Голос Ирмы звучал совсем близко, теперь панический вопль перешел в беспомощное поскуливание.
– Вот она!
Светильник погас, в темноте различались только два черных пятна. Дан зажег факел. Ирма сидела на земле, жалко скрючившись и обхватив себя за плечи. В нескольких шагах от нее неподвижно лежал на животе худощавый мужчина, в спине его торчало с десяток стрел.
– Говорил тебе, возьмем! – расхохотался Волдо, хлопая Дана по плечу. – Целься, ребята…
Он подошел ближе, некоторое время всматривался в тело, потом наклонился, осторожно коснулся шеи человека.
– Мертвый вроде…
– А почему он не в волчьем обличье? – недоверчиво спросил кто-то из ближних.
– Почему, почему… Вервольфы после смерти снова в людей обращаются. Так говорят.
– Это не вервольф, – вмешалась Ирма, вытирая слезы.
– Как так не вервольф? Ведь он же напал на тебя?
– Нет, это наш сосед Зигфрид. Он шел из трактира, пьяный. Увидел меня, хотел потискать. Я испугалась, закричала, а его… – Ирма снова расплакалась.
Дан кивнул. Ошибка. Бывает…
Волдо не желал признавать поражение:
– Да может, он только собирался обратиться, откуда ты знаешь? Сейчас доставим его в ратушу, пусть там разбираются. Наше дело солдатское…
Волдо отвел домой продрогшую и напуганную чуть не до обморока Ирму, буркнул хозяевам:
– Повезло вам. И денег заработали, и дочка цела.
Мать ответила истерическим воем и бросилась обнимать девушку.
– Пошли отсюда, – сказал Волдо.
К ратуше отряд вернулся, когда часы на башне пробили четыре.
– Ну что ж, Клинок, посмотрим, вервольф он или нет, – сплюнул командир, подходя к крыльцу. – Уж инквизиторы с доктором сразу поймут. А я так думаю, оборотень он…
Из темноты донеслось бряцание доспехов и сдавленная ругань: трое стражников что-то тащили к ратуше – Дан уже знал что. Все знали.
Это была юная девушка в изодранном до клочьев платье. Все тело – сплошная рана, длинные волосы слиплись от крови, лицо изуродовано глубокими царапинами, горло разорвано так, что наружу торчал хрящ гортани.
– На улице ткачей подобрали, в канаве. – Стражник выругался. – Ведь мы там два раза проходили, ничего не слыхали.
– Туда шли, не было ее, – подхватил второй. – А на обратном пути вон нашли… Не кричала она, получается…
– Мы дальше чем шагов на двести оттуда и не отходили…
– Сжечь, – приказал Волдо.
Дан посмотрел на труп Зигфрида, к своему несчастью засидевшегося в трактире. Не мог он быть вервольфом, по времени не сходится. До улицы горшечников полчаса ходьбы. Пусть стражники обходили ее с интервалом час. Выходит, девушка погибла полтора часа – час назад. Приблизительно в это время злосчастный Зигфрид приставал к Ирме. Конечно, завтра надо будет уточнить, когда он ушел из трактира, тщательнее рассчитать… Но Дан был уверен: Волдо заблуждается. Подстрелен безобидный пьяница, настоящий вервольф остался невредим.
Его правота подтвердилась через две ночи: зверь убил Ирму. Ворвался в дом, прикончил отца, оглушил мать и утащил девушку. Младшие братишки и сестренки были так перепуганы, что не решились выбежать и позвать на помощь. Да и не вышел бы никто…
Утром искалеченный труп девушки нашли в десяти шагах от дома.
Настя
Дни лениво катились мимо – холодные, серые, скучные, неотличимые один от другого, как монашеские одеяния. Настя по-прежнему работала в скриптории, чистила остонадоевшие пергаменты.
Вот вечера и ночи были гораздо интереснее дней, если можно так выразиться. С наступлением темноты приходили голоса. Иногда они звучали извне, иногда вдруг поселялись в голове, рассказывая жуткие вещи и призывая совершить странные поступки. Невидимые крылья колыхали воздух, задевали волосы и лицо. Настя давно уже осознала: это не галлюцинация. Монастырь был населен множеством враждебных сущностей, и эти сущности пытались завладеть разумом людей.
Каждый вечер, оставшись одна в скриптории, Настя спускалась в подвал, чтобы подобраться к продолжению подземного хода. Но это пока не удавалось: склизкая тварь словно преследовала ее – стоило появиться в тюрьме, как тут же раздавались хлюпающие шаги и подвывание, в котором, казалось, звучали нотки радости. Настя вовсе не горела желанием снова испытать гостеприимство подвального монстра, приходилось возвращаться.
Даже такой экстрим, как общение с голосами и вылазки в подвал, может приесться. Насте было невыносимо тоскливо. Единственным дневным развлечением стало чтение старых пергаментов – она перебирала пожелтевшие листки, откладывала в сторону то, что казалось интересным, а по вечерам, когда все уходили, понемногу читала.
Так она отыскала несколько народных сказок, записанных каким-то любопытным монахом, рецепты выпечки хлеба, стихи неизвестного поэта, легенду о древних богах. Хоть какое-то чтиво, думала Настя, разбирая блеклые строчки. Сегодня вечером ее ожидал свиток, исписанный мелким округлым почерком. Настя долго сомневалась, оставлять ли этот пергамент – слишком он был выцветший. Но первая же фраза ее заинтересовала: «Запись сделана смиренной рабой Божией Катариной, аббатисой монастыря Святой Бригитты. 30 октября 1301 года от Рождества Христова». Выходило, перед нею были записки той самой без вести пропавшей матери Катарины, о которой в монастыре ходило столько легенд.
Наконец колокол возвестил о конце работы. Сестра Мина поднялась, за нею встали остальные.
– Три пергамента, сестра, – строго сказала надзирательница.
Настя, как всегда, склонила голову в знак согласия, мысленно посылая старушку по известному адресу.
Скрипторий опустел. Настя развернула свиток, подвинула ближе масленую плошку и погрузилась в чтение.
«1 ноября 1301 года от Рождества Христова. Милостью Божьей строительство закончилось. Монастырь готов к приему сестер. Славлю Господа за то, что в бесконечной доброте своей позволил трудам завершиться благополучно. Для жизни в монастыре не хватает еще многого…»
Далее следовал длинный список вещей, необходимых для обустройства обители. Настя со скукой пробежала его глазами, остановилась на следующей записи. Здесь строчки были полустерты:
«…ноября 1301 года от Рождества Христова. Странная находка…
…у меня страх. Прежде чем подойти к нему, я трижды прочла…
…просила Господа защитить от зла. Не знаю, как поступить с этим… Я должна отвезти его в…
Но как взять в руки…»
Чтение становилось все занятнее. Это напоминало один из мистических детективов, которые Настя обожала и которых ей так не хватало здесь – как и духов, шампуня, центрального отопления, колготок, фитнес-клуба, Интернета, секса, нормальной еды и тысячи других вещей, обычных, но таких незаменимых.
«10 ноября 1302 года от Рождества Христова. Спаси и сохрани, Господи. Я верю, это Твое испытание. Дай же мне силы пройти его, сохранить бессмертную душу…
…свет все ярче. Он лишает разума, наполняет страхом. Он манит к себе. Господи, спаси рабу Твою…»
Настя с возрастающим интересом разбирала мелкий почерк матери Катарины. К ее великому сожалению, строчки были все бледнее.
«…года. В монастыре становится все…
Странная тяга… Молю Господа о прощении и защите. Но мне кажется…
…Господь милосердный, дай силы сопротивляться…»
«31 ноября 1301 года от Рождества Христова. Сегодня случилось странное…
…глаза. Я в этом почти уверена. Господь, защити свою смиренную рабу от бесовского наваждения. Нужно везти находку в…
…сопротивляется. Дай сил, Господи!»
Что-то в этой записи показалось Насте странным. Она внимательно перечитала ее от начала до конца. Потом опустила взгляд на костяшки руки. Перечислила мысленно, как в детстве учила ее бабушка: январь – костяшка, значит, в месяце тридцать один день. Впадинка обозначала февраль, короткий месяц. Костяшка – март, тридцать один день…
Ноябрь приходился на впадинку. Тридцать дней. Почему же стоит дата тридцать первое ноября? Аббатиса ошиблась?
Следующая запись показала, что мать Катарина ошибалась с размахом:
«Тридцать восьмое ноября 1301 года от Рождества Христова. Оно просит…
…держит меня…
Сил бороться уже нет…
…Зовет…»
Почерк аббатисы тоже становился все более неразборчивым, размашистым, небрежным.
«Сто первое осеньбря бесконечного года от Рождества Его.
…зов становится сильнее…
…счастье служения…»
Над ухом противно зажужжало. Настя оглянулась. Жирная муха сделала круг над ее головой, шлепнулась на пергамент, лениво поползла по мелким буквам. Настя прихлопнула насекомое тугим свитком, смахнула на пол, удивляясь, откуда поздней осенью в такой холод берутся мухи. Однако на стол тут же опустилась еще одна – ленивая, вальяжная, с отливающей зеленью спинкой. Настя смахнула и ее.
«…Я буду вечно служить Ему…»
На этом записи безумной аббатисы обрывались.
Холодный ветер вольготно хозяйничал в Равенсбурге. Раскачивал деревья, стучал в окна, выискивал случайных прохожих. Но улицы были пусты. Ветер пытался добраться и до него. Однако волков защищает толстая шкура, им холод не страшен. И люди не страшны.
Они ищут не там. Всегда не там. Он очень умный и очень хитрый. Настоящие звери путают охотников, оставляя двойную цепочку следов…
Сенкевич
Ровно в полдень из богатого дома барона фон Барнхельма раздался истошный женский крик. Следом прогремел взрыв, полыхнула яркая вспышка, улицу заволокло серым дымом, в котором деловито сновали черные силуэты.
Новый взрыв был таким громким, что его услышал весь Равенсбург. Вдребезги разлетелись витражные окна второго этажа, усыпав улицу мелкими цветными осколками. Теперь дым, плывший над улицей, стал красноватым. Из дома фон Барнхельма опять закричали женщины.
Стражники, подоспевшие к месту событий, бестолково суетились в облаках непроглядного дыма, кашляя, сталкиваясь и громыхая доспехами.
– В дом, будьте прокляты, – кричал капитан стражи. – В дом! Там разбойники!