– Пойдем домой, Гроссмейстер, – ворчал Клаус. – Она точно уже там, десятый сон видит.
Но Сенкевич не успокаивался. Вдруг из-за угла раздался пронзительный женский визг. Он бросился было туда, но его опередил отряд стражи, пришлось остановиться, ждать, пока пробегут.
– Аарон, посмотри, что там, – приказал Сенкевич.
Мальчишка осторожно заглянул за угол, повернулся, бледный, перепуганный, с дрожащими губами:
– Лучше тебе не ходить туда, Гроссмейстер…
Сенкевич уже не слушал. Не скрываясь, зашагал к дому, возле которого собиралась толпа горожан.
– Я вышла, а она лежит, – рыдала толстая молочница. – Прямо перед моей дверью…
Возле крыльца он увидел распростертое тело Розы. Подошел ближе, растолкал людей, остановился рядом со стражником.
Тускнеющие черные глаза были широко раскрыты, на красивом лице – выражение ужаса и боли. Платье разорвано от ворота, на смуглой коже между грудей алела глубокая царапина. Юбка, располосованная в клочья, непристойно задранная, открывала ноги, покрытые чудовищными укусами. Вокруг тела расплылась лужа крови, уже застывшая на морозе.
– Ступайте прочь, добрые люди, – сказал хмурый стражник, зябко кутаясь в плащ. – Снова вервольф пошалил. Это дело святой инквизиции.
Горожане торопливо разбредались – никому не хотелось оказаться в подвалах ратуши. Сенкевич тоже ушел, больше ему здесь делать было нечего.
Всю дорогу до дома Клаус с Аароном молчали, боялись потревожить хозяина. Оказавшись в своей комнате, Сенкевич лег в кровать, отшвырнул окровавленную подушку и закрыл глаза. Перед ним тут же появилось страдальческое лицо Розы. Затем его сменило другое лицо – Инга. Следом опять Роза…
Мертвые глаза женщин, которых он любил, смотрели с укором. Обещал беречь, не давать в обиду, быть всегда рядом. Не смог.
Когда отбирают дорогого человека, остается только месть. За Ингу он расплатился тогда. Сенкевич вспомнил, как ехал в дом человека, заказавшего его жену. Ребята ворчали, мол, не марай рук, шеф, устроим в лучшем виде, но он хотел все сделать сам.
Во дворе валялись трупы охранников, все выходы перекрыли его люди. В просторной гостиной красивая молодая женщина, побледневшая до такой степени, что под кожей просматривались ниточки сосудов, прижимала к себе годовалого ребенка. Второй мальчишка, лет пяти, держался за ее юбку. Хозяин дома сидел на диване, в руке – позабытый стакан с виски. Сенкевич поднял пистолет.
– Семью… не трогай, – севшим голосом попросил человек, по приказу которого была убита Инга и их ребенок.
Сенкевич смотрел в холеное лицо, в тусклые, сразу как-то выцветшие глаза, и видел безумный страх. Щелкнул предохранитель.
– Не трогай детей, – умолял заказчик.
– Ты этого не узнаешь. – Сенкевич нажал на спусковой крючок.
Выстрел. Прямо в глаз. Это справедливо. Человек откинулся на спинку дивана, замер с открытым ртом. Стакан выпал из ослабевшей ладони, покатился по полу, расплескивая ароматный напиток.
Женщина тихо застонала. Сенкевич опустил пистолет, молча прошел мимо.
– Будь ты проклят, – с ненавистью прошипела она в спину.
Он не обернулся. Что мог ей сказать? Извините, что застрелил вашего мужа? Он сам виноват, первый начал, убил мою жену? Она не услышала бы, у нее теперь свое горе. Даже самых отъявленных подонков кто-то обязательно любит.
За Ингу он тогда отомстил. А сейчас?..
– Я найду его, Роза, – шепотом пообещал Сенкевич. – Кто бы он ни был: вервольф, человек или сам дьявол. Найду и отомщу.
Он тяжело поднялся, вышел из комнаты.
– Аарон, приведи ко мне Клауса.
Глава одиннадцатая
Дан
Дан проснулся до рассвета. Казарму наполняло похрапывание, сопение, посвистывание, сонное бормотание. На фоне разноголосого хора солировал богатырским храпом Ганс.
Не спалось, Дан стал прикидывать, чем займется с утра в первую очередь.
– Клинок, тебя ждут в пыточной. – В дверь заглянул брат Готфрид. – Живее!
Шпренгер – то ли по просьбе Волдо, то ли по собственной инициативе – создавал для Дана режим наибольшего благоприятствования: позволял участвовать в допросах, звал осматривать новые трупы.
На скамье в пыточной лежала красивая черноволосая девушка восточной внешности. Цыганка? Еврейка? Как и у остальных жертв вервольфа, одежда на ней была изодрана в клочья, тело покрыто укусами.
– Все как обычно, – безнадежно махнул рукой Шпренгер.
Доктор Фиклер подтвердил его слова кивком.
Инквизитор выглядел усталым и измученным, но ввалившиеся, обведенные черными кругами глаза горели все тем же фанатичным пламенем.
– Сжечь, – приказал он страже.
– Подожди, брат Яков, – вмешался Дан. – Могу ли я осмотреть тело?
Шпренгер пожал плечами, отошел. Инститорис, напротив, заинтересовался, подвинулся поближе, следя за каждым движением Дана. Того насторожил возраст девушки: на вид ей можно было дать лет двадцать пять – двадцать семь. Для Средневековья – взрослая, даже зрелая женщина, вервольф же до сих пор выбирал совсем юных, почти детей. Не разглядел в темноте? Раньше у него осечек не случалось.
Второе, что не вписывалось в общую картину, – внешность. Все жертвы оборотня были белокурыми, типичными арийками, как сказали бы современники Дана. Эта – восточная, явно пришлая. Изменил пристрастия? Не нашел местную жительницу?
Или же… подражатель? Кто-то расправился с девушкой и решил подделать «почерк» вервольфа? Похоже на то. Дан вынул нож, разрезал остатки платья цыганки, принялся осматривать раны. Инститорис возбужденно засопел в ухо.
Вроде укусы были такими же – следы огромных клыков, вырванные куски плоти, только они показались Дану не такими глубокими и располагались почему-то все на внешней стороне бедер и животе. А между грудей багровел запекшийся кровью глубокий разрез. Дан раздвинул ноги покойницы. От открывшегося вида Инститорис тихо застонал.
На внутренней стороне бедер виднелись такие же ссадины. Изнасилование? Черт его знает, не определишь же без эксперта. Интересно, мог ли оборотень?.. Он же был в звериной ипостаси вроде. Хотя, вспомнил Дан, если верить книгам о вервольфах, половая связь между оборотнем и человеческой женщиной возможна.
– Ты проявляешь греховное любопытство, – опомнившись, произнес дрожащим голосом Инститорис. – Оставь несчастную в покое.
– Хорошо, брат Генрих, – спокойно ответил Дан. – Твоя скромность и благочестие служат мне достойным примером.
Кудрявые волосы цыганки были беспорядочно разбросаны по плечам. Дан отвел густые пряди, осмотрел шею. На смуглой коже не было ни синяков, ни царапин – впервые вервольф не стал придушивать жертву.
Дан получил новую информацию для размышлений.
– Мне нужна карта Равенсбурга, – сказал он.
– Хорошо, брат Генрих нарисует ее для тебя, – пообещал Шпренгер. – Он отличный рисовальщик.
Толстяк недовольно поморщился, но возражать не стал.
Спустя два дня карта была готова. Дан взял у Инститориса красные чернила, отметил на пергаменте места преступлений, долго разглядывал получившуюся картину. Жирные точки, беспорядочно разбросанные по городу – никакой закономерности, никакой упорядоченности, никакой последовательности не просматривалось. Вервольф действовал хаотично.
– Клинок, собирайся, в монастырь Святой Бригитты поедешь, – сказал Волдо. – Он злобно сплюнул.
Судя по красноте воспаленных глаз, подрагивавшим рукам, нервному тику, дергавшему угол рта, капитан ближних не спал уже черт знает сколько. После того как банда неизвестных обчистила орденское хранилище, Шпренгер с Инститорисом совсем озверели. Ближние теперь не только гонялись за вервольфом, на них возложили еще и расследование ограбления.
Первым делом хватились фон Барнхельма – догадались, что шумиху вокруг его дома устроили для отвлечения основных сил городской стражи. Но престарелый барон исчез вместе со всеми домочадцами. Инститорис брызгал слюной, угрожая сжечь всех ближних, если не отыщут богопротивных грабителей, Шпренгер лишь мрачнел и становился все подозрительнее.
Отряды воинов Христовых и солдат рыскали по окрестным деревням – свидетели показали, что три монаха и разбойники, переодетые стражниками, после ограбления убежали из города. Теперь они свирепствовали в селах, появляясь словно ниоткуда и исчезая так же стремительно. Поймать их все не удавалось.
– Там монахиню убили, – бросил Волдо. – Сегодня утром нашли. Мои парни все заняты, бери своих.
Дан похолодел. Что, если это Настя? Ведь он почувствовал недавно, что подруга находится за монастырскими стенами, но ничего не сделал, чтобы связаться с нею. Выжидал удобного момента, боялся привлечь к Насте опасное внимание, утешая себя тем, что девушка в безопасности за толстыми стенами. Довыжидался…
– Верхом езжайте, – сказал Волдо. И недовольно добавил: – Брат Генрих с вами пожелал отправиться.
Инститориса не любили даже ближние – за беспредельную жестокость, плохо спрятанную под сладким голосом и богоугодными речами, любовь к пыткам, за сладострастие, с которым он наблюдал мучения ведьм и колдунов. У Дана толстяк вызывал неизменное отвращение и стабильное желание врезать по морде.
Покачиваясь в седле, брат Генрих поучал:
– Будьте осторожны, берегитесь греха, дети мои, ибо мы отправляемся в гнездо скверны.
– Осмелюсь заметить, – возразил Дан, – что мы едем не в дом терпимости, а в монастырь. Какая там может быть скверна?
– Не заблуждайся, сын мой. Где женщина, там грех, – надулся Инститорис. – Все совершается у них из ненасытности к плотским наслаждениям. Вот они и прибегают к помощи дьявола, чтобы утешить свои страсти. Потому колдовство более распространено среди женщин, чем среди мужчин. Да будет прославлен Всевышний, по сие время охранивший мужской род от такой скверны. Ведь в мужском роде он хотел для нас родиться и страдать. Поэтому он и отдал нам такое предпочтение[15]