– Ох… – Гын Джу отвел взгляд, словно в смущении, но Мрачный по собственному опыту знал, что это означает. – Я не виню тебя в том, что произошло между мной и Чи Хён. Я… сам все испортил, и даже если бы она не встретила тебя, когда мы с ней были в разлуке, по возвращении наверняка бы… Да, это моя ошибка, и только моя.
– Ох… – облегченно вздохнул теперь уже Мрачный, одновременно коря себя за то, что не завел этот разговор раньше. Последняя неделя прошла бы не так нервно, если бы он взял волка за рога еще в таоанской бане, когда Дигглби и Пурна гонялись друг за дружкой и со знанием дела фехтовали свернутыми в трубку полотенцами. – Что ж, хорошо.
– Но я тоже не стану лгать тебе. – Теперь Гын Джу твердо глядел в глаза Мрачному, и ни одна рука больше не дрожала. – Я не отступлюсь от нее только потому, что однажды сделал глупость. Я верну ее, пусть даже ценой своей жизни. Она – солнце, наполняющее меня силой, луна, указывающая мне дорогу, и если я сам вызвал темные тучи недоверия, что ж, можешь не сомневаться, что их скоро разгонит ветер моей страсти.
– Ух ты! – только и смог сказать Мрачный, не уверенный в том, что все правильно понял, поскольку непорочный говорил слишком взволнованно и торопливо. Но ему самому время, проведенное с Чи Хён, дало нечто большее, чем просто разбитое сердце. – Значит, мы оба постараемся показать себя с лучшей стороны, правильно? И пусть она выберет самого достойного.
Гын Джу поморщился – похоже, счел, что Мрачный говорит опасные глупости или даже что похуже.
– Ты ведь любишь ее, Мрачный…
– Ты тоже. Но дело не в том, чего хочешь ты или я, а в том, чего хочет она.
– Разумеется! – воскликнул Гын Джу, на этот раз уже точно с досадой. – Я никогда не говорил ничего другого. Если ты хоть на секунду подумал, что я могу сделать что-нибудь против ее желания…
– Они возвращаются, – тихо проговорил Мрачный, услышав шлепок свернутым полотенцем и пронзительный визг. – Хочешь дать им пищу для сплетен? Или лучше отложить разговор до возвращения? Не думаю, что кто-то из нас сумеет завоевать расположение Чи Хён на таком расстоянии, так что давай на время забудем о соперничестве.
– Да, конечно, – прошептал Гын Джу еще взволнованней, чем прежде. – Мы не соперники, мы достойные мужчины, заботящиеся о ее благе. Согласен?
– Согласен, – ответил Мрачный, не предполагавший, что этот задиристый мальчишка даже через тысячу оттепелей назовет его достойным мужчиной. И добавил, повысив голос, поскольку Пурна и Дигглби наверняка уже пытались бесшумно подобраться к костру: – Потому-то эту болезнь и называют заячьим желудком.
– Это нечестно – начинать без нас! – возмутилась Пурна, выскакивая из темноты и стуча зубами, потому что из одежды на ней было только мокрое полотенце.
– Да-да, повтори все сначала, – поддержал ее Дигглби, чья набедренная повязка оставляла еще меньше простора для воображения, чем наряд тапаи. – Обожаю всякие ужасные подробности.
– Извини. – Мрачный заговорщицки подмигнул Гын Джу. – Я никогда не пою одну песню дважды за ночь.
– Ладно, тогда расскажи что-нибудь еще, пока мы одеваемся. – Пурна сдернула с себя полотенце, чтобы обсохнуть у огня, а Гын Джу и Мрачный деликатно отвернулись. – Марото говорил: тот, кто разжег костер, считается хозяином, а хозяин имеет право хвастаться первым.
– Он так говорил?
Не успел Мрачный насладиться причудливой смесью тревоги и облегчения после задушевного разговора с Гын Джу, как призрак дяди вынырнул из небытия, чтобы, по своему обыкновению, испортить настроение племяннику. Этот лицемерный трус еще раз запятнал честь, когда осмелился учить обычаям клана своих спутников.
– Готов поспорить, он спел вам много песен о своей храбрости.
– Сказать по правде, все были озабочены тем, чтобы переспать с ним, – заявил Дигглби. – Мы до того увлеклись – Хассан, Дин и я, – что даже заключили пари, окажется ли его последний рассказ еще более нелепым, чем предыдущие. Это было так забавно, что Дин…
Дигглби замолчал, глядя на огонь с таким печальным лицом, что Мрачный проникся к нему сочувствием, хоть и боялся даже представить, насколько хуже пошли бы дела, если бы в отряде было четыре щеголя, а не два. Но они могли бы возражать против общества дедушки, а Мрачный пожертвовал бы всеми пальцами, лишь бы старик сопровождал его в этом последнем походе.
Захотелось развеять гнетущую атмосферу или, по крайней мере, чуть поднять настроение спутникам, и варвар, вопреки собственному обещанию хранить любимые истории своего детства в голове, решил поделиться одной из них.
– Если по справедливости, то вы правы, я здесь за хозяина, а значит, должен спеть первым, – объявил он и только теперь увидел небольшую проблему. – Ммм, дело в том, что все мои песни на языке Кремнеземья.
– Услышать такое от варвара, который всю дорогу болтал на непорочновском лучше, чем эта парочка! – хмыкнул Гын Джу.
– Нет, тут совсем другое, – возразил Мрачный. – Слова – это только часть песни, а есть еще… да, есть еще ритм и рифма. Я могу пересказать смысл на непорочновском, но это будет уже не песня, а просто история, и так было бы неправильно.
– Тогда пусть Гын Джу переводит, – предложила Пурна. – Разве каждый непорочный не говорит на кремнеземском, как и на других торговых языках?
– Далеко не все, – ответил Гын Джу, и маска качнулась, когда он нагнулся раздуть ослабевшее пламя. – Но ты права, я знаком с этим языком, как и со многими другими.
– Говорю же вам, дело не в словах, – упорствовал Мрачный. – Они должны рифмоваться, и весьма затейливо, чтобы усиливать впечатление в нужных местах.
– Я изучал великих поэтов Угракара, Багряной империи в пору ее расцвета и более чем ста островов, – заявил Гын Джу, видимо воспринявший слова Мрачного как оскорбление или вызов. – Если нужно, прочитаю наизусть все шесть глав «Прощальных сонетов» Лантлоса или спою «Оду жертвоприношения и спасения» Диссектиста. Я сам перевел на современный непорочновский «Оправдание» Сведхауса и со всем смирением должен отметить, что мои собственные стихи хвалила даже такой взыскательный критик, как госпожа Юнджин Бонг.
– Она, случайно, не родственница нашего генерала? – поинтересовался Дигглби.
– Ее старшая сестра, но это не имеет никакого значения, – поморщился Гын Джу. – Я вспомнил о ней только для того, чтобы доказать: мне вполне по силам перевести «Песнь об адском топоре серных великанов» Мрачного или что-нибудь еще в этом роде.
– Я не знаю этой песни, хотя такое со мной редко случается, – признался Мрачный, пытаясь найти выход из затруднительного положения. И о чем он только думал, когда пообещал спутникам спеть одну из своих песен? Возможно, с кем-то на Звезде случались и более досадные конфузы, но память ему ничего такого не подсказывала. – Вот что, давайте оставим эту затею. Я не смогу делать паузу после каждой строки, чтобы Гын Джу перевел ее на непорочновский. И вы не успеете ничего понять, если я спою всю песнь целиком, как это у нас принято.
Щеголи возмущенно зашипели, а Гын Джу, видимо полагая, что его хотят выставить дураком, набросился на Мрачного:
– Я буду делать записи, пока ты поешь, а потом перескажу все приблизительно тем же размером… Главное в переводе – это полная свобода, особенно если хочешь, чтобы он был правильным. В школе мне доводилось читать стихи на кремнеземском, и могу со знанием дела сказать, что некоторая… вычурность стиля только упрощает мою задачу.
– Упрощает?
Вот, значит, как: Гын Джу невысокого мнения о песнях Мерзлых саванн. Вероятно, услышал когда-то пару веселых стишков и решил, что в них полно насилия и непристойных шуток. Откровенно говоря, так оно отчасти и было, но Мрачный решил, что нужно преподать урок самоуверенному мальчишке. Вместо глупой песни о Каменнокожем и двадцати трех поясах эти болваны услышат о том, как Черная Старуха вернулась в мир смертных и основала глубоко под землей Медовый чертог. Услышат всю песнь, до последней строчки.
– Хорошо, пусть так. Но сначала тапаи и паша должны одеться, и если кто-то засмеется, я не прекращу песнь, но вы быстро закроете рты, уж не сомневайтесь. Я могу одновременно и петь, и драть задницы.
– Будь по-твоему, – согласился Дигглби.
Энтузиазм щеголей заметно поостыл, когда выяснилось, что они не смогут комментировать песнь. Мрачный сделал вид, что не заметил голый зад Пурны, прошедшей мимо него за одеждой.
– Я схожу за письменным несессером, и можно начинать, – сказал Гын Джу, как только Мрачный доел остывшую зайчатину.
Чуть погодя он вернулся с длинным, необычного вида ящиком, который вручила ему Добытчица. Никто из спутников не изъявлял желания рассказать о том, что происходило в лавке ведьмы из племени Шакала, пока Мрачный бушевал снаружи, а сам он был слишком хорошо воспитан, чтобы охотиться за такой жалкой дичью. Потому варвар не имел ни малейшего понятия, что еще они там получили, о чем говорили и что испытали, и мог лишь ломать голову над загадкой, почему болтливые щеголи вдруг закрыли рты, словно тундровые устрицы в теплую погоду – свои раковины.
Взять хотя бы этот обитый медью деревянный ящик. Мрачный решил, что там лежит какое-то необычное оружие или инструмент, но Гын Джу, вместо того чтобы просто поднять крышку, принялся возиться с днищем. Он выпрямил складные опоры и установил штуковину перед собой – вышло нечто вроде узкого столика. Мрачный заставил себя не пялиться на маленькое чудо, но под восхищенные вздохи Пурны и Дигглби сделал вывод, что эта вещь в диковинку даже пресыщенным чудесами иноземцам. Теперь понятно, почему Гын Джу настаивал на том, чтобы варвар спел песню, – парень просто хочет похвастаться своей новой игрушкой.
Непорочный продолжал суетиться – поднял крышку на шарнирах, вынул бумагу, перо и чернильницу, даже зажег тонкую свечу, несмотря на яркое пламя костра, и песнь застряла в горле у Мрачного, не успев начаться. О, как жаль, что он не купил в Тао немного саама; его запас иссяк накануне вечером, а петь о Черной Старухе без ритуального курения ее любимой травы – непорядок… Но прежде чем он успел отказаться под этим неубедительным предлогом, Пурна и Дигглби вернулись с огромными биди, скрученными из сигарного листа и заполненными самыми пахучими почками по эту сторону Соколиного леса. Щеголи уселись на концы зачарованного тамариндового бревна, и запах саама был таков, что даже Гын Джу приподнял маску и сделал два-три глубоких вдоха.