– Так и что, вы тогда получили поперек задниц? – спросил Маур.
– Нет, – ответил Марсен. – А могли бы. Запросто. Те, как один, были бойцами Тетки Шипихи, а она падка на кровь, срань инлисская. Служебные жетоны без разговоров делали нас мишенями. Но мы были в Долгогорье. Вы, ребята, в Долгогорье бывали?
– Только по пути в университет или театр, – отозвался Гаррет.
– Значится, нет. Если идете в Притечье, держитесь реки, чтобы туда попасть. Долгогорье – настоящий лабиринт. По тому, как дома у этих инлисков сгнивают и тут же пристраиваются новые, их улицы сдвигаются от недели к неделе, а новые постройки сооружают их тех же досок, что и старые. Это-то нас и спасло. – Он кивнул. Зная, что будет дальше, кивнул и Канниш. – Один хлыщ держал масляную лампу. Склянку в дерьмовой жестяной коробочке. На него я и попер. Сам-то он увернулся, но я метил вовсе не в тело. Никак нет. Я пробил и стекло, и жестянку, и все вокруг обдало маслом. Мой клинок тоже. Все лезвие. Малость смахивало на картинку из священных преданий. Боги с пламенными мечами. Но то был просто-напросто я да немного дешевого масла. – Он поднял правую руку, выставив большой палец. – Видите – обжегся.
Маур негромко присвистнул. Узловатый шрам был уродливо-бледным, но боль хозяину шрама, видимо, была нипочем.
– Суть в том, что пацаны Тетки Шипихи увидали огонь и запаниковали. Вообще, мать их, забыли про нас. Ломанулись за водой. Мы завалили и повязали половину из них, до того как те поняли, что происходит. А прочие разбежались. Тамошний сброд опасен, но дай им отпор – только пятки засверкают. Так все и было.
– А что с пожаром? – спросил Гаррет.
– Пока у нас руки дошли до огня, местные уже все потушили. Долгогорье знает – как займется пожар, его уже не остановишь. Во многих домах у них вырыты колодцы. Настоящей опасности не было. Зато каков отвлекающий маневр! В этом половина победы.
– Превзойти противника умом не менее убийственно, чем силой и скоростью, – заметил Канниш. – Даже, наверно, поболее. Так говорит капитан Сенит.
Дядя прищурился и посмотрел налево.
– Ага, так и говорит.
Из дома раздался женский голос. Матушка Канниша, хозяйка ночной таверны, громко желала кому-то из гостей доброй ночи. Гаррет часто сиживал дома у Канниша, с тех пор как оба и Маур карапузами играли в мечевой бой на хворостинах, и понимал намеки с первого слова. Остальные тоже. Они с Мауром натянули через голову сорочки, а Канниш снова набросил на плечи синий плащ. Ни он, ни дядя сейчас на смену не заступали, но форма была предметом гордости. Заявляла о том, кем Канниш стал, и о его месте среди горожан.
– Можем двинуть в пивную, – предложил Маур.
– Заманчиво, – отозвался Марсен, – но пора двигать в казарму.
– У меня утреннее дежурство, – сказал Канниш, – а дяде собирать пошлину на Притечных Воротах.
Маур постарался улыбнуться.
– Тогда в другой раз.
Вчетвером они прошли под каменной аркой и зашли в дом. Слуги разбирали остатки ужина, а родители Канниша стояли в главном коридоре возле двух своих взрослых дочерей. Гаррету с детских лет трудновато было воспринимать старших сестер друга иначе как источниками мучений и объектами подросткового любопытства, но теперь они выросли, превратились в женщин и готовы были полноценно принять на себя семейные и деловые обязанности. Старшая недавно объявила о помолвке с сыном магистрата, и этот ужин в ряду других был посвящен празднованию будущего союза.
Гаррет с подобающим уважением поблагодарил отца и мать семейства за гостеприимство, а те рассмеялись, обнимая его. Купеческие дома Китамара вели меж собой беспрестанные войны, но оружием этих войн служили оказание взаимных любезностей, браки по расчету и хладнокровная оценка любых ситуаций – как выжать из них преимущество, не нарушая закон. Обычно бескровные, бои были от этого не менее напряженными. Решение, принятое почти два десятилетия назад – позволить троим мальчуганам вместе играть в семейных двориках, – наверняка что-то подразумевало, так же как приглашение друзей Канниша сегодня на ужин. Так оно и происходило в Речном Порту. Все значило больше, чем казалось на первый взгляд.
Канниш с дядей повернули на юг, направляясь к своей казарме. Маур и Гаррет побрели на запад. Лето было в зените, и кобальтовый оттенок висел на горизонте долгими, тягучими часами. Дворцовый Холм располагался от них к юго-западу, Старые Ворота сверкали фонарями и лампами по всему левому склону, словно холм был головой, повернутой почти в профиль и увенчанной короной – дворцом князя Осая. Канниш служил в страже уже полгода, однако все равно было странно бродить этой теплой благоуханной ночью без него. Будто кого-то не хватало.
Поначалу оба не разговаривали, а лишь шагали по темным улицам, их башмаки стучали то в такт, то сбивали ритм. На небольшой площади у гильдии свечников Маур вскочил на низкую каменную ограду, шатаясь, как очень неумелый акробат. Дойдя до конца, он спрыгнул, а затем вздохнул:
– Слыхал про то, что князю Осаю нездоровится?
– Я слухам не верю. Людям нравится судачить о том, как все вот-вот рухнет.
Маур хмыкнул – возможно, в знак согласия или же просто так. И вздохнул.
– Я тоже вот собираюсь вступить.
– Куда вступить?
– В городскую стражу. К Марсену с Каннишем.
– Ого, – сказал Гаррет.
– Не надо.
– Чего не надо?
– Чувствовать себя преданным. Я не выбираю его из вас двоих.
– Я так и не считаю, – сказал Гаррет. И секунду спустя продолжил: – Ты же знаешь, все эти его стариковские байки – чушь? Насчет девиц, вешающихся на синих плащей, и как стража выигрывает любую стычку. Любитель покрасоваться.
– Знаю, конечно, только приспела пора решать, куда нам двигаться. Тебе-то легко. Ты старший, да и брат у тебя один. А у меня впереди шестеро. Отцу пришлось в том году вводить в компании новую должность, чтобы Меррин отчитывался напрямую ему, а не кому-то из других детей. Спас его достоинство. Братья и сестры уже не столько работают, сколько лелеют замыслы, как будут вести дела, когда родители умрут.
– Вечная борьба.
Маур кивнул, уставившись на луну. Он походил на грустного кролика.
– Во благо им и к моей пользе мне стоит выбрать другую дорожку. А стража всяко лучше, чем Храм.
Теперь они замедлили шаг. Близился угол, где их пути расходились, и Гаррет понял, что страшится расставания.
– Не хочешь день-деньской молиться богам и выскребать воск из подсвечников?
– Я не настолько верующий, – ответил Маур. – В страже хотя бы приключения случаются. И там не так унизительно, как бегать в семейном ремесле на подхвате. В общем, Канниш сказал, что в их смене освободилось местечко. Один старожил получил ножиком в брюхо, и пошло заражение.
– Тебе на удачу.
– Не язви.
– Не собираюсь, – сказал Гаррет. – Я просто… поздно уже, устал я.
Впереди вырос тот самый угол, и оба приостановились. Маур был ниже Гаррета почти на голову, у́же в плечах, с большими карими глазами, одним чуть выше другого. Одногодки – правда, Гаррет родился весной, а Маур осенью. И как это приключилось, что они больше не дети, что копошатся в грязи и подначивают друг друга лазить по крышам?
– Да уж, – сказал Маур.
– Ага, – ответил Гаррет.
Маур повернул на север. Его семья жила почти у городских стен. Гаррет побрел на юг, двигаясь по темным улицам. В Притечье или Новорядье одинокий ночной путник мог привлечь нежелательное внимание, а в Долгогорье он бы не сунулся даже с друзьями и при оружии. Он всего считаные разы переходил реку на Камнерядье и Коптильне, и то в знакомой с теми переулками компании. Но Речной Порт был ему домом не меньше, чем фамильный особняк, и эти улицы занимали место в его мироздании наравне с собственным садом.
Дом Лефт сделался составной частью Китамара, когда Китамар еще не был и городом. Так гласила легенда. В туманном прошлом, когда Кахон служил водной преградой между городами ханчей на западе и племенами охотников-инлисков с востока, один ханчийский генерал взял себе в любовницы купчиху. Их отпрыск, благородных кровей, но, увы, пятнавший генеральскую супругу, получил торговые и пошлинные привилегии, оставаясь под фамилией матери. Поэтому дом Лефт стал принадлежать наполовину купечеству, а на вторую, тайную, знати и сделался одним из семейств-основателей, которые добились независимости Китамара от окрестных городов. Не исключено, что все так и было.
Речной Порт, самый северный судоходный порт на Кахоне, был связующим звеном между пашнями и приморскими городами юга и более суровыми, дикими землями к востоку и северу. Здесь была ключевая стоянка на заснеженных трактах, что пролегали через морозные пустоши из Дальнего Кетиля, чтобы потом уйти к Медному Берегу на напоенном солнцем юге. Здесь начинался сплав, куда свозили кедры и неподатливые дубы с северных лесоповалов.
«Если хочешь получать устойчивый доход, – вечно повторял отец, – стань между какой-то вещью и людьми, которым она нужна». По разумению Гаррета, звучало это менее благородно, чем сказания о славной войне и запретной любви, однако обеспечивало пребывание семейства Лефт в нужных списках и теплых домах на протяжении поколений. А если дедушка Гаррета частенько заказывал накладные, так и не окупившиеся поставки, если отцовский замысел принимать доверительные вклады зарубила банкирская гильдия, если попытка матери возместить потери, переведя торговлю с леса и шерсти на более дорогой товар, сахар и квасцы, не обеспечила чаемой прибыли и она с весны пропадала по тайным деловым встречам…
Что ж, тем, кто не заглядывал в приватные семейные записи, об этом было неведомо. В любое время треть купеческих домов Китамара балансировали на грани краха, оперяясь при этом ярко, как певчие птицы, чтоб не давать никому и намека на проблемы. Дом Лефт переживал свои ненастья и ранее, выстоит и теперь. Так говорил отец Гаррета, и говорил убежденно.
Усадьба, где жили три последних их поколения, была достаточно большой, чтобы этим хвастаться. Она не подавляла всю улицу, как у семейств Димнас или Эмбрил, но особняк возвышался на четыре этажа, белых с голубыми ставнями – свойственных дому Лефт цветов. Первый этаж предназначался для ведения дел и приема гостей, второй был семейным, третий для слуг под бдительным оком домоправительницы, а на четвертом складывали старую мебель, архивы семейных записей и вели нескончаемый бой с мышами и голубями, возжелавшими там проживать.