– Вот что я искала.
– Да уж, хорошо, что мы нашли ее, прежде чем маленький Джерр разодрал бы ее на части, чтобы поглядеть, как она устроена. Насчет этого он – сущий кошмар.
За домом, в саду, мальчишка лет двенадцати колыхал в воздухе петушиное перо. Рыжий кот сжался, готовый к прыжку, с сосредоточенностью охотника следя за кончиком пера.
– Вашему отцу пришлось переехать. У него не было выбора, – сказала Димния. – Но вы выбирали. Этот дом мог остаться вашим. Хочу, чтоб вы знали, как я признательна вам за щедрость.
Элейна покачала головой.
– Я была готова к чему-то новому. Даже жаждала. Просто не знала об этом, пока оно не произошло.
На миг она представила стоящую с ними мать. Не настоящую женшину, а сотканный ею самой образ. На сей раз призрак не был ни сердит, ни презрителен, но погружен в раздумья. Что тоже было чудно.
Похороны Осая а Саля прошли почти неделю назад. Ужасный день – шествовать за стариковским трупом по улицам, чтобы весь Китамар стал свидетелем его смерти. Отец пешком проделал весь путь от Дворцового холма до Храма. Элейна присутствовала на первой части шествия, но, когда процессия двинулась через Камнерядье и Коптильню, она спустилась по Старым Воротам и пересекла один из тамошних мостов. К Храму ее могла привести не единственная дорога, и она избрала ту, что слегка касалась Речного Порта, точно рукавом задевала кого-то идущего рядом. Никаких знакомых лиц она не увидела, к своему среднему между облегчением и разочарованьем чувству.
На погребальном кострище проводились последние церемонии. Андомака Чаалат, как верховная жрица братства Дарис, торила свою бледную и шаткую стезю через обряды, забирая имя, носимое Осаем при жизни, и отдавая взамен посмертный знак, который станет его именем в последующем, неведомом таинстве. Она выглядела опустошенной – и без того бледная, кожа посерела, как пепел, от измождения и скорби, глаза кровавила краснота рыданий или бессонницы. Элейна задумалась, насколько близки они были с прежним князем.
Бирн а Саль запалил последний жертвенник, Осай а Саль, двоюродный дядя Элейны и единственный правитель, которого она вообще знала, начал долгое путешествие к золе и воспоминаниям. Элейна сохраняла торжественное лицо, но, по правде, половину церемонии выискивала в толпе Теддан.
Ночь отец провел в Храме в очистительных ритуалах, то есть, как описывал позже, сидел в горячей купальне, пока старики распевали над ним псалмы, и спал, когда полагалось погрузиться в молитвенный транс. Элейна же вернулась в свои покои – в дом бабушки. Келья в Братстве Кловас казалась на тот момент чересчур аскетичной, а простор отцовского, предназначенного в скорый дар дома, устрашал ее. Поэтому она выбрала суету, кутерьму и многолюдство дома Аббасанн, пусть и не совсем полного без Теддан.
Спала она, однако, плохо. Ее посещали странные грезы, резкие и тревожные, и – за неимением лучшего слова – скользкие, масляные. Элейна была рада проснуться.
Вышли они еще до полного восхода солнца, пропетляли обратно в Храм, дабы присутствовать на увенчании ее отца короной. В притворе Храма люди теснились плечом к плечу, напирали, чтобы воочию узреть главный момент. Элейна стояла достаточно близко и заметила мелькнувшую тень неуверенности, когда отец впервые вставал на ноги китамарским князем. И помнила холодок собственного страха. Помнила, как задумалась: не взвалил ли отец на себя больше, чем способен был вынести? А разве был выбор? Судьба, история, случайности рождений – или, переиначивая высокопарно, воля богов – вручили город Бирну а Салю, и не в его власти отказываться от дара.
Остаток дня являлся полным радости зеркальным отражением угрюмого похоронного шествия. На улицах торжествовало веселье, повсюду устраивались гулянья. Добрую часть дня отец провел глядя на люд, отные подвластный ему в жизни и смерти, и народ восторженно приветствовал его на всем пути.
Отец сделался большим, чем был. Или же затерялся в повествовании более масштабном, чем человеческая личность. Тот Бирн а Саль, что порой прескверно наигрывал на флейте, когда считал, что никто его не слышит. Тот Бирн а Саль, что до сих пор запинался, пытаясь обратиться к ней по имени матери. Тот, кто кашлял и бранился по утрам. Тот, кого поглотило княжение над Китамаром. Элейна возмущалась собой, но гадала, провел ли он хоть один вечер с женщиной, не знавшей его имени, и надеялась, что все-таки провел.
Дворцовые сады выглядели словно площадка для спортивных упражнений, с редко налепленными поверх цветами и кустиками – потому как такой площадкой они и являлись. Элейна, вновь с неуместной книгой в руках, гуляла среди цветов, подставив щеки полуденному солнцу, и с изумлением отмечала, что в целом многим довольна. Старик в жилетке садовника тихонько брел позади, поливая из жестяного ведра буйный на излете лета кустарник.
Потребовался весь первый день, чтобы понять, отчего дворцовая территория кажется такой необычной и обособленной. Элейна знала, что находится в центре города, самом, насколько это возможно, сердце Китамара, однако здесь казался чужим даже воздух, словно солнечный свет падал с иных небес. Она будто плыла в неизвестном море. И все потому, что всю ее жизнь, где бы в Китамаре она ни бродила, от Храма до Коптильни и Речного Порта, ей задавала ориентир возвышающаяся тень Дворцового Холма. Своим размером и обликом гора показывала Элейне, в какой она части города, тем самым обозначая отведенное ей место в мире.
Теперь же Дворцовый Холм исчез. Ступая по нему, она уже не попадала под его сень, не видела его громады, а значит, надо было искать новые способы отличать север от востока, а юг от запада. Этого она не предвидела, и сюрприз оказался прекрасным.
Из сада она зашла в коридор с низкими толстыми стенами, что поглощали звук и источали безмолвие. Переселившись сюда, во дворец, она каждый день безотчетно гуляла по его залам и галереям, забредала в комнаты, которыми не пользовались годами, поднималась по узким лестницам в кладовые, где древние воины-ханчи хранили оружие, лекарства и солонину – припасы для войн, чьи победы и поражения отгремели допреж того, как этот город стал городом. И благодаря прогулкам она уже знала, как срезать путь из садов в княжеские палаты отца по дорожке между конюшен и жилищами слуг, вместо того чтобы идти в обход через главные коридоры. И чувствовала легкое самодовольство.
Палаты князя были врезаны в куда более древнее сооружение. Четкая линия на камне высокой приемной залы показывала уровень прежнего, более низкого потолка. Полы с былых времен несли контуры старых стен, убранных, чтобы соорудить просторные покои. Здесь стояли шелковые диваны, красовались светлые гобелены, камин выглядел так, словно мог вместить половину дерева и измотать весь дворец жарой в самую лютую зимнюю ночь, – но размах и великолепие этих чертогов были великолепием застарелых шрамов и прошлого.
Три человека были тут, в зале, когда Элейна миновала придверную стражу в красных плащах. Одним был Самаль Кинт, глава дворцовой охраны. Другой была пожилая женщина с коротко стриженными седыми волосами и непреходящей любознательностью на лице. Мика Элл, придворный историк и летописец. И последним был, конечно же, отец.
– Я не нашла нужных записей, мой господин, – сказала Мика Элл. – И, говоря начистоту, не припомню, чтобы натыкалась на упоминания об этом, пока читала. А прочла я много. Этот двор – вся моя жизнь.
– Что-то обязательно должно вам попасться, – сказал отец. – Пожалуйста, продолжайте поиски.
Историк поклонилась и отошла, танцующе, будто разучила эти движения в молодости и часто практиковалась. Элейна уловила отцовский взгляд и вопросительно приподняла бровь.
– Дядин личный кабинет, – пояснил отец. – Теперь мой кабинет. Но я не могу туда попасть.
– Не хватает ключа? – спросила Элейна.
– Не хватает замка. Лишь громадная железная дверь с тысячью кованых украшений, что могли б прикрывать скважину, вот только прячут они одну пустоту. Бьюсь над ними уже два дня.
– Не стоит ли отложить, господин? – спросил Кинт. – Или желаете, чтобы каменщики приступили к делу?
– Передайте Халеву, что ждать смысла нет. Пусть распорядится, чтоб начинали.
Кинт кивнул, повернулся и удалился такой походкой, словно собирался здорово испортить кому-то денек и был очень этому рад. Элейна проследила, как он проходит под аркой и исчезает из виду.
– Какой-то он чудной, нет? – высказала она свое мнение.
– Полагаю, они с дядей были близки. Насколько кто-то мог быть дяде близок. Тот тоже был чудаком. Моя мать говорила, что престол меняет человека. Не знаю, правда это или нет, но судя по всему, что я слышал, с ним все обстояло именно так.
Отец медленно повернулся, обводя жестом палату, а подразумевая дворец:
– Я как будто поселился в мертвом теле Осая. Все это было его, а теперь должно перейти ко мне. Но я ничего не чувствую здесь своим. Съешь чего-нибудь? В одной из гостиных накрыли на стол.
– Можно, – сказала она, а отец улыбнулся и подал ей руку.
Она сцепила с ним локоть, и они преодолели пролет гранитных ступеней, прошли вдоль короткого закопченного коридора и попали в на удивление скромную гостиную, с единственным окном, глядевшим на юг. Там был светлый деревянный столик, а на нем серебряный поднос с виноградом и сыром. Элейна села напротив отца. Где-то в отдалении молот ударил о камень.
– Вы проламываете стену? – спросила она, отщипывая с грозди виноградину.
– Стена тоньше той дурацкой двери, – выругался он. – Мы с Халевом все это время готовились принимать управление. Я составил список дел, которыми предполагал заняться в первый день, как получу корону. А вместо этого почти неделю торчу, как проклятый, перед дверью.
И он рассмеялся, и Элейна засмеялась вместе с ним. И раскусила виноградину, и внутри та была сочной, сладкой и замечательно спелой.
Отец кивнул:
– Понимаю. Сам думал, что они малость недозреют. Но праздник урожая ближе, чем кажется. Раз дядя при смерти, я отчего-то считал, будто время приостановится. Во всяком случае, замедлит ход. Даст нам отдышаться. Но вышло так, что день – все тот же день, хоть коронации, хоть нет.