– Вам нездоровится?
– Я в полном порядке. Я раздосадован. Раздавлен. А как по-другому? Я ж князь всего Китамара! – Он взял еще ломтик сыра. – Все наладится. Мне надо только потверже встать на ноги. Жаль, что рядом нет твоей матери. Она в этом лучше соображала.
– Вы по-прежнему по ней скучаете?
– Порой да. Не так отчаянно, как сразу после ее ухода, но… Я ее любил. Она была…
– Я знаю, – сказала Элейна, пренебрегая фактом, что не знала ничего. Не могла знать. – Можно спросить? На что было похоже, когда вы встретились? Я слышала рассказы про свадьбу и ее жизнь замужем, но до этого?
– Как я ее отбил у другого?
– Вы ее отбили?
– Старый скандал! Рассказать?
Элейна отщипнула еще две виноградинки и передала одну отцу.
– Правда настоящий скандал? Тогда рассказывайте скорее.
– Когда у нас закрутилось, она уже была помолвлена. Сговорена выйти замуж за Раддета а Джименталя. А когда мы вместе были на празднике…
– На празднике? На каком-то обычном празднике?
– Мы праздновали первую оттепель у Даоса Адреската. Халев тоже там был. Твоя мать появилась поздно, вместе с родственницей… Маргет. Маргет Фосс. Она носила зеленое, а в том году была мода на желтый. Ее это не беспокоило. Она знала, в чем выглядит хорошо. Я ее, конечно же, знал. Все были друг с другом знакомы. Но она не… между нею и мной ничего подобного не было. Мы пошли в сад, смотреть воздушного змея, которого смастерил Даос, и твоя мать поскользнулась. А я поймал ее за руку. И…
– И?
– И было всякое, чем отцы с дочерями не делятся. Было целое море ярости и раненых чувств. В один момент мне пришлось драться с Реддитом, чтобы успокоить его ущемленную честь, но, к счастью, мы взяли затупленные мечи…
– Но как было с ней? На что это было похоже?
Его лицо смягчилось, будто на минуту был позабыт целый год тревоги.
– Я бы рассказал тебе, коли мог. Твоя мама была потрясающей, уж мне ли не знать, ведь это я был ею потрясен, – сказал он. – Так и на этот раз?
– Что?
– С тобой.
– Я не знаю, о чем вы, – проговорила Элейна, однако во рту растеклась горечь паники.
– Мы пустили под откос всю твою жизнь. Наш дом. Твою подругу, которая стала послушницей. Вообще все. Тебя это не омрачило. Ты не выказывала недовольства. А я люблю тебя, дочка, люблю больше всех на этом свете, но ты умеешь занудить лошадь до смерти, если приспичит. Так что-то такое было? Есть кто-то, кто…
– Нет, – сказала Элейна. – Разумеется, нет.
– Почему «разумеется»? Ты человек. Живой человек. То, что чувствовали мы с твоей матерью, не прекратилось после того, как мы это почувствовали, ничуть не угасло, впервые запав нам в души. Это естественно. И нормально. – Он махнул рукой. – Может быть, неизбежно. Расскажи.
На миг она увидела Гаррета в его комнате, силуэт его тела на фоне лунного окна.
– Никого нет, – произнесла она с улыбкой.
– Разреши спросить кого.
– Кто такой никто? – уточнила она и запустила в него виноградинкой.
– Хм, да – кто твой никто? Не стесняйся. В том наслаждение жизни. Та часть, что делает остальное достойным, чтобы им заниматься. Порою наш мир темен и искры в нем воистину прекрасны. А мне по сердцу, когда ты счастлива.
– Не надо из-за меня грустить.
– А я грущу?
– Похоже, что собирались.
– Собирался. Ты права. Так кто он?
Элейна посмотрела в окно. С юга под ними должна расстилаться Коптильня, черной, нечистотной змеей, в которую превращался канал, протекая мимо кузнечных цехов. За нею городская стена, а еще дальше лес. Отсюда, где она сидит, видно одно только небо.
– Бывает всякое, – сказала она, – чем дочери с отцами не делятся.
Бирн а Саль хлопнул в ладоши и захохотал:
– Хорошо! Обратила мое оружье против меня. Заслуженный укол.
Элейна склонила голову, прикрывая румянец, и тут в дверь мягко постучали. Халев Карсен заглянул в комнату. Его волосы покрывала седина каменной пыли.
– Простите, что упустил шутку, – начал он. – Но, Бирн?
Отец кивнул, собрался с мыслями и поднялся.
– Ну что ж, если я не в силах шагнуть в дверь, тогда я прокрадусь сквозь стену, как крыса. Скажи им, что крысиный князь будет через минуту.
– Не стану, – сказал Карсен и снова вышел.
– Ладно, – сказал отец. – Пожалуй, мне пора. Надеюсь, мы сумеем открыть эту чертову дверь изнутри и мне не придется заставлять их ставить новую.
– Можно учредить новый обычай, – посоветовала Элейна. – Каждый новый князь пробивает в стенах свою дыру.
– Здание, целиком сооруженное из дверей. Хорошая мысль. Я обмозгую. – Он ступил к дверям, потом задержался, собираясь что-то сказать.
– Не надо грусти, – сказала Элейна.
– Отставить грусть, – согласился он. – Но на минуту давай серьезно, ага? Если можешь стать счастливой, действуй. В подарок тебе счастье не преподнесут. Даже если это кого-то заденет, а заденет наверняка. Дело того стоит. А мне, кроме шуток, приятно, когда ты счастлива.
Ночью Элейна отчего-то проснулась. Ее комнаты во дворце были даже меньше кельи в братстве Кловас. На миг показалось, что очертания фигуры возле постели принадлежали ночной служанке, но здесь служанка спала в отдельной каморке и дверь была закрыта. Единственный свет в покоях мерцал из прохода в коридор. Она села, и человечьи очертания отшатнулись назад.
– Прости, – сказал отец. – Прости меня, пожалуйста. Я не хотел тебя будить.
– Что-то не так?
– Ничего, ничего, – сказал он, но натянутым, тонким голосом.
Он сел в изножье кровати. Сонная вязкость слабела, и она рассмотрела его более отчетливо. Даже при тусклом свете он выглядел побледневшим. У рта натянулась напряженная складка, ее не было прежде.
– Когда ты только родилась… – сказал он. – После того, как умерла мать. Я просыпался посреди ночи, в уверенности, что ты перестала дышать. Убежденный в этом. Я лежал на кровати и решал, должен ли узреть худшее прямо сейчас или подождать, и пусть моя жизнь рухнет опять только утром. Подождать не получалось ни разу. Надо было всегда проверить воочию. Сначала туда, где ночная нянька держала для меня бокал с вином – я частенько к нему захаживал. А с тобой было все превосходно. Как всегда, замечательно. – Он огляделся во мраке. – Наверно, старая привычка.
– Что-то нехорошее было у него в кабинете? Вы что-то нашли?
– Ни о чем таком не волнуйся, – сказал он. – Я позабочусь об этом.
– О чем позаботитесь?
Он встал, положил руку на живот, будто проверял, на месте ли кошелек. Кивнул в ее сторону, но не ей.
– Не волнуйся. Прости, что разбудил тебя. Все будет хорошо.
По тому, как он это произнес, Элейна поняла: не будет.
12
Гаррет проснулся, скрежеща зубами. Челюсти сводило до самых висков. Трескотня переговаривавшихся в коридоре слуг казалась громче обычной, но так скорее всего было от накрывшей его головной боли. Солнце распирало щели ставен, и Гаррет закрыл глаза, прячась от дневного света и желая погрузиться в сон еще хотя бы на пару минут.
Но его усилие оказалось напрасным.
Когда оно окончательно не оправдалось, Гаррет встал, взял из-под кровати ночной горшок и мочился, пока из мочевого пузыря не вытекло все до последней капли. За дверью стояла миска с чистой водой и куском ткани. Гаррет внес ее внутрь, поставил на письменный стол и стал умываться – словно омывая труп.
Когда пришла пора надеть рубашку, он замер над своей любимой сорочкой. Над той, что пусть и на краткий миг, но надевала она. Он затолкал рубашку на дно ящика, а потом вынул другую – поновее и не столь памятную.
В коридоре Сэррия подметала широкой метлой пол, пока мальчишка развешивал на крючках свежий розмарин. Дверь в спальню Вэшша была открыта, брат уже спустился завтракать. Гаррет посмотрел на любовницу отца, женщину, заправлявшую домашним хозяйством в отсутствие, да и в присутствии матери. Все равно что смотреть на огонь. Она взглянула в ответ, улыбнувшись. Вероятно, с тем же выражением лица, что обычно. Самодовольной она показалась лишь из-за перемен в нем самом. А может, была самодовольной всегда, просто раньше он никогда этого не замечал.
– Все хорошо? – спросила она.
– Прекрасно, – ответил он. – Славный денек.
За столом отец, дядя Роббсон и Вэшш поедали свежий хлеб с растительным маслом и солью, ягоды в мисочках и пили кофе. Каждый дюйм стола, не занятый тарелкой, плошкой или кружкой, устилали бумаги. Договоры за целый год были разложены от первой до последней страницы. Каждый контракт, каждое письмо, каждое соглашение о вкладе. Полное состояние их семьи в сургуче и чернилах вместо серебра и шелков. Вот истинное волшебство. Громадные склады зерна и тканей, возы соли и квасцов. Сундуки с медью, серебром и золотом. Все это с легкостью уменьшалось до одной строчки шифра и выкладывалось на стол.
Отец, расстегнувши жилет и засучив рукава, держал в руке лист бумаги. Дядя Роббсон стоял позади него и, наклонившись над плечом, указывал хлебной коркой:
– Вот здесь счет на оплату.
– Разве мы не раскидываем его в долях с Кальдоном и Ситтом?
– Они возместят нам, когда заберут свой товар. Но оплату портовому смотрителю вносим полностью мы.
– Но по итогу мы в прибыли?
Дядя Роббсон буркнул что-то более-менее утвердительное. Гаррет сел, взял миску с ягодами, потом откинулся назад, отрывая от пола передние ножки стула. Отец на него покосился.
– Хорошо спалось? – спокойно произнес он.
– Неплохо, – отозвался Гаррет, постаравшись придать голосу дружеский оттенок. Резкость произвела бы впечатление, что он – проигравшая сторона. – Есть известия от матери?
– Нет, пока нет, но я бы и не ждал новостей. До первых, скорее всего, морозов. Но в промежутке от теперь до тогда нам предстоит уйма дел. Я бы хотел, чтобы ты, если можно, проверил склад.
Роббсон застыл на месте.
Отец моргнул, глядя на него:
– Ты ведь не против, Роббсон? Я подумал, будет лучше, если люди увидят, как Гаррет работает на благо семьи. Это смягчит трения, когда разлетятся новости о женитьбе.