Этим вечером выдался роскошный закат: багровый, золотой и серый. Ужин с Терезой Суинарт, ее семейством и челядью проходил под открытым небом. Огроменная каменная башня храма чернела на фоне сияния, незначительно малая по сравнению с невыразимой ширью небес.
– Жалко, Генны сейчас с нами нет, – сказала Тереза Суинарт. – Я по ней соскучилась.
Длина двух столов позволяла усесться двум десяткам людей за каждым, и сейчас свободных мест не было. Подготовленные факелы ждали, когда померкнет солнце. Воздух уже тронуло дуновенье осенней прохлады. Гаррет сидел рядом с отцом. Дядя Роббсон – слишком далеко, даже словом не перекинуться, но, кажется, он вступил в дебаты с другими гостями, наставив на кого-то куриную ножку, подчеркивая тем самым свою точку зрения. Вэшш был за другим столом, юноша среди детей. Гаррет нутром чуял унижение брата, но поделать ничего не мог. Этикет есть этикет. Правила есть правила.
Установка есть установка.
– А ты, Гаррет, – сказала Тереза и поманила слугу налить вина. – Тебя я не видела с осени прошлого года. Ты вырос и стал таким милым, аж съесть хочется.
Его отец хихикнул, и Гаррету стало болезненно ясно, что оба главы семей флиртуют друг с другом посредством него. От их обычного поведения это не отличалось, но сейчас он понимал, что движет отцом. То, что раньше воспринималось невинным, больше таким не будет.
– Скорее горьким, как кофе, – парировал Гаррет. – Ты найдешь себе повкуснее.
– И поскромнее, – поддразнила она.
Негромко жужжа крылышками, спикировала стрекоза. Гаррет смотрел, как она мчится, пока не унеслась со двора прочь.
– Ешь, – тихонько, чтоб больше никто не услышал, произнес отец. – Невежливо столько оставлять на тарелке.
– Я не голоден.
– А я и не прошу.
– Слушаюсь, – сказал Гаррет и поднес нож с насаженной курочкой ко рту. Пожевал, пока она не стала безвкусной, а потом запил вином.
– С Бирном а Салем во дворце город может существенно измениться, – высказалась Тереза.
Гаррет не уделял достаточно внимания окружающим, чтобы уловить нить беседы.
Отец засмеялся, придвинулся вперед и пальцами коснулся руки хозяйки.
– Ох, Тереза, вы неисправимая оптимистка. Бирн а Саль будет править в том же ключе, как и Осай, а перед ним Айрис, а до него Даос.
– Пожалуй, вы правы, – согласилась собеседница, и Гаррет встал с места, не соображая, что его к этому подвигло.
Отец успокаивающе поглядел на него. Другие за столом повернулись в их сторону. Гаррет нацепил улыбку, которая появилась легче, чем он ожидал. Чем ему бы хотелось.
– По-моему, я выпил несколько более, чем рассчитывал, – скзал он. – Вы меня простите, если я отойду сделать важное заявление?
– Не знаю, надо ли об этом так объявлять, – хихикнул отец, – но пожалуйста, как пожелаешь.
Гаррет кивнул хозяйке и пошел внутрь дома. Отмахнулся от слуги, попытавшегося отвести его в уборную, прошагал через все жилище и вышел за дверь. Их ожидала карета, на которой семья и приехала, но Гаррет прошел мимо. От дома Суинарт до его собственного дорога выдалась долгой, но небыстрая прогулка его вполне устраивала. Пройдясь, он высвободил засевшую меж ребер бурю. Злось, стыд и что-то еще. Голод. Тоску. Сожаление.
Вокруг пала ночь. Серебрилась луна, и воздух овевал его щеки прохладой. По мере того как он шел, его рассудок постепенно успокаивался. Медленно. Очень медленно. Добравшись до дома, он почувствовал, как ноют мускулы, но сам он был трезв и собран, впервые с тех пор, как мать привела Ирит в их дом.
Сэррия открыла дверь на стук, вглядываясь в темноту в поисках остальных. Гаррет, ничего ей не сообщив, шагнул мимо в глубину дома. Отзвуки разговора на инлисском притягивали его, точно свет – мотылька. Ирит и ее дуэнья сидели вдвоем в обеденном зале, коротали время за карточной игрой. Когда она увидела Гаррета, выражение ее лица было непроницаемым, словно лицо ее было вылеплено из глины.
Гаррет кивнул дуэнье, выдвинул стул и сел так, чтобы направить на девушку все внимание. Она бесстрастно поглядела в ответ. Видимо, готовая ко всему.
– Я не люблю вас и, кажется, к вам не привыкну, – сказал Гаррет. – В этом нет вашей вины. На самом деле, думаю… думаю, что влюблен в другую. И более того, по-моему, в этом доме творится что-то неправильное. Не из-за вас. Вы ни с чем подобным не связаны. Ничего плохого не сделали. Но я не могу на вас жениться. И хочу, чтоб вы знали – вы ни при чем. Вы молодец, и без меня все у вас будет хорошо, клянусь.
Ирит, дочь Сау, вскинула голову и нахмурилась.
– Я вас совершенно не знаю. С чего мне скорбеть? – ответила она с гораздо меньшим, чем прежде, акцентом. Ее наставница только расхохоталась.
13
– Черт меня побери, – пробормотал капитан Сенит.
На другой стороне улицы и пятью домами дальше маячила женщина. Та самая. Низкорослая, с коротко стриженными темными волосами, что казались еще короче, потому что вились тугими завитками. Круглое лицо со шрамом. Она задержалась у деревянной постройки. По бокам двери висели красные полотна с инлисскими письменами, ему их было не постичь. Когда женщина быстро оглянулась через плечо, капитан перестал присматриваться, однако взора не отвел. Отвернись, и вернее всего себя выдашь. Лучше смотреть прямо на цель; приняв безразличный ко всему вид.
Место тут было неспокойным, не совсем Новорядье, не сказать что Храм, не вполне Долгогорье, но от всего понемногу. Улицы здесь шире были и грязнее. На архитектурном языке нет подходящего названия – деревянные, каменные, штукатуренные стены громоздились в кучу, нельзя было сказать о едином стиле улицы. Движение не походило на давку главных дорог возле ворот или порта. Определенно не место, где захочется погулять после заката. Да и вообще бывать здесь, если на то пошло. Что означало любимый рассадник мерзости для Тетки Шипихи и ее гнид.
Он не был в синем. А в старых холщовых штанах и рубахе рабочего, с пятном на боку, мог сделаться вообще кем угодно. Во всяком случае, на это надеялся. Меч явно был бы не к месту, поэтому пришлось обойтись ножом, сунутым за голенище и заткнутым за пояс свистком. На всякий случай. В руке он держал лишь кусок тушеной курятины, притворяясь, что ест. Помаленьку откусывал, каждые несколько минут, и долго жевал, чтобы прохожие сами составили представление, чем он занимается.
Дверь отворилась, и та женщина – да зови ее как есть: Тетка, мразь, Шипиха – заскочила внутрь. Сенит посмотрел на закрывающуюся дверь и присел подождать. По сути, лишь упражняясь в терпении. Он уже понимал, что обратно она не появится.
Уже неделями они со своей лучшей четверкой подбирают крошки, которые им бросает плетущая сети воровка. Дешевая мясная лавка в Притечье. Лоток старьевщика на Новорядье. Дверь в долгогорском переулке. Подземный лаз возле набережной Кахона. Опорные точки на паутине. Двери в подземный Китамар, совершенно незнакомый тем, кто живет тут днем.
Из дома вышел высокий мужчина, а за ним три женщины. Они не были похожи на шлюх, как и на наемных головорезов. Он не мог определить, на что смотрит, но сделал вид, что зрелище нагнало на него скуку. Они повернули на юг, в настоящее Долгогорье. В зону обитания врага. Ну да, само собой. Он не собирался за ними следить. Еще рано.
Он выкинул остатки курятины, сунул клок ткани за пояс и тронулся назад, до казармы. Капитан угрюмо скалился на весь мир, однако в душе танцевал. Он увидел во плоти Тетку Шипиху, и та не узнала ни его, ни про то, чем он занимался. Поцелуй новой возлюбленной не породил бы таких сладостных чувств.
Не то чтобы у него была возлюбленная. И больше не будет. Родившийся в Китамаре, Дайвол Сенит был сыном женщины, полюбившей стражника. Они с матерью жили на Новорядье севернее Храма, в двух комнатах дома почти у городской стены. Отец служил синим плащом. Детство Сенит провел, играя в погони за убийцами и ворами. Мечами их были палки, хлыстами – стебли травы. Отец, когда появлялся, смеялся над этими наивными играми, но вместе с тем и был горд. То было ясно по его улыбке и по тому, как он подзывал к себе сына. Человеком он был не последним, имел высокое положение в страже. А еще его уважали.
Как оказалось, настолько, что приняли в дворцовую стражу. Синий плащ сменился на красный. Сенит сошел с ума от восторга, когда об этом услышал. И не понял, отчего плачет мать. Тогда, сразу.
С жалованьем стало получше. Увеличилось количество еды в доме, приросла третья комната. Но дворец был дальше от Новорядья – за рекой, на Дворцовом Холме. Он видел, как мать томится и чахнет. Не до горестного конца, но, когда отец стал приходить все реже, реже и реже, Сенит усвоил суровый урок. В заботах стражника хватало места на что-то одно – либо Китамар, либо семью. Главенствовало всегда или одно или другое, а менее важное оставалось далеко позади.
Когда он сам пришел вступать в стражу, он помнил об этом. Не забывал ни на день. У него были любовные увлечения, но никаких браков, никаких детей – ничего, что потом пришлось бы забросить ради работы. И работа платила ему взаимностью. Любовь бывает непостоянной. Страсть способна угаснуть. Но всегда найдется существо, хватающее то, что ему не принадлежит. Какое-нибудь ничтожество, притворяющееся человеком, что возомнит себя способным отнять, сломать или сжечь нажитое другими. И Сениту, и его сотоварищам наверняка предоставится способ свершить какое-никакое, а правосудие, хорошим людям в защиту, а плохим в устрашение. Работа стража порядка неизбывна, как воздух, и вечна, как камень. Она придавала смысл его дням, и Сенит не любил и вряд ли когда-то полюбит кого-то больше, чем ее.
Он дошел до казармы где-то к полудню. Перед стойлами стоял экипаж притеченского отряда. При виде коляски капитан Сенит ухмыльнулся и чуть быстрее прошел к себе в кабинет.
Капитан Паввис был худым, с усами, не подходившими его лицу. Про себя Сенит считал его щеголем, которому не хватает полагающейся серьезности. Но Коптильню он держал в порядке, и оба искренне друг другу нравились, невзирая на разницу в подходах и замашках.