Как старший в патруле, предписание от капитана получал Канниш, и сегодня они выдвинулись на север. На восточной половине Китамара четверо ворот: северные, Храмовые, больничные ворота на юге и бечевник у реки. С наплывом телег из сельской местности, груженных сезонным урожаем, в ворота было ни пройти ни проехать. Голоса, конское ржание, блеянье овец, ведомых на скотобойни, нытье и вопли нищих, как и карманников, работающих в толпе, – все вместе складывалось в непередаваемую музыку большого города. У этих ворот Гаррет бывал сотню раз, не меньше, толкался в будничном хаосе, стремясь попасть на рынок или на праздник. Он привык пробивать себе путь, держась одной рукой за кошелек, а второй расталкивая людей, пихавших в ответ, ведь им надо было тоже пройти.
В этот раз было все не так. Толпа редела перед ними, словно туман. Пересекаясь со стражей взглядами, мужчины и женщины улыбались – одни боязливо, другие нет – либо отворачивались, точно им резко становилось стыдно. Гаррет, Канниш и Маур больше собою не были. Они превратились в лик и длань города, а народ либо уважал Китамар, либо боялся.
Дядя Канниша стоял у ворот с тремя другими стражами. Гаррет их знал, но лишь внешне. Никто из них не был его соседом по койке. Марсен приметил подходивших и кивнул, затем подал знак остановиться катящей в город повозке. Тягловый вол всхрапнул и наклонил голову.
– Пересменка, – объявил Марсен. – Идите, парни, чего-нибудь съешьте. Я желторотиков не обижу.
Трое других стражников рассмеялись и погрузились в толпу уверенной походкой людей, топающих по собственному коридору. Гаррет с той же уверенностью попытался просто стоять на месте, но сам себе казался нелепым.
– Вы уже знаете, как тут все проходит, – сказал Марсен.
– Он не знает, – сообщил Маур, указывая пальцем на Гаррета. – Первый раз в мытарях.
Промелькнувшее раздражение уступило место ухмылке.
– Верно замечено, – произнес Марсен. – Пошлину высчитываю я. И собираю я. Деньги кладутся сюда… – Он указал на железный ящик с прорезью. – Вы втроем не смыкаете глаз. Кто-то пытается проскочить – останавливаете. Кто-то пытается воровать – стащить с телеги яблоко, сорвать с пояса кошелек, – вы вмешиваетесь. Кто-то затевает драку – вы пресекаете. Кто-то хочет быть мудаком через меру – у меня есть веревка, и в конце дня мы ведем таких к магистрату и прививаем им благородный труд – соскребать дерьмо и дохлятину со славных улиц нашего Китамара. Если кому-то взбредет в голову желание спереть наш дневной сбор, свистите, чтоб и мертвый вскочил, и постарайтесь прикончить хоть парочку, пока вас не зарежут.
– Такого уже годами не было, – сказал Маур. – Я узнавал.
– Возникнут вопросы, задавайте по ходу работы, – сказал дядя Канниша, потом повернулся к ожидавшему волу, и началась дежурная смена.
По первости Гаррет пытался следить за всеми и каждым. За крестьянскими детьми, что тащили мешки с бобами на плечах, потому как были слишком бедны для мула. За женщиной в желтом плаще, что стояла в стороне от толпы и наблюдала, как люди, телеги и мулы входят в открытые ворота, словно кого-то ждала и с каждой неудачей все сильнее расстраивалась. За пацаном-инлиском с гнилым зубом, который клянчил работу у каждой повозки, чей груз мог потребовать дополнительную пару рук. Все это выматывало.
Солнце сияло высоко, грело жарко, и улица провоняла илом, овощами и давкой немытых тел. У Гаррета болели ребра, стоило поглубже вдохнуть, и заламывало спину. Потный плащ клеился к коже, и когда кто-либо подходил близко, он вспоминал случай с Танненом, открывший для него место, и клал руку на служебный значок.
Солнце продвинулось на ладонь или две по своей небесной дуге, когда Марсен притормозил широкую упряжь с двумя мулами и горкой свеклы, не отмытой от породившей ее почвы. Он не спеша прошелся до Гаррета и положил руку ему на плечо.
– Сильно так не усердствуй, – сказал старший.
– Сэр?
– Ты пялишься на всех и каждого, словно на головоломку, которую обязательно надо решить. Так оно не работает. Лишь размывает твое внимание. Подмечай, что само подмечается, а когда что-нибудь выбьется из ряда, вот тогда смотри в оба.
– Попробую, – сказал Гаррет.
– Присмотрись к парням. Наблатыкаешься.
Так он и сделал. Казалось, Канниш и Маур не делали почти вообще ничего, но, пользуясь путеводным советом Марсена, он разглядел, что это не совсем так. С виду бесцельно, их пара прогуливалась среди напиравшей толпы, но всегда возле плотного пятачка в устье ворот. Они оглядывались, ни во что конкретно не всматриваясь. Гаррет попробовал им подражать. Толпа постепенно перестала быть людьми, мулами, тачками и мешками. Она обернулась чем-то живым, как зверь, и текучим, как река, и Гаррет осознал, что может двигаться сквозь нее, словно пролистывать контракт ради только общего ощущения от сделки.
И более того, он понял, что ищет одно, определенное лицо. Это было, конечно же, глупо. Камнерядье находилось за рекой и у противоположной стены. Никаких причин встретить здесь ту, особенную улыбку или горящие лисьи глаза. Но ведь не было причин и встречать ее прежде, а она появилась. Иногда случается невозможное. Она была где-то в городе. Наверно, с любимым. С мужем, насколько он понимал. Кем бы она ни была, где бы ни ходила, она ясно дала понять, что в ее мире ему нет места, и все же он искал, все же надеялся.
– Не так уж и плохо? – Мимо прошествовал Канниш.
– Поприятней, чем та часть, когда меня бьют, – сказал Гаррет.
– Там тоже втянешься, – сказал Канниш, и тут случилось что-то неправильное слева от Гаррета. Он бы не смог это выразить, за исключением того, что на секунду движение толпы сделалось каким-то не тем.
– Эй! – крикнул он, и инлисский пацан с гнилым зубом – тот, что с полудня искал работу, да так и не нашел, – рванул прочь. Гаррет разом бросился за ним в круговерть улиц. Паренек оказался быстрым и юрким, проскальзывал между прохожими, менял направление, пытался исчезнуть. Но каждый раз, когда он оглядывался, проверяя, удалось ли ему, то натыкался на упорный взгляд Гаррета.
У Гаррета горели от напряжения ноги, дыхание волей-неволей приобрело ритм – глубокий вдох на два шага, выдох на третий. Зато боль в боку рассосалась, и по ощущениям он готов был гнаться до самого Долгогорья, если мальчишка не споткнется раньше. Где-то позади кричал Канниш, и кто-то дул в свисток. Пацан опять оглянулся, и на лице его рисовалось отчаяние.
До небольшой площади с наливным колодцем они добежали, считай, одновременно. Гаррет тянулся на ходу – вот его рука приблизилась к спине паренька еще на дюйм. Потом еще.
Он стиснул в кулаке рубашку малого и дернул вниз. Пацан споткнулся, попытался выпрямиться, ноги разъехались, и он повалился на камни. Гаррет встал над ним, сжав кулаки.
– Ты какого черта себе надумал? – заорал он. – Я, сука, городской дозорный! От нас бегать не смей. Надо делать, как мы велим!
Мальчишка уже хныкал, Гаррет не уловил его бормотаний, кроме основной мысли – «не бейте меня», – пронизавшей всю речь, как припев. У него кровоточили коленки – содрал кожу о грязные булыжники. Рука сжимала неброский кожаный кошелек. Гаррет отобрал добычу.
– Не твое ведь, – сказал он. – А стало твоим?
– Простите, – между всхлипов выдавил паренек. – Не надо мне было. Я целый день не ел.
– Встань, – сказал Гаррет. – Побежишь снова – поймаю.
– Я боюсь, что вы меня изобьете, сэр. Простите, простите, сэр. Я так хотел есть.
– Вставай.
Парень неохотно поднялся. Начала собираться толпа, образуя круг, точно они разыгрывали короткую пьеску. Если мальчишка улепетнет, его схватят. Гаррет оглядел паренька, потом выудил еще один кошелек у него из-за пояса. Постарей и потрепанней, но внутри зазвенело, когда стражник его встряхнул.
– Не ел весь день? – протянул Гаррет. – Что ж ты сейчас-то брешешь?
Немая ярость промелькнула в глазах мальчишки, когда Гаррет открыл второй кошелек и высыпал на ладонь пять медных монет.
– Этого более чем достаточно, чтобы купить хлеба и пива, – сказал Гаррет и бросил кошелек обратно.
Рот паренька округлился от бешенства.
– Вам нельзя так делать. Это же мои деньги.
– Это штраф за воровство. Или предпочтешь навестить магистрата и будущую неделю мести дерьмо с улиц? Если тебе лучше так, то я верну монеты.
Он протянул пять медяков, и вокруг захохотала толпа. Мальчишка-инлиск затолкал опустевший кошелек обратно за пояс и повернулся, чтобы уйти.
– Эй! – гаркнул Гаррет. – А куда это ты направляешься?
– Я думал, вы не потащите меня к магистрату.
– Не потащу, но сейчас ты пойдешь со мной к воротам, и мы найдем того, у кого ты это взял. И когда вернешь обратно, сможешь искренне извиниться.
Пацан попытался отойти в сторону, но кто-то из толпы толкнул его назад. Всеобщий смех стал злее, и спешный подсчет шансов за и против проступил на лбу воришки так ясно, словно был начертан семейным шифром. Гаррет подступил к парню, жестом приглашая идти первым, словно пропускал кого-то перед собой в дверь.
– Да ей наверняка и деньги-то не нужны, – сказал юный инлиск. – Такой-то толстухе!
– Наверняка, – сказал Гаррет. – Но сходим-ка убедимся.
Они тронулись назад к северным воротам, паренек прихрамывал с каждым шагом. Горячка погони прошла, и ребра Гаррета с радостью сообщили ему, насколько ценят недавнюю заботу.
Кровь вдруг застыла у Гаррета в жилах, прежде чем он осознал почему. Там, среди толпы, чуть позади, стоял его отец. Стоял, слегка склонив голову вправо. С мягкой и доброй улыбкой. На миг их взгляды пересеклись.
Не говоря ни слова, отец повернулся, аккуратно сплюнул на землю и зашагал прочь.
16
Поблизости от Большого Храма, сквозь окрестные улицы, как грибы, проросли храмы помельче. Часовня, посвященная пророку Онайе, с вызолоченным крыльцом. Алтарь Маммата, с нитями бисера на дверях, запахом воскурений и застарелой крови. Старые боги инлисков и ханчей; боги приглашенные, к удовольствию купцов чужих вероисповеданий; новые боги, восставшие из молвы и слухов, будто издревле ждавшие, когда их образы и качества отчеканят в словах. Здешние жрецы, монахи и самопроизведенные в сан прелаты жили не ск