азать, что лучше нищей братии, так же как и умирали. Их боги возвышались и падали, в зависимости от того, кого им удавалось утешить, хорошо ли они объясняли бытие, насколько искусно подбирали твердые факты мира и вплетали их в нечто отдаленно похожее на справедливый ход вещей.
Элейна знала о существовании этих меньших храмов, но ни в одном еще не была. Ее духовный голод с лихвой окормляли наставники, дежурные таинства Братства Кловас, да выставленная по случаю иконка в домовой нише. Входить в храм, о котором говорил Хараль Моун, было весьма непривычно. Темный и низкий деревянный потолок, неприкрытые балки прокоптились дочерна за десятки лет свечного дыма. Грязно-желтые стены, голые доски пола, колотые в местах, где их протирало множество ног. На главной стене от пола до потолка протянулась фреска Владыки Кауфа и Владычицы Эр. У мужской фигуры вокруг стилизованной головы сиял белый нимб. У женщины нимб был черным.
Когда Элейна прошла вперед, ей навстречу выбежал удивленный храмовый священник. Видать, не очень-то часто его алтарчик посещала высшая знать Китамара. Элейна поклонилась в ответ и, прежде чем он успел что-нибудь предложить, склонив голову, уселась на протертый молитвенный коврик. Закрыв глаза, она слышала лишь, как неуверенно шаркал туда-сюда священник, пока, сраженный ее набожностью, он не удалился.
Донеслась другая поступь, поуверенней и легче. Знакомая. Элейна открыла глаза, и Теддан бесцеремонно плюхнулась рядом, будто этот храм был ее личным садом. Ее волосы были стрижены коротко, в ноготь, и торчали на голове неровными пучками. Носила она однотонную серую рясу, подпоясывалась ношеным кожаным поясом. Но каким-то образом добилась того, что этот аскетичный наряд казался источающим сладострастие, как раскрытая постель.
– Элли, – произнесла она, улыбаясь, с ямочками на щеках.
– Теддан, – ответила Элейна и, прильнув, обвила руками двоюродную сестру.
Она уже позабыла, какими приятными, теплыми, искренними и настоящими бывают объятия. Оказалось, удержаться от слез было непросто.
– Ох, ну-ка нет, – сказала Теддан. – Отставить. Не распускать нюни. Ты обещала мне интриги и тайны, а не мокрые глазоньки.
– Будут, обещаю. Только дай мне минутку понаслаждаться твоей компанией. Ты как, уже развратила весь Храм?
Теддан, наклонив голову, молитвенно сомкнула ладони.
– Я лишь училась быть скромно признательной богам за порочность и распутство, коими они меня наделили. – Она опустила руки и привалилась к стене. – Если честно, здесь я могу заиметь больше любовников, чем на Зеленой Горке за целую жизнь. Там слишком беспокоятся о всякой ерунде.
– Поосторожней. Добром это не кончится.
– Возможно. – На Теддан набежала тень. – Но и делай я все, что мне говорят, разве была б обеспечена доброй концовкой? Нет, жизнь устроена по-другому. Так лучше уж пусть меня карают за то, что я была собой.
– Только скажи, что не верховного жреца.
Теддан захохотала, и тень рассеялась.
– Его? Нет. Даже если захочет, пожалуй, откажусь. Он чересчур заумный. Но про себя я все знаю и так. Давай рассказывай про тебя. Я слышала, твой отец потерял рассудок?
– Я не знаю, что с ним происходит. Что-то непонятное.
Бирна а Саля, китамарского князя, нелегко было найти. Последний раз Элейна разговаривала с отцом через две ночи после ее визита к верховному жрецу. Она провела тот день, усердно занимаясь с учителями и готовясь к грандиозному представлению, грядущему фестивалю урожая. И утомилась, но спать не хотелось и близко, от звезд ли, от ветра или от завихрений собственных мыслей.
Дворцовый Холм был куда большим, чем поселением ее, отца, их бесчисленной охраны и слуг. Здесь, за мрачностью древних стен, располагалась сокровищница, а также чертоги, где благородные роды собирались на Длинную Ночь и Десятидневье, летнее солнцестояние и солнцеворот, фестивали посева и жатвы. Здесь были палаты для почетных гостей и послов. Консерватория, где музыканты и постановщики могли попытаться позабавить князя, или послов, или других почетных лиц, если того требовали обстоятельства. Здесь были кладовые с достаточным запасом пищи, чистой воды и вина, чтоб можно было запереть алые врата и целый год никого не впускать и не выпускать. А венчала дворец широкая крыша с видом вниз на Старые Ворота, реку и восточную половину города, а еще видом вверх на необъятную звездную чашу небес.
Дни еще были теплыми, но по ночам осень сдавала позиции. Зимний холод еще не утвердился настолько, чтобы приводить с собой заморозки, но Элейна чуяла их приход. А еще дворцовые стены хранили свой холод, который не сломить никакому лету. А еще ветер. На такой высоте никакая преграда не прикрывала Дворцовый Холм ни с одной стороны. Откуда б ни надвинулось ненастье, оно обрушивалось на ближайшую часть дворца, и старые камни шумно гудели в такт непогоде – когда не свистели и не завывали.
Элейна шла впотьмах, не утруждаясь свечой или лампой. Месяц был более половины полон, слуги и стража носили с собой фонари или факелы, и, застегнувшись потуже, под надежной защитой, она не ждала ничего опасного от темноты.
На отца она набрела, не ища его и не ожидая встретить. Он сидел в одной из гостиных, один. На серебряной тарелке, поставленной на низкий столик, лежали остатки рыбы, бледные косточки ловили свет масляной лампы. Сверкали в нем. Отец смотрел в никуда. Таращился перед собой, как в наваждении.
– Тоже не спится? – заговорила она, и отец встрепенулся.
На мгновение он казался неподдельно напуганным, но затем быстро осветился улыбкой, точно дверь, закрывшись, отсекла какое-то непотребство.
– Похоже, да. Пожалуй, надо поспать, но… день выдался такой длинный. Столько всего переделать…
– Много еще?
– Налоговые отчеты. Прошения. Обращения. Обжалования постановлений магистратов. Кажется, я мог бы проводить над бумагами каждый час бодрствования, и все равно на завтра их становилось бы еще больше.
Элейна присела напротив. Вид у отца был бледный, но, может, это лишь свет в сочетании с тьмой.
– Как там княжеский кабинет? Комната, полная дверей?
– От той комнаты, – произнес он, – вышло меньше пользы, чем я надеялся.
– Неразбериха и беспорядок?
Отец покачал головой, и взор его опять уткнулся в прежнее ничто. Сплетя пальцы, он обхватил колено.
– Оно оказалось не тем, чем я полагал. Дядя Осай был не тем, кем я его считал.
Элейна откинулась назад. Не зная, что на это сказать, она позволила говорить за себя тишине. Отец ерзнул, борясь с какой-то мыслью или чувством. Прожилки белизны в его бороде вслед за рыбьими косточками поймали луч света.
– Я все размышляю… думаю, не обезумел ли он.
– Обезумел?
– Надеюсь, что так.
– Что вы там нашли?
Его взгляд опять обратился к дочери. Опять та же улыбка.
– Не знаю. Мы с Халевом все пытаемся вычленить из этого смысл. Бояться его, по сути, нечего, даже если он… даже если он не был тем, кем я его считал.
Стук в дверь был мягок, однако заставил обоих вздрогнуть. Самаль Кинт в красном плаще, кровавом при свете свечи, вошел и поклонился:
– Вы просили отыскать вас, князь.
– Да, – сказал Бирн а Саль и три раза повторил: – Да, да, да. – Он встал, вытирая руки о плащ. Ткань затемнили пятнышки рыбьего жира. – Все хорошо, – обратился он к дочери. – Я – князь. И ты в свой черед однажды будешь княгиней. И все будет превосходно.
Склонив голову, он быстро вышел. Командир дворцовой стражи последовал за ним, оставляя Элейну одну над тарелкой с костями.
– Значит, Кинт? – уточнила Теддан. – Он оборвал рассказ из-за того, что Кинт вошел в комнату? Я к тому, что если князь Осай сошел с ума, то начальник его личной стражи об этом бы знал.
Элейна в безысходности воздела руки.
– Ладно, и что сказал тебе отец при вашей следующей встрече?
– С тех пор мы не были наедине, – ответила Элейна. – Но что-то в том кабинете его точно пугает. Я только не знаю что.
– Может, Осай пытал невинных девушек, чтобы утолить свою похоть, – заметила Теддан. – Такое иногда случается. Я читала.
– Мысль ничуть не хуже моих. Честно, я б на это даже надеялась. Раз он умер, значит, и его наклонности умерли вместе с ним. Но отец? Он не был взбудоражен. То есть отчасти был, но далеко не только. Его не отпускал страх. Ведь ты же не станешь бояться того, что уже перестало происходить?
Заглянул священник, увидел двух беседующих женщин и снова убрался. Теддан подвинулась к стене.
– Тебе предстоит выяснить, в чем заключалась зловещая тайна Осая, – сказала она. – Что поможет, так это то, что все тебя будут бояться.
– Меня?
– А то как же. Ты – дочь князя. Когда он умрет – годы спустя, дряхлым и во сне, – проговорила Теддан, складывая пальцы в отваживающий беду знак. – Но когда-нибудь это случится, и ты станешь Китамаром. Стоит этим воспользоваться. Я бы переговорила с историком. Как там ее, Мика Элл?
– Она-то при чем?
– Она историк. Осай умер. Если она не проявляет интереса к ушедшим, то выбрала себе странное занятие. А еще… Осай состоял в Братстве Дарис, правильно?
– Состоял.
– А это – Андамака Чаалат. Она там верховная жрица. Ее тебе тоже надо окучить.
– А Кинт? – спросила Элейна. – С ним мне тоже переговорить?
– Я бы не стала. Если в твоем новом доме сгущается что-то мрачное и опасное, он замешан в этом наверняка. Человек, у которого ключи ко всему. Да! Все ключи у него. Тебе надо запирать на засов свою спальню. Изнутри. Безопасности ради.
Элейна захотела фыркнуть и объявить кузине, что она переигрывает, но не смогла вымолвить это вслух.
– Посмотрим, на что меня хватит.
– И веди себя осторожно, – напутствовала Теддан. – Я взаперти тут в обители. Не сумею с мечом в руке прийти на выручку в последнюю минуту.
– Я не прошу. Но благодарна за твое желание.
– Ты меня заинтриговала. Чудесно, чудесно. Ты поспешишь разузнать все, что можно, а потом вернешься со сведениями ко мне. Я буду твоим секретным дневничком. Но только… – Теддан взяла ее под руку.