– Доброе утро, – произнес он.
Подход к Карсену она продумывала заранее. На ее памяти Халев всегда был ближайшим отцовским товарищем: вместе с ними обедал и ночевал в их усадьбе, когда нездоровье собственного отца гнало его из дому. Старый Карсен уже пять лет посейчас блуждал в сумрачных грезах и наваждениях. Худшими из вечеров она слышала, с какой заботой отец пытался утешить друга. Тот сблизился с их семьей, как родной.
Привлеченный молчанием Элейны, Халев оглядел ее.
– Что вы там обнаружили? – спросила она.
Халев опустил голову и отвернулся от книги. Длинный орлиный нос придавал ему сходство с некой унылой птицей. Он не стал садиться, но отошел и оперся о стену.
– Мы обнаружили лишь книги Осая. Дневники. Заметки. Наблюдения и придворную переписку. Его, и Ариса перед ним, и Даоса перед этим, и так, насколько могу судить, до самого основания города.
Элейна молчала, сложив ладони.
– Нашлись кое-какие вещи, в которых содержалось… вам вовсе незачем о том волноваться.
– Там было что-то плохое?
– Некоторые вещи, связанные с Осаем, и книги, довольно странные книги.
– В каком смысле?
– Мы не раскрыли их смысл. Пока, – сказал он. – Сожалею, что он приходил к вам. Должно быть, вас это серьезно обеспокоило.
– Беспокоило б куда меньше, расскажи вы мне об этом.
Халев развел руками, выражая безысходность.
– Если б я знал, непременно. Я не постиг предмет наших поисков, но мы ведем их. А когда выясним, что все это значит, то первой расскажем вам. До тех пор пусть оно вам не докучает. Возможно, все это шум из ничего. Даже скорее всего. А если за ним что-то кроется, мы справимся, не переживайте.
– Над отцом нависла угроза? – спросила Элейна. – Надо мной?
– Все, кто писал те заметки, покойники, – сказал он с окончательностью, подразумевавшей завершение разговора.
– Престол китамарского князя меняет людей, – сказала Мика Элл. – Так было всегда.
– Стало быть, вы знали моего двоюродного дедушку?
– На мой взгляд, никто хорошо не знал князя Осая, но уделять ему внимание было моей обязанностью. Я наблюдала за его действиями и видела их яснее прочих, тех, кто не был ему лично близок. Но его сердце? Сердце есть сердце. Что с ним поделать?
Покои придворного историка размещались возле северного края дворца, почти у древней стены, что однажды не позволила инлисским налетчикам нахлынуть в крепостцу на верхушке здешнего холма. Эта женщина сама могла быть тому ровесницей. Кожа ее приобрела бумажную дряблость глубокой старости, и лишь глаза горели живо и ярко. Элейна еще ни разу не сидела с ней рядом, а сейчас вдруг поняла, что летописица нравится ей поболе многих придворных.
– У него было много любовниц? – задала Элейна вопрос. – Я знаю, он был женат, но в браке бездетен.
– А иначе вас бы тут не было. Жили бы в своем старом поместье и не стояли в очереди на правление собственным городом, – проговорила летописица, подливая чаю им в чашки. – Боюсь, в любви Осай не ведал удачи. Женился на Ульке а Джименталь, двенадцать лет вместе. У бедняжки регулы приходили чаще восхода солнца. Когда она скончалась, князь намеревался жениться на Каррин Фосс – скандальненько, она ведь не великого рода, – но и это обернулось ничем. А как насчет вашего отца? Есть ли причина, по которой он не женится вновь?
Элейна откинулась в кресле.
– Хм, – сказала она.
– У него, как будущего князя, обязаны были быть свои интересы. Женщины, ищущие выгодного союза, даже если их сердца не бились в едином порыве. – Летописица отпила чаю. – Мужчины по-особому ведут себя с теми, кого с ними связывают сексуальные узы, и от них ничем подобным не веяло. А по вам?
Элейна почувствовала прилив румянца и рассмеялась, чтоб его скрыть.
– По мне тоже. Но я и не рассматривала всерьез этот вопрос.
– А сами? Вы давно уже в возрасте замужества, и сейчас ваше положение точь-в-точь как тогда у отца. Вы ведь с кем-то встречались, верно?
– Я… да, наверное.
Довольная, дама-историк шире приоткрыла глаза. Улыбнулась, лучась одобрением и поддержкой. В мысли вторглось, как стоял Гаррет Лефт, глядя в окно на город, и как она раздевалась за его спиной. Элейна отогнала воспоминание.
– Хотела сказать, что при дворе нет недостатка в мужчинах, готовых составить партию, – пояснила, пожалуй чересчур торопливо, Элейна.
– И тем оно рано иль поздно и кончится. Но основные династические линии уже туго сплелись между собой. Если какая-нибудь Рейос или а Джименталь не выкроит часочек с дворецким или портным, великие семейства будут как те породистые кони, которых близкородственно доскрещивали до хрупких ног и расшатанных суставов.
Элейна поймала себя на том, что долго потягивает чай ради повода не заговаривать. Летописица тоже ушла в свои мысли, и некоторое время обе молчали.
– Вот почему я влюблена в свой труд, – наконец произнесла Мика Элл. – История – она же все! Производство зерна и реформы – точнее, отсутствие реформ – придают облик нашему городу и жизням его горожан. Так же, как громкие заявления и постановки на политических подмостках. Но у событий есть и подспудная, более человеческая сторона, согласны? Судьба целого рода может измениться, когда кто-то с кем-то ляжет в постель. Ревность разжигает и большую войну, и малую склоку. И правит бал случай. Абелин Рейос был непревзойденным искусником, такого еще не видел двор. В двадцать лет он подавился косточкой. Устройства, которые он мог бы изобрести, останься жить, изменили бы само естество нашего города, но увы.
– Я и не слышала о нем, – сказала Элейна.
– Его время никак не соприкоснулось бы с вашим. Он жил как раз передо мной, а мои годы уходят изрядно вдаль. Но вы интересовались двоюродным дедом? Кто были его любовницы?
– Я лишь… Здесь, во дворце, я начала полагать, что недостаточно хорошо его знала.
– Осай был обворожительным мужчиной. Таким смешным в юные годы. Однажды он написал пьесу, и ее поставили при университете в Притечье. Он даже сам сыграл роль, под личиной. Айрис потом бесился в ярости. Но пришел день, и Осай сел на престол, а та его часть характера… Вскоре после его вокняжения они с братом – вашим дедушкой – размолвились. И теперь, думая об этом, я вспоминаю слух о том, что Осай перед смертью Айриса крутил с кем-то тайную любовь и точно так же вскоре размолвился. – После этих слов взор Мики Элл изменился. Улыбка увяла в нечто вроде мрачной гримасы. – Но вот настали новые дни, а ваш отец по-прежнему близок с мальчишкой Старого Карсена.
– Они все время были близки, – сказала Элейна. – Знали друг друга целую вечность.
– Странная штука эта вечность. Знаете, я считаю, история похожа на… поединок. Своего рода схватку. У вас есть клинок, у того парня свой, но, по сути, дело-то не в мечах? Дело в образе действий. Неизменных навыках. Как он, к примеру, перед ударом всякий раз отклоняется влево. Или как после выпада прикрывает глаза. Все, что делаю я, то есть мы – я ведь ни в коем случае не единственная ученица исторической науки, – фехтуем в паре с этим миром. Разглядываем последовательности и пытаемся понять, что они значат. – Она улыбнулась. – И когда образ действий резко меняется, это всегда интересно.
– Полагаю, согласна.
– Есть вещи, подвластные нам, а есть те, с которыми приходится мириться всю жизнь. Тем интереснее разобраться, какие из них какие.
По Элейне пробежал внезапный озноб, не имевший ничего обшего с температурой в комнате.
Элейна не осознавала, насколько дворец стал ее подавлять, пока не шагнула за его территорию. Идти пешком от расположения дворца до Братства Дарис было вовсе не долго. Строгости этикета требовали, чтобы она избавила встречных на улице от поклонов, взяв ручную коляску или паланкин. Она же шагала в плаще с достаточно глухим капюшоном, и любой попавшийся прохожий мог честно притвориться, будто ее не узнал.
Улицы были полны. Все в Китамаре красочно вырядилось ко дню урожая. Не только Дворцовый Холм с Зеленой Горкой, но и Камнерядье с Коптильней, Речной Порт, Новорядье и Притечье. Большинство декораций, что ехали на возах и водружались на стены зданий – тканые и кожаные полотнища, гирлянды из шелковых, а то и настоящих роз, подвесные площадки, где певцам, как небесным соловушкам, сидеть три долгие ночи, – предназначались Зеленой Горке. А повозки с флагами и цветными фонариками катились от дворца к реке и дальше – на тот берег, Камнерядье с Коптильней, либо к северному мосту в Речной Порт. Катились, катились, катились – как будто над Дворцовым Холмом опрокинули кубок с вином и повсюду текло нынче красное.
Братство Дарис владело одним из трех крупнейших поместий. И хотя дедушка перевел родовые обряды под сень Братства Кловас, Элейна дюжины раз гостила у Дарис на званых сборах. В основном на пирах, но также нескольких духовных действах, которые братство устраивало на радость детям. Она до сих пор помнила охоту на золотые желуди в этом же дворике, где сейчас они сидели с двоюродной сестрой Андомакой.
Андомака Чаалат была поразительно бледной дамой и всегда казалась стоящей немного в сторонке от мирской суеты, словно мамаша, что наблюдает за возней несмышленышей в детской. Позволяет озорничать, забавляется этим сама, но в то же время озабочена своими взрослыми мыслями и вряд ли ими поделится.
Они сидели под широким тканым праздничным навесом, натянутым между кольцами на стене и железным помостом. Растяжка закрывала солнце обеим, а если в тени и витал холодок, то была небольшая плата за столь уютное общение. Под конец было непросто склонить беседу к покойному князю и его загадочным изысканиям. Но Элейна все равно подняла эту тему.
– Теперь, поселившись во дворце, – начала она, – я стала считать, что плоховато знала князя Осая, а должна бы. Знаете, каково там? Такое чувство, будто там он везде и во всем.
– Вам не по себе, словно незваной пришелице в чужой дом, – кивая, подхватила Андомака. – Будто вам там не место.
– Глупо ведь, правда?