– Как я рад, что ты смог прийти, – сказал отец. – Ты ведь понимаешь, что это необходимо держать в строжайшем секрете. Во всяком случае, первое время. Любые публичные церемонии должны состояться не сейчас, а позже. Это очень важно.
– Знаю, Маннон. Можешь на меня положиться. Не скажу никому ни слова.
– Прекрасно, прекрасно, – сказал отец, но Вэшш расслышал озабоченность в голосе. – Пока не начали, почему бы не отведать бокальчик горячего вина? Сэррия сварила нам котелок.
– Так вот откуда этот аромат! Что ж, не вижу тому препятствий.
Отец спровадил священника вглубь дома, лишь раз обернувшись со взглядом, говорящим: «Не переживай, я все устрою». Вэшш сходил к главному входу и еще раз проверил запор на двери.
Столовая лишилась стола и стульев, на их место установили алтарь. Широкий и низкий, с изваянием Рейека-Ано, бога согласия и торговли. И, по некоторым верованиям, лжи. Перед ним стояла Ирит, осматривая бога с тихим лукавством. Она надела свадебное платье темно-синего и ярко-белого цветов, пусть здесь и не было никого, перед кем стоило блеснуть роскошью ткани. Вэшш придвинулся сбоку, чувствуя рядом ее дыхание, ее тело, как будто его восприятие резко обострилось.
– У вас тоже есть Рейек-Ано? На севере? – спросил Вэшш.
– Нет, – сказала Ирит. – Тут у вас много богов. Для меня непривычно. Ты веришь в этого?
– Он покровитель нашего дома и нашей гильдии. Что? Чего тут смешного?
– Я спросила, веришь ли ты, а ты показал мне табличку. Странный ответ. Ты веришь, что он слушает твои молитвы? Двигает для тебя мир?
Вэшш пожал плечами.
– Наподобие как уверен, что солнце взойдет поутру, а в зерне заведутся мыши, если их не ловить? Так, наверное, нет. Скорее это похоже на договоренность.
– Ты заключаешь с богом контракт?
– Я заключаю контракт с окружающими людьми, по которому мы договариваемся во что-то верить. В Китамаре есть сотни богов, и у каждого найдется последователь. Или даже община. Но чересчур крепко верить в кого-то из них… ну, невежливо, что ли.
– Невежливо?
– Если кто-то слишком благочестив или чрезмерно превозносит своих домашних богов, то начинает казаться, будто он утверждает, что его путь более правильный, чем у других. Конечно, такие люди все равно есть, но остальные явно их недолюбливают. А для тебя все это не так?
Она повернулась к нему:
– А к свадьбам вы так же относитесь? Не до конца по-настоящему? Да, но не слишком? – И не успел он ответить, продолжила: – Я не отсюда. Просто хочу понять.
– Хм, да уж… На самом деле ответов тут несколько, – сказал он, но проговаривая слова, уже знал, что искренний только один.
Ее дуэнья шагнула в комнату и произнесла что-то на родном языке, похожее на, если он правильно разобрал: «Мыши промокли, а огонь у котов». Довольно бессмысленно, и скорее всего, он ошибся, если только сказанное не было поговоркой.
Ирит затрясла ладонью, как делала, когда не знала или не могла вспомнить нужного слова, потом рассмеялась над своим неудобством и сказала:
– Прости.
Он смотрел, как она выходит из комнаты. Дуэнья, задержавшись в проеме, наставила на Вэшша все четыре пальца своей ладони и быстро ими замахала, подразумевая успокоительный жест. Что даже подействовало, но самую малость. В течение следующего часа, пока отец обхаживал священника, Вэшш метался по дому, как собака в новой конуре. Он мечтал, чтобы мать вернулась в город на свадьбу. И смог бы присутствовать Гаррет. И чтобы все состоялось в Храме, а не обошлось наспех поставленным алтарем и домашней церемонией. Но притом понимал необходимость этих мер, ставших сегодняшней установкой.
Отец нашел его сидящим у камина в гостиной с сосновым поленцем, готовым отправиться в пламя. Вэшш поднял глаза, и рот его был сухим, как пустыня.
– Можем начинать, полагаю, – сказал отец.
Вэшш потянулся к очагу и осторожно положил поленце на раскаленные, светящиеся угли. Пламя разом облизнуло грубую кору, и деревяшка, тонко зашипев, загорелась. Он встал, глядя в огонь, пытаясь обрести хоть что-нибудь, способное унять трепыхающееся в груди сердце. Там сменяли друг друга восторг и страх, вина и надежда, и ничто из этого не желало замереть хотя бы на один разделявший удары миг.
– Вэшш, – проговорил отец. – Пора.
Непреклонность в голосе означала боязнь, что Вэшш может взять пример с Гаррета. Вырваться вдруг из дома и помчаться по улицам навстречу свободе. Он любил отца, но порой задумывался, насколько они действительно друг друга знали.
Группа собравшихся перед алтарем была плачевно мала. Жрец и Ирит. Дядя Роббсон, мрачный в своей парадной одежде, и Сэррия – та улыбалась, встав на место хозяйки дома. Дуэнья с отцом тоже заняли свои места. На этом все.
Священник прикрыл глаза, поднимая руки.
– Мы призываем тебя, Рейек-Ано, и духов владений твоих за пределами мира. Стань же свидетелем союза сей пары, твоих слуг в сей час, в доме сием.
Вэшш бывал раньше на свадьбах, и пусть эта была скромной, на ней проводили более-менее тот же по форме обряд. Взывание к богам. Благословение обеих семей – в этом случае представленных отцом и наставницей Ирит. Вдыхание дыма и омовение рук друг другу. Когда он наблюдал, как исполняют свадебные обряды другие пары, те казались ему значимыми и проникновенными. По крайней мере, осмысленными. Сейчас же нельзя было не вообразить, какими эти обычаи кажутся Ирит. Набором слов и действий, составленных по порядку и не содержащих в себе ничего, кроме выполнения условий контракта. Если он еще питал неуверенность по поводу своих намерений и планов, то эта выхолощенная свадьба положила сомнениям конец.
Через полчаса с его появления в зале священник соединил их с Ирит руки вместе и поставил новобрачных лицом к лицу, нагоняя дым взмахами, будто гладил кошку. Они поженились. Теперь у него есть жена. А у нее – муж. У Роббсона, матери и отца есть зимний караван и надежда на то, что их дом вновь обретет опору. Он искал в глазах Ирит какие-то чувства – изумление, злость, страх, удовольствие, что-нибудь. Хоть что-нибудь. Ее улыбка была скромной и вежливой, а когда обряд завершился, Ирит ничуть не пыталась удержать его пальцы в ладони.
Отец с дуэньей подписали брачные обязательства, а жрец и Сэррия поставили свидетельские отметки.
– Убедитесь, что даты разборчивы, – сказал отец. – Очень важно, чтобы даты были четкими.
– Маннон, старый приятель, – сказал священник. – Сегодня день, исполненный счастья. – Будто слова помогут приблизить желаемое к правде.
– Так и есть, – сказал отец. – А когда нас вызовут к магистрату разбирать, по гильдейским ли правилам прибыл наш караван, мы будем счастливы, коли сумеем ответить ясно и однозначно.
Если глаза священника и выдавали капельку боли, если сокровенная суть ритуала малость подешевела, если праздник любви, и согласия, и всего, что при этом подразумевалось, немного потеснила проверка – во всех ли копиях брачного договора совпадает текст, проставлены даты и подписи, – свадьба все равно состоялась. Отец посыпал песком чернильные росчерки и, похоже, впервые за эти недели немного расслабился.
– Вот так, – проговорил он. – Честь по чести. Отнесу их себе в контору. Один для нас, один для семьи дорогой нашей Ирит, один до востребования в хранилище Храма. А пока Сэррия приготовила нам скромное угощение. Прошу, не дожидайтесь меня.
Еду выставили в малой гостиной, так как столовую отвели под алтарь. Ветчина, говядина и батат. Обжареный шпинат со сливками. Кровяной пирог. Все плотное и сытное, и огонек в очаге коптил как раз, чтобы приправить кушанья дымком. Дядя Роббсон со жрецом болтали о пустяках. Сэррия принесла Ирит и ее дуэнье лимонной воды, когда тем уже хватило вина. Отец пришел к середине застолья с кожаными, опечатанными воском футлярами – один свиток он вручил священнику, второй – дуэнье Ирит. И приступил к еде с достаточным аппетитом, чтобы окончить трапезу вместе со всеми.
Снег продолжал идти, правда, немного потише, когда Вэшш с Роббсоном провожали священника. Сэррия подала ему кожаный плащ, и Вэшш подметил, что жрец снял с шеи серебряную гривну, прежде чем выйти на улицу. Вечерело – облака начали тускнеть. Что было серым, понемногу темнело.
Двери закрылись. Вместо разговоров и песен зазвучали указания Сэррии – слуги разбирали алтарь на хранение и возвращали столовой привычное назначение. На менее засекреченной свадьбе звенели бы речи, дарили подарки, а дружки Вэшша устраивали бы розыгрыши – над ним, Ирит и их домашними, а потом заглаживали ущерб кошельками со звонкой монетой. Кругом бы царило вино, веселье и пляски до самой поздней ночи. А у них все уже кончилось. И дома, кроме семьи, никого. Ирит спрячут от города до прибытия каравана.
Кажется, дядя Роббсон почувствовал угнетенность племянника.
– Не соблаговолите ли с вашей дамой присоединиться ко мне на партию в карты? – предложил он с натужной жизнерадостностью.
– Вообще-то я надеялся, мы проведем минутку наедине, если нет возражений.
Дядя Роббсон покраснел и закашлялся:
– Конечно, конечно. Я тогда… ахх… ты… ну да.
Ирит нашлась в кухонном коридоре, разговаривала со своей наставницей текучим разливом слогов, слишком быстрым, чтобы ему разгадать их. Дуэнья в слезах целовала руки своей подопечной. Вэшшу не требовалось знание языка, чтобы понять – это прощание. Старшая женщина собралась уезжать, назад на далекий север, к своему народу и матери Вэшша, везя подтверждение, что эта часть сделки исполнена. А значит, больше нету нужды и в дуэнье. Он заставил себя подождать, пока они закончат, и только потом приблизился к своей жене.
– Я кое-что приготовил и теперь хочу тебе показать, – сказал он.
Ирит кивнула, беря его за руку. Он повел ее по лестнице до комнат семьи и дальше по коридору к спальне, предназначавшейся им. Когда она увидела, что у него получилось, то вытаращила глаза.
Постель покрывало яркое стеганое одеяло из сотни разных лоскутов, пригнанных в затейливый узор. На полу он выложил круг из камней, имитируя очаг, внутри него горели четыре светильника. Над пламенем висел жестя