ной котелок, а рядом стоял серебряный кубок. Ирит медленно вошла в комнату. Он не мог понять, пришла ли она в восторг или обижена – или чувствовала нечто совсем другое.
Когда она провела рукой по лоскутному одеялу, он произнес:
– Это куски ткани нашей семейной одежды. Деда с бабушкой. Дяди. Родителей. И брата. Я взял одну из его старых рубашек. Я не шил его своими руками. Хорошо бы не вышло, а я хотел, чтобы оно осталось надолго. У тебя. Оно твое.
Ирит потеребила швы.
– Добротно. Ты выбрал хорошего портного.
Она подступила к фальшивому костру, присмотрелась, затем подняла глаза на Вэшша. Озорная улыбочка тронула губы. Он присел у камней, а Ирит расположилась напротив, с прямой спиной и открытым взглядом, словно пол был ей естественней и удобней любого кресла. Вэшш налил в кубок из котелка темно-бурого чаю. Отвар приятно пах, как вскопанная земля. Его руки подрагивали.
– Прости, не нашел ни провидца, ни песчаного жителя.
– Ты слышал про песчаных жителей?
– Разузнал, – ответил Вэшш. – Есть еще кое-что, и я хочу тебе об этом сказать, ладно?
Ирит выставила руку ладонью вверх, давая ему разрешение. Вэшш поглубже вдохнул и медленно выпустил воздух. До того все это казалось превосходной идеей, когда же момент настал, он почувствовал себя дурачком. Сдери с себя кожу, он не обнажился бы перед ней сильней, чем сейчас.
– Я думал о том, каково было бы у меня на душе, поселись я у твоего народа, – начал он. – Даже если все там оказалось бы замечательным и чудесным… я бы переживал потерю. Ощущал себя… принесенным в жертву. Изгнанным. Ясно чувствовал, что я не дома. И представляю, что ты сейчас чувствуешь примерно то же.
Он замолчал, на тот случай, если она захочет что-то сказать. Надеясь, может быть, что она его перебьет. Но она ждала, и Вэшш продолжил:
– Мы с тобой делаем все, что можем, ради наших семей. И я надеюсь, свадьба принесет благо и вашему, и моему народу, но все это там, снаружи. Алтарь из кладовки, деловые успехи, контракты. Тут, внутри, этого нет. А ведь мы, по идее, должны что-то делать еще и здесь.
Ее брови поползли вверх, и он почувствовал, что тоже заухмылялся.
– В мыслях это звучало не так прямолинейно, но вот что я хочу сказать. Я не хочу, чтобы все ограничилось тем алтарем внизу. Я и представить не мог, что женюсь на инлисской женщине, потому что никогда не видел себя инлиском. И не был им, но теперь отчасти стал. У меня появилась семья на севере, а раньше ее у меня не было. А ты не китамарка, но все-таки стала ею, потому что здесь теперь и твоя семья. И мы не вписываемся в заведенный миропорядок. Мы – нечто новое. Даже если другие уже делали что-то подобное, с ними происходило не так. Они не были нами.
Его речь теперь текла гораздо свободней. Он по-прежнему ощущал себя таким же вывернутым наизнанку, неприкрытым, беззащитным перед Ирит. Но знал, что хотел донести, и сердцем понимал, что она его слушает.
– Ты спрашивала, не похожа ли женитьба на наших богов. Взаправду, но не слишком по-настоящему. Для нас такого я не хочу. Я представляю, насколько тебе тоскливо одной. В каком одиночестве ты жила. И хочу поселиться в этом одиночестве вместе с тобой. Хочу, чтобы мы оба оказались в новом месте, не в том, где мы родились, и были там только вдвоем.
Она покосилась на кубок в его руке. Он поднес чашу к губам и выпил. Чай был составной, торфяной с цветочно-ароматным послевкусием. Он передал кубок ей, и она отпила следом.
– Хорошее было напутствие, – сказала Ирит, опуская кубок. – Ты бы мог стать жрецом.
– Мне отдали кровать брата. Чуть дальше по коридору. Не буду… не обязательно нам…
Она отодвинулась, рот подернулся мрачной усмешкой.
– Ты не хочешь меня?
– Нет же, хочу. Но я не хочу, чтобы меня тебе навязали. А когда будешь готова…
Она взмахнула рукой, язычки пламени вздрогнули.
– Неправильно делаешь.
– Что?
– Вот это. Ты так хорошо начинал, а теперь это вдруг. Да, понимаю, твой брат. Он меня не хотел. И ладно. Ты говоришь «хочу», приготовил все тут, чтобы меня соблазнить, а сам не просишь. Говоришь – выбор мой, говоришь, будет как захочу. Но не спрашиваешь, чего я хочу, и не просишь того, что хочешь сам. К чему такое начало? Давай еще раз.
– Если ты не готова… если не любишь меня…
– Мы обручились. Ты очень мне нравишься. С тобой приятно общаться, ты красивый, ты милый и умный. Ты неплохо все понимаешь. Я рада соединиться с тобой. Любовь придет позже. А пока ты – плоть, и кровь, и кость. Проси то, чего хочешь.
Вэшш молчал. Чувствуя, как не стремительно, но мощно бьется сердце.
– Можно, ты будешь моей? – попросил он.
– Да, – сказала она и задула светильники.
22
Рожа Старого Кабана сплющилась широкой, недовольной гримасой.
– Чего это тебя вдруг потянуло к этим слащавым рохлям?
Гаррет попробовал обычную отговорку, словно спрашивал из праздного любопытства:
– Я во дворце ни разу не был. У них там собственная стража – интересно узнать, как там все устроено.
Они брели по узкой улочке Новорядья. Старый Кабан с Гарретом впереди, Маур и Фриджан Рид сзади. Ветерок покусывал холодом, на дорогу намерз лед – местами, не покрытыми серым снегом. С непривычки трудней было переносить холод. Когда кровь городских артерий загустеет в глубинах зимы, точно такой же воздух будет казаться теплым объятием. Нынче, когда едва прошла жатва и жила еще память о лете, народ кутался в шерстяные зипуны и кафтаны, обвязывался шарфами и проносился по улицам с красными от мороза носами и щеками. Даже когда по дымчатому, белесому небу катилось солнце, ему как будто бы не терпелось найти поскорее укрытие на ночь.
Старый Кабан пожал плечами:
– Довольно сносная служба, коль тебе такое подходит. Просто будет другая казарма, с новым капитаном. Разница в том, что внизу мы обязаны что-то действительно делать, а там по распорядку дежурств ты будешь только отгонять бедняков с господской дороги, ходить будто с палкой в заднице и ссать на нас свысока.
– У нас бывают переводы туда-сюда?
– Ты что, серьезно захотел служить наверху?
В этом вопросе Гаррет расслышал жужжание, словно на него навострился шершень.
– Нет. Но я не прочь своими глазами посмотреть на дворец.
Они подошли к невысокому зданию. Железные скобы на стенах показывали места крепления козырька в базарные дни, но сейчас под ними тянулись только длинные полосы ржавчины. Небольшие оконца были забраны ставнями, а дверь покрашена в желтый, что, вероятно, означало праздничное настроение. Сбоку к дому, как отмирающая лоза, цеплялся длинный лестничный подъем. Старый Кабан вскинул палец – «обсудим мысль позже». Фриджан Рид и Маур подступили с боков – четверка бойцов вместо двух двоек.
– Городская стража! – выкрикнул Старый Кабан. – Отворить, именем князя. – Со словом «князя» его сапог раскрошил кусок рамы и вышиб дверной запор.
Он шагнул в темень, вытаскивая клинок. Гаррет за ним, с мечом наготове.
Внутри лавка портного была унылой и тесной. Свет втекал лишь в щели по краям ставень. Рулоны ткани на длинном столе, а также бобины ниток и длинные отрезки плетеной кожи готовы были превратиться в плащи, рубахи и платья, но пахло в лавке прокисшим вином и пылью. Худой ханч, чьи волосы отступили уже от макушки, ковылял вниз по худой лестнице, бешено кривя рот. Если он и заметил клинки мечей, то виду не подавал.
– Что происходит? В мою лавку нельзя так вламываться! Я плачу налоги. Соблюдаю предписания.
– На этот раз дело в другом, Джози, – сказал Фриджан Рид.
На ступеньках сдвинулась тень. Кто-то подслушивал наверху, загородив телом свет. Гаррет переглянулся с Мауром, и оба встали на изготовку – встречать того, кто бросится вниз, пока бойцы постарше занимаются основным делом.
– Ты снимаешь стружку с монет, – сказал Старый Кабан.
– С чего вы взяли?
– Магистрату поступили жалобы от десятерых человек за последние три недели, – с ухмылкой поведал Старый Кабан. – Недокидывать справедливую долю в копилку налогов – нехорошо. Но соскребать края с серебряной башки старика Осая? Это граничит со святотатством.
– Божечки на струночке, – заверещал лысоватый – Джози. – Ну ладно. Не признаю, что это так, но какая сумма уберет вас, паскуд, подальше отсюда?
– Эту улицу мы уже прошли, – сказал Старый Кабан.
В один удар сердца выражение лица Джози переменилось:
– Меня нельзя забирать в тюрьму. Некому будет заниматься лавкой.
Наверху лестницы раздался вопль. В комнату слетела, скатилась женщина. Она была в простом хлопковом халате с пятном на левой половине груди. Растопырила пальцы, как когти, и Гаррет уже приготовился отбиваться. Однако она проскочила между ним и Мауром и напрыгнула на Джози.
– Ты же сказал, что с этим покончил! – завопила она, впиваясь когтями в мужчину. – Ты сказал, что перестал, когда расплатился с долгами! Обещал!
Обхватив за талию, Маур оттащил нападавшую от жертвы. Гаррет вложил клинок в ножны и поймал даму за руки. Она извивалась как змея, пока он пытался применить нужную хватку, чтобы ее обездвижить.
– Я ничего не делал, – сказал Джози, прикладывая руку к царапинам на щеке. – Я перестал. Я не вру.
– Ты вечно мне врешь! – крикнула женщина.
Гаррет сделал захват, подломил локоть предплечьем и приткнул ее к стене. Он по опыту знал, как это больно, когда его брали вот так, но ее явно терзала боль куда глубже. Она не отбивалась, только обмякла и выгнула шею, чтобы смотреть на Джози. Показать ему свои слезы и гнев.
– Жалею, что вообще тебя встретила. Жалею, что вообще тебя знаю.
– Любимая, нет! – воскликнул Джози, и Старый Кабан вывернул ему руку, и Джози, ойкнув, упал на колени.
– Не бейте его, – огрызнулась женщина. – Не вздумайте, едрить вас, его бить.
– Йен, мы при исполнении, – сказал Фриджан Рид. – Мы не обижать вас пришли. – Он подал знак Гаррету отпустить ее. Казалось, женщина забыла о нем, как только перестала его касаться.