– Он пойдет сам. Зачем ты его вяжешь? – Она стукнула кулаком в плечо Старому Кабану. Все выглядело так, словно воробей наскакивал на вола.
– Рид? – окликнул Старый Кабан, выталкивая задержаннного к порогу.
Связанный мужчина заплакал.
Фриджан Рид взял женщину за плечи. И заговорил неожиданно мягким голосом:
– Не лезь на рожон. Пусть делает то, что должен, а ты отойди.
– Это из-за тебя! – заорала она. – Зачем ты так со мной поступаешь? Это нечестно.
– Джози по новой начал стачивать монеты, – сказал Фриджан Рид. – Мы здесь только по этой причине. Никакого умысла тут нет.
– Вы двое! – рявнул Старый Кабан Мауру с Гарретом. – Пошли.
Он толкнул связанного арестанта вперед. Гаррет посмотрел на Маура, и оба двинулись вслед. Когда Гаррет оглянулся, рука Фриджана Рида обнимала женщину, а она всхлипывала, уткнувшись стражнику в плечо. Джози шел с опущенной головой и пустыми глазами пялился в мостовую.
– Они, выходит, друг друга знают? – спросил Маур.
– Йен и Фриджан в молодости съели вместе корочку хлеба, – сказал Старый Кабан. – Когда приходится давать Джози укорот, он отправляется с нами помогать с Йен.
– Помогать… – произнес Гаррет, гадая о смысле этого слова. – Он возвращается с нами?
– Догонит, не дойдем до магистрата, – сказал Старый Кабан. – Они не трахаются, если ты про это подумал. Насчет друг друга они давным-давно с этим покончили. Но он желает ей добра, а то в расстройстве она не соображает и может наломать дров. Лучше действовать так.
Задержанный чуточку шевельнул головой, но не оглянулся.
– Если б не вы, с ней бы точно ничего не случилось.
Старый Кабан взял за веревку, опутывавшую руки мужчины, и дернул назад, как ослиные вожжи. Ноги выскользнули из-под Джози, и арестант приземлился задницей на заметенные снегом булыжники.
– Твоя баба плачет у другого мужика на руках, потому что ты жадный мудак, – произнес Старый Кабан, выговаривая каждое слово четко и громко, чтобы фразу разнесло по всей улице. Сперва с глухим стуком откинулись ставни, потом из одного окна выглянула темноволосая голова, а из другого – седая. Джози застонал от горя и унижения.
– Пошли, – сказал Маур. – Я помогу тебе встать. Закончим, все перемелется и пройдет, угу?
Гаррет подошел к другому плечу лысого. Старый Кабан отставить не приказал, и вдвоем они вскинули задержанного на ноги. Куртки на Джози не было, и на холоде у него потекло из носу. Кабан щелкнул веревкой, как возница, посылающий упряжку рысью, и Джози поплелся дальше.
– Как часто он попадает в такие переделки? – поинтересовался Гаррет, пока они шли.
– Как эта? Раз в год или два, если дотянет. Потом огребает штраф или его волокут к магистрату, и некоторое время он живет честной жизнью. Впрочем, недолго.
– Тогда к чему мы утруждаемся? – спросил Маур.
– Не ради него, смекаешь? Джози родился гнилым и тупоголовым, и никто не в силах сделать его умнее и тверже, чем отведено богами. Дело в тех подонках, которые глазеют из окон и попадаются нам по пути. Они все секут и понимают, что быть гнилым и тупорылым влетает недешево.
– И потому живут честно, – промолвил Гаррет.
– Может, честно, может, нет, – ответил Старый Кабан. – Но прикинь, каково было бы, уразумей они, что за скотство не придется расплачиваться? А еще люди рады зрелищу. Все любят смотреть, как наказывают других. От этого им кажется, что они не совсем пропащие, раз не их волокут за веревку. Или, на худой конец, достаточно сообразительные, коль не попались. Потеха обществу и прививка нравственности. Вот ради чего наш труд. – Старый Кабан хихикнул собственной шутке, но Гаррет задумался, не ерунда ли все сказанное. Маур таращился в небо. Когда Старый Кабан заговорил снова, его дыхание белело, как пар: – Я могу для тебя кое-что провернуть.
– Провернуть?
– Я знаю ребят на Дворцовом Холме. Если хочешь отдежурить денек у Самаля Кинта, могу устроить.
Сзади Маур негромко, гортанно угукнул – как человек, нашедший то, что искал.
– Буду признателен, – сказал Гаррет старшему, без внимания к знающей ухмылке приятеля. – Если получится.
– У меня-то? Получится. Никаких проблем. Но услуга за услугу, и твоя вперед. Так будет правильней. Выбирай. Отдашь мне свой сбор за неделю или отдежуришь за меня на говновозке.
– Как сам скажешь.
Старый Кабан сощурился на зимнее небо, точно ждал оттуда знамения.
– Тогда говновозка. Там у меня в очереди четыре наряда. Они твои. И свою работу ты тоже будешь выполнять как положено. Мы не меняемся. Справедливо?
– Я выйду на смены.
Старый Кабан усмехнулся и потрепал его за плечо:
– А куда ж ты, нафиг, денешься.
Справа, из проема, вышла старуха и злобно воззрилась на проходящего арестанта. Она скрестила руки и выпятила подбородок, как мальчишка, лезущий в драку.
– Если твоих рук дело, Мэг, я об этом узнаю! – гаркнул ей Джози, и Старый Кабан пнул его в копчик.
Джози опрокинулся на дорогу, падая на колени. Старый Кабан с размаху ухватил его сзади за рубашку и потащил, не сбиваясь с шага.
– Не Мэг виновата, что ты нарушаешь закон, – наставительно сказал он. – Не обвиняй ее в том, что сам натворил.
– Ты мне ногой врезал.
– Не выкрикивал бы угрозы, не врезал бы. Это правонарушение, чтоб ты знал. Стой твои деньги дороже ссанины, я бы взял с тебя штраф. А теперь порезвей, не то замерзнешь, не дойдя до тюрьмы.
Джози храбро попытался ускориться, и Старый Кабан погнал его вперед. Маур прислонился к Гаррету, говоря тихо, чтоб не расслышал старший:
– Если семейная установка велит молчать, я ее уважу. Лишь бы капитан не узнал, что ты используешь положение в страже для помощи своему дому. Он насчет этого обидчив.
– Я что, дал понять, будто использую?
– Нет, но всем известно, что у твоих родителей были трудные годы. А ты, по случаю, на короткой ноге с дочерью князя. А еще ты собирался жениться на ком-то, кого нельзя называть. Совершенно безотносительно прочего.
Гаррет не отвечал. Правда состояла в том, что пока Маур и Канниш верили, будто Элейна а Саль познакомилась с ним в ходе каких-то махинаций Дома Лефт, он не стремился разубеждать их. Фальшивое прикрытие было правдоподобнее истины.
Когда Маур понял, что не услышит ответа, он вздохнул:
– Когда тебе разрешат рассказать нам, к чему это все, я куплю навынос доброго пива.
Говновозка служила транспортом не только говну. Животные, раздавленные телегами, замерзшие ночью, подохшие от болезни в переулках и тупиках, тоже попадали на ее борт. Но промеж лошадей, собак, котов и людей повозку наполняло дерьмо.
Гаррет ехал впереди, возле погонщика, древнего деда по прозванию Скорей, который отдал страже всю жизнь, а сюда перешел, когда невмоготу стало коленям. Кобыла была крупным, выносливым зверем, спину ее укрывала от холода шерстяная попона.
С четверкой заключенных Гаррет был тут единственным полноправным синим плащом. Будь подопечных шестеро, с ним бы отправился еще кто-то. У осужденных имелись тупые деревянные лопаты, а Гаррету, помимо короткого меча, выдали кожаный кнут с широким язычком на конце, чтобы больше жалить, чем рассекать. Кнут предназначался для подбадривания тех, кого не особенно вдохновляла уборка улиц. А меч убеждал их не пытаться ответить.
Листок бумаги, перо со стальным наконечником и коробка камедевых чернил сегодня придавали своеобразный настрой как Гаррету, так и в целом этому дню.
«С наших предрассветных птиц прошло уже много времени. Теперь я понимаю, что случилось тогда и почему я не видел тебя с тех пор. Но я надеюсь…»
– Едрить меня в сраку! Что там такое?
Гаррет сунул бумагу в карман и закрыл чернильный прибор. Слишком позднилось, чтобы назвать это время рассветом. Дворцовый Холм сиял на солнце, но Речной Порт пока лежал в тени. Телега выкатилась из тюрьмы еще до первых лучей, и у Гаррета от морозца покраснели костяшки и занемели ноги. С ним ехали два инлиска-мужчины, одна женщина и ханч, хромой и без переднего зуба. Этот сейчас и кричал.
– Что там? – выкрикнул Гаррет, выпрямляясь в телеге.
Ханч показал на бугорок в темноте, где стена гильдии кожевников смыкалась с землей. Гаррет спрыгнул на улицу и подошел. Мелкий зверек был мертв, черный нос торчал из сугроба обледенелого снега.
– Похож на лису, – сказал Гаррет.
– А если она зараженная? Неохота мне трогать чумную.
Трое инлисских арестантов наблюдали с утонченным молчанием. Гаррет отобрал у него деревянную лопату, поставил штык под трупик и дважды стукнул ногой. Затвердевшая на морозе лиса выскочила из ледяной хватки зимы. Гаррет взмахнул лопатой, запуская зверюшку на телегу, куда она и приземлилась с глухим ударом.
– Вот, – сказал он, передавая лопату обратно. – Не по нраву работа, прекращай драться с соседями. А теперь за дело, а то провозимся тут до ночи.
Ханч мрачно насупился, но вернулся к улице, ища глазами на мостовой новый ком мерзлых нечистот.
– Слишком ты мягкий, – сказал возчик, когда Гаррет присел обратно. – Надо было отходить его кнутом, пока бы он сам все не сделал. Прослывешь мягкотелым, так они тебе на шею сядут.
– Всегда будет следующий раз, – произнес Гаррет, выуживая из кармана и распрямляя на коленке бумагу. Чернила размазались, но лишь немного. Буквы остались разборчивы.
«Но я надеюсь, твой интерес переменами в моей жизни был искренним. В нашу первую встречу ты пришла ко мне. На этот раз к тебе приду я».
С возрастающей неуверенностью он перечитал написанное. Он хотел передать, что думал о ней с той, их общей, ночи; что после того, как прошли те сумрачные прекрасные часы, снова и снова желал в них вернуться. Будь она служанкой с Камнерядья – даже дочкой дворян средней руки, – так бы прямо и написал. Но он сочинял послание княжне и не знал, как полагается его составлять. Он скомкал листок и забросил его в дерьмо за спиной.
Телега медленно поворачивала к северу, следуя узкой улочкой под окнами комнат прислуги Дома Реффон. Снег пятнали небольшие черные катышки и потеки желтизны. В какой-то иной жизни он захаживал сюда на ужин с родителями. Баал Реффон промышлял пряностями и северными квасцами. Один из тех людей, кого похоронит их зимний караван, если сработает правильно.