– Тормози здесь, – сказал Гаррет. – Это займет немало времени.
Один инлиск что-то сказал. Другой захохотал.
– Эй! – пролаял Гаррет. – Шевелись. Вам приятней не станет, когда дерьмо потеплеет на солнце.
– Как прикажете, – сказал хохотавший.
Гаррет вынул из кармана новый огрызок бумаги, жалея, что небольшой письменный стол в его комнате сейчас далеко. Было бы легче отыскать нужные слова, будь он наедине с собой, воображая ее рядом. Он бы представил, что в таком случае скажет ей вслух, а потом просто записал слова на бумаге. Здесь же он мог выразить только: «Я надеюсь, что мы наполним и опорожним в реку телегу до того, как степлеет и она начнет вонять, а потом я полдня просижу в бане, пока все не смою, и уже начинаю задумываться: неужели бить каторжан-говночистов – мой лучший жизненный выбор?»
Солнце оседлало коньки крыш. Прикосновение его лучей согревало. Гаррет закрыл глаза, воображая не Элейну а Саль, а девушку из его комнаты, девушку с улицы, с запахом реки в волосах. Припомнил, как она разговаривала. Как держала себя. Подспудные веселье и грусть, окутывавшие ее, как аромат духов.
«Я скучаю по тебе. Я едва тебя знаю, но ты открыла мне так много обо мне самом. Не встреть тебя, я жил бы совсем другой жизнью. Лучшей или худшей, но иной. Ты изменила меня, и мне тебя не хватает, и я не прошу у богов времен и эпох ничего, кроме возможности снова тебя увидеть. На этот раз я сам приду к тебе, если сумею найти дорогу».
Тут уже получше. Гораздо лучше. Гаррет задумался о том, какие ему придется оказывать услуги, чтобы эту записку доставили.
– Эй, – заныл ханч. – Эти засранцы филонят. Я не собираюсь все тут один убирать.
Возчик пожал плечами:
– Можешь не любить свою работу, сынок, но выполнять обязан.
– Похоже, денек сегодня будет очень длинный и неприятный.
– Могло быть и хуже, – проговорил старик. – Коль ты б оказался из тех, кому это нравится.
– И то правда, – сказал Гаррет, берясь за кнут. Хлестнул разок для пробы и опять полез с телеги.
23
Неделю за неделей Элейна следила за охраной личного отцовского кабинета, ожидая прорехи в бдительности. Но люди Самаля Кинта были ответственными. Лаз, прорытый отцом в каменной плоти дворца, охранялся от зари до зари, и, судя по всему, вахта продлится, пока дожди не сточат горы до подземных корней. По сведениям Хараля Мауна, Теддан попалась на чем-то нескромном и не сможет тишком общаться с Элейной, пока не выйдет срок наказания. Гаррет, вступивший, видимо, в городскую стражу, не появлялся с того вечера, когда они встретились на мосту, и нельзя было сказать, к разочарованию это или, наоборот, облегчению. Часы выстраивались в дни без перемен, продвижений или новых открытий.
Но один вечер изменил все. В один вечер Элейна потеряла сон. Перед Длинной Ночью она поднялась поутру с налитыми кровью глазами и синевой глазниц. Словно избитая. Обычаи Кловас призывали провести этот день в созерцании ушедшего года и молить духов предков о наставлениях в нарождающемся. Элейна же потратила пол-утра, пытаясь прикрыть худшие следы бессонницы кремами и чаем.
Искушение отменить обязанности чуть не взяло верх: утренний завтрак с Бель а Джименталь, праздничную службу в особняке Рейосов с Дакке и Майарал Рейос, Андомаку Чаалат и, уже в сумерках, застольный пир с отцом и дюжиной глав великих родов. Решение не отменять планов вызвала безотчетная боязнь, будто изменив распорядок дня, Элейна каким-то образом выдаст себя, а частично страх перед одиночеством. Ей не хотелось находиться на людях, но быть с собой хотелось и того меньше. Поэтому сначала были рыба и яйца под красным соусом в солярии Джименталь, потом молитва и самопознание в семейной часовне Рейос, а теперь чай с лимоном в дворцовой светлице.
Из всех обязанностей эта была наименее противной. С Андомакой Чаалат время текло легко, а беседы были приятными. Элейна знала ее не настолько хорошо, как знала Теддан, но могла расположить себя к общению на личные темы. Почти призрачная бледность делала родственницу похожей на снег и лед, застывшие в образе женщины. Тепло камина и бодрость лимонного чая шептали успокоительную ложь о том, что зима не всесильна. А может, так говорила усталость. Поначалу Элейна хотела почерпнуть из беседы еще немного об Осае и Братстве Дарис. Основы, которые могли бы дать пищу догадкам о находке отца и природе безумия Осая. Теперь же она уже не знала, чего хочет.
– Спасибо, что вы пришли, – сказала Элейна. – Понимаю, в это время все очень заняты.
– Я только рада отвлечься, – сказала Андомака. – И не кривила душой, когда обещала быть здесь, как только понадоблюсь. Сестра, вас что-то тревожит?
Элейна помедлила в нерешительности.
Ее тянуло сказать – и она почти произнесла это вслух – вот что: «Слыхали вы хоть раз про нить Китамара?»
Прошлая ночь выдалась ветреной. На Дворцовом Холме таковыми казались все ночи, словно сама земля подбросила дворец к небесам выше воздушных змеев. Грохали ставни, по коридорам и залам гудели струи сквозняка, точно голоса забывших улечься покойников.
Элейна по своему обыкновению гуляла, отыскивала неизведанные пути в доме величиною с городской квартал, открывая для себя ниши и тайники, источившие эти постройки. Подвал у северной стены, заставленный музыкальными инструментами – скрипками, лютнями и даже огромной арфой из тикового дерева, – покрытыми пылью и плесенью. Запертые палаты врачевателя, заброшенные несколько поколений назад, напоминали о себе лишь рисунками и схемами человеческих тел, линиями энергий и жизненных токов, проведенных выцветшими зелеными чернилами на стенах. Чулан, набитый банками лекарских диковин, залитых, для сохранности, соленым бренди – четырехрукий зародыш, голова ягненка, пара тонкопалых кистей. Кладовая с широкими запыленными кругами сыра – от них шел зрелый, чудесный и сытный аромат.
Постепенно она начинала любить Дворцовый Холм – не вопреки его причудливым закоулкам и необычному прошлому, а благодаря им. Здешние сооружения были словно стихи на уже немного понятном ей языке.
Новый проход в княжеский кабинет располагался ближе к концу темного туннеля. Дверь, которую Халев Карсен велел вставить в рубец на каменной плоти дворца, была из бронзы и дуба, с тяжелым засовом и замком – и только у отца был ключ. Охрана сторожила ее и днем и ночью. Элейна проходила мимо достаточно часто, чтобы ее появление считали обыденным, как наличие мышей, и каждый раз надеялась, что какой-нибудь счастливый случай откроет перед ней путь. Но такого пока не случалось.
При этом старая дверь стояла до сих пор крепко запертой – головоломкой без решения. Элейна останавливалась и перед ней, ощупывая сложно подогнанную ковку, уповая отыскать какую-нибудь защелку или замочную скважину, но не находила. Решетчатая отделка двери была затейливой, красивой и неприступной. Надо думать, ее отливали еще в далеком прошлом. Похоже, фигурки металлического узора являли собой старинное предание.
Воин с мечами в обеих руках и волчьей шкурой через плечо представал сразу в нескольких местах. В одном он стоял над мертвым или умирающим человеком. В другом явно сражался с чем-то с виду напоминавшим гигантского зяблика. Он стоял и на носу лодки, и у жерла пещеры, и перед алтарем неизвестного храма – Элейна никогда такого не видела. Драконы и чудища взлетали ввысь с одного бока двери, деревья, ангелы и обнаженные люди спускались с другого. Как работа художника, это было непостижимо. Как загадка – нерешаемо. За прошедшие недели Элейна убедилась, что нажимала на каждый драконий глаз, тянула за меч каждого героя, просовывала мизинец в выемки под всеми фигурками и декорациями.
Сегодня вечером она приложила к двери ладонь плашмя – и та подалась. На минуту Элейна растерялась, показалось, будто сдвинулась сама стена. Легче было поверить в розыгрыш собственного воображения, но, когда она надавила снова – чуточку тверже, – дверь беззвучно сдвинулась внутрь. Она была ужасно тяжелой, и приоткрыть щель, чтобы пройти, стоило сил, но Элейна справилась и скользнула во тьму на другой стороне.
Шла она медленно. Сочившихся сзади остатков света едва хватило показать очертания широкого стола с какими-то нагромождениями. Скамьи. И фонаря на ближнем краю столешницы. Его силуэт был различим безошибочно, как и запах масла. Несколько секунд она нащупывала кремневый запал у основания. Занялось ровное и сильное пламя. Комнату залил свет.
Ее внутреннее пространство было ограниченным почти до тесноты. Стены от пола до потолка покрывали полки. Корешки книг были рассредоточены по разделам. Две полки старинных пожелтевших пергаментов, сшитых толстыми черными нитками. Полка больших фолиантов, обвязанных шнуровкой. Полстены ветхой кожи, шелушащейся и осыпающейся с томов, которые должна была защищать. На другой стене более сохранные переплеты коричневой кожи, далее красной, далее глянцево-черной, свежей, словно неделю назад выделанной дубильщиком.
Ни одна обложка не была ничем помечена. На корешках ничто не отличало одну книгу от другой. Их были тысячи, и пустоты на полках хватило бы на тысячу впридачу. Это казалось обзором истории ремесла переплетчика со старейших, самых ранних форм до современности. В стопках на большом столе лежало еще с дюжину надерганных из разных эпох.
Элейна взяла одну в руки. Страницы были покрыты красивым летящим почерком, прописные линии ровные и одинаковые. Вышколенные. Листая страницы, она находила чертежи и наброски. Архитектурные планы башни. Сложную схему в зеленых и алых чернилах, обозначенную религиозными символами. Рисунок женского торса по бедра – без головы и конечностей. Она выбрала страницу наугад и стала читать.
«Как таковая, река – это сила. Исходный проток, что отделился от русла, был, несомненно, счастливой случайностью. Началось бы все, что свершилось впоследствии, не нуждайся мы в свежей воде? Обдумывая тонкости, с которых все зарождалось, я будто гляжу вниз с утеса огромной высоты. Такого не должно повториться. Выводы: больше каналов на инлисском берегу – ритуальное загрязнение течения – больше мостов? – искусственное углубление дна для контроля размытия? Посоветоваться с Каббианом».