Она не знала, что это может значить, но чертеж сбоку текста изображал Кахон. Тема авторских забот – Китамар. Она захлопнула книгу и открыла другую. Тот же красивый вышколенный почерк.
«Не мир и не война, но смесь того и другого. Достаточно насилия, голода, отчаяния, нищеты, дабы народ тосковал по безопасности, но не чрезмерно, чтобы они не взялись за дело сами. Невзгоды – лекарственный препарат для порядка, и их недостаток столь же вреден, сколь и избыток.
Я был слишком снисходителен».
Нахмурившись, Элейна закрыла и этот том. Дощечку корешка обтягивала материя, нити которой начали расползаться. Не догадаться о возрасте книги, но она много старше первой. Элейна осмотрела стол. Одна из старейших на вид книг с загнутыми и обрезанными страницами, прошнурованными нитками сквозь дыры от шила, стояла чуть дальше ее досягаемости. Элейна обошла стол, и тень заскользила по сумрачным стенам, будто вела ее, а сама она лишь подчинялась. С хрустом пергамента она открыла книгу. Края бумаги пожухли до такой степени, что было тяжело различать последние буквы строк.
Элейну вдруг охватил озноб, только не сразу стало понятно, чем вызванный. Она положила древнюю книгу рядом с более новыми, сравнивая страницы.
Почерк был тем же самым. Их должны были разделять века, но та же самая рука выводила значки на листах. Красиво выписанные буквы. Одинаковые линии. Другие страницы, в прочих книгах, были написаны одной и той же рукой. Элейна отпрянула, будто неожиданно дотронулась до змеи. Ужас протянул к ее горлу костлявые пальцы.
Когда она повернулась назад к железной двери, то увидела завитки и линии, высеченные на камне и залитые золотом. Они складывались в староханчийские руны. Этот язык она учила только в ранней юности, но кое-что из прошлого знания ее еще не покинуло. Вдоль одной стены было начертано что-то вроде «КОНЕЦ ВСЕХ КОНЦОВ». Или, быть может, «СМЕРТЬ СМЕРТИ». С противоположной стороны – «БОГ ПРЕВЫШЕ БОГОВ». А на камне над дверью – «НИТЬ КИТАМАРА НЕ ОБОРВЕТСЯ». Она не знала, почему древние слова на мертвом языке показались ей шепотом угрозы, но обстояло все именно так.
Откуда-то сзади донесся живой голос, издалека, но знакомый. Халев Карсен говорил напряженно, на грани гнева: «Какие у нас возможности?» Голос Самаля Кинта она знала не так хорошо, но практически не сомневалась, что отвечавший мужчина был им. «К югу от канала Камнерядья – любые, но Зеленая Горка варится в собственном соку. Закон там не писан, если только вы не готовы пролить кое-чью весьма благородную кровь». «Пока нет», – сказал Карсен. Его голос был уже ближе.
Элейна задула лампу, и комната окунулась в черноту более кромешную, чем тогда, когда глаза приспосабливались к освещению. Она надеялась, что идет в сторону железной двери, перекатывая ноги с пятки на носок, чтоб не издать ни звука. Край огромной двери выделялся в темноте разве что угольной линией. Элейна вытянула руки, осязая путь вслепую. Ее пальцы дотронулись до железа, и она выскочила в коридор.
Она попробовала закрыть дверь за собой, но не было ручки, и было страшно, что та издаст скрип или шорох, который привлек бы внимание. Ощущение, что нарушаешь запрет, приходишь туда, где не положено появляться, видишь то, чего видеть нельзя, против воли охватило Элейну и всецело подчинило себе. Она развернулась и пошла прочь, поскорей и потише. Почти природный лабиринт палат и коридоров, двориков и кладовых, что ранее ее очаровывал, теперь воспринимался угрозой. Ее не отпускало чувство, будто она в утробе непомерно злобного существа. Дворец знал о ней, и ничего не хотелось более, чем оказаться в своих покоях, крепко запереться и зажечь все свечи, чтобы спровадить мрак.
«Осай был не тем, кем я его считал». Так сказал ей отец. «Я думаю, не обезумел ли он?
Надеюсь, что так».
Сейчас эти слова звучали странно. Как роковое знамение. Элейна пошла быстрей, склонив голову, словно пыталась не попасться взору дворца. Будто желала сделаться для него незаметной. Ей хотелось бежать.
Возможно, это своего рода блажь, необычное увлечение дедушки. Книги выглядели старинными. Наверно, старинными и были, но это не значит, что записи в них одного возраста с пергаментом.
Может, Осай находил их чистыми и годами корпел, заполняя страницу за страницей. Журналы и повседневные записи, уходящие на первый взгляд в глубь эпох, но на деле написанные в течение нескольких десятилетий жизни одного человека. Возможно ли это? Способны ли те тыщи томов оказаться произведением единственной жизни? А если да, то откуда ему хватало времени на что-то другое?
Либо это такая традиция? Некий вид княжеского письма, где каждое поколение обучают одинаковому написанию букв и расстановке промежутков, пока не добьются идеального сходства. Неотличимого от ушедших ранее мужчин и женщин. Но если это и было так, то ей об этом никто не рассказывал. Как и ее отцу.
Если бы существовало разумное объяснение этому, отец его бы уже нашел. А раз такового не имелось, то оставались только намеки – зловещие и тревожные.
Она добралась до своих личных комнат с облегчением рыбки, сорвавшейся с крючка обратно в родимый пруд. В камине уже горел огонек, в покоях пахло дымком и жженой живицей. Инлисская горничная вошла из смежной комнаты с вежливым, услужливым и отработанным выражением лица.
– Могу помочь, госпожа?
– Нет, – сказала Элейна, затем: – Я буду ужинать здесь. Можешь принести мне еду?
– Конечно. Что предпочитаете, что бы я заказала на кухне?
– На их усмотрение, – ответила Элейна.
– Да, госпожа, – сказала инлиска, а затем протянула сложенный кусок бумаги. – Пришло. Кто-то из стражи сказал, что это для вас.
– Что там?
Девушка покачала головой:
– Я буквы не разумею. Это для вас.
Элейна взяла листок двумя пальцами. Подождала, пока горничная удалится, а потом развернула.
«Я скучаю по тебе. Я едва тебя знаю, но ты открыла мне так много обо мне самом».
Элейна села на обтянутый шелком табурет у огня и прочла послание полностью. Затем перечитала.
«На этот раз я сам приду к тебе, если сумею найти дорогу».
Ей захотелось почувствовать радость, или душевный подъем, или хоть какое-то удовольствие, но лишь страх и ужас наслаивались внутри неодолимыми пластами. Бесконечными, бездонными.
– Я только рада отвлечься. И не кривила душой, когда обещала быть здесь, как только понадоблюсь вам. Сестра, вас что-то тревожит?
Элейна нерешительно молчала. Андомака была духовником князя Осая в Братстве Дарис. Знала его лучше Элейны, даже лучше ее отца. Было ли ей известно о тех книгах записей? Известно ли ей, что значат фразы, выбитые в камне? «Все, кто писал те заметки, покойники». Так сказал Халев Карсен. Жаль, на этот раз он не произнес ничего весомее, чем «Пока нет». Он что-то планировал. Или чего-то страшился.
– Вы плакали? – участливо спросила Андомака.
– Стало непросто с тех пор, как мы въехали во дворец. Отец постоянно занят, и… он расстроен. Все это изматывает его, полагаю.
Андомака уселась в кресло поглубже. Приглашающе улыбнулась.
– Я должна кое с чем порвать, – сказала Элейна и, услышав сама, поняла, что говорит правду. – Есть человек, с которым я… я поддерживала связь. И больше поддерживать не могу.
– Связь?
– Он был… – «Он был единственным, кто видел меня. Меня, не ее, не княжну. Не отражение, которому достается все и ничего». – Необычайным. Для меня – необыкновенным.
– Есть ли у него имя?
– Я – княжна. А он – городской стражник, – насмешливо бросила Элейна, хотя чувствовала отнюдь не презрение. – Он синий плащ. Разве может знакомство со мной привести его к чему-то хорошему? А меня? Вместе нам не бывать, а притворяться иначе будет жестоко, ведь так? По отношению к нему, ко мне, к нам обоим? Не стоило перед ним открываться. Надо было остановиться. Я повела себя бездумно.
Слова изливались наружу, страхи и скорбь, про которую она и не подозревала. Если б она могла уснуть, если б можно было поговорить с Теддан. С Гарретом. С отцом. Ее распирало, и ум отдавал отчет хорошо, в половине сказанного – надрывных чувств, клокотавших в животе, в горле, в опустошенном, свободном сердце.
И, выплескивая одну тайну, она освобождала место внутри под другую. Андомака слушала, издавая порой сочувственный шумок для поддержки, но Элейну унесло далеко.
Перед собой она видела изумленного Гаррета в форменном плаще стражника на мосту между Старыми Воротами и Новорядьем. И другого – в ночь первой встречи, встретившего ее взгляд, пока она пряталась за заборчиком. «Идем со мной. Я тебе пропасть не позволю». Она уже и вправду рыдала.
– Он попросил меня пойти, и я пошла, – проговорила Элейна.
И он всерьез хотел сделать как обещал, только ничего бы не вышло. Им суждено было пропасть. По крайней мере, будь они вместе. Кто-нибудь прежде давал обещание проще и обреченнее?
Что-то неладное во дворце. Нечто плохое в самой сердцевине Китамара. С этим сплелись записки Осая, руны на стене и то, что открылось отцу – и напугало его. Но что это такое – она не догадывалась. Гаррет не даст ей пропасть с тем же успехом, как и Элейна знает, как его защитить. Или от чего его защищать.
– В его казармы?
– Нет. В дом его семьи, в Речной Порт, – сказала она. Пустота в груди углублялась. – Я не знаю, как дальше быть.
Бледная женщина замолчала. За это время, казалось, прошла целая жизнь.
– Слушайтесь сердца. Оно лучший наставник, чем я. – Андомака взяла ее за руку, нежно пожала, а затем удалилась, оставляя Элейну вместе с комнатой, очагом и чашкой чая, остывшего, пока текли слезы. Она закрыла глаза, и под веками защипало.
«НИТЬ КИТАМАРА НЕ ОБОРВЕТСЯ», – золотыми рунами заявляла стена. Город превозможет любые преграды, так предрекала надпись, а все, что мягче, добрее, живее и радостнее, оставит болтаться раздавленным у себя за кормой.
Включая Гаррета и его неслышных птиц.