И усталость тому способствовала.
Телега везла десять пивных бидонов от пивоваров Притечья. Ее тянули два приветливых ослика, выдыхавших белые клубы даже на полуденном солнце, – один с темной шерстью, другой со светло-коричневой, а в остальном практически одинаковых. Их поступь вверх по склону Старых Ворот кренила телегу вперед, и Гаррет задумывался, что будет, если телега отцепится от упряжки, и как далеко он укатится, прежде чем разобьется.
– Тебе понравится Рас, – сказал Старый Кабан, примостившийся между бидонами. – Человек он хороший.
Гаррет кивнул, глядя вверх. Стены Дворцового Холма были совсем близко, возвышаясь так, словно он был кирпичом в их основании. Он попытался вообразить, каково это, преодолеть броском путь на гору и штурмовать крепость у вершины. Прошли века, а в Кахоне, наверно, до сих пор лежат кости тех, кто рискнул попробовать.
Возчик вывел ослов на последний участок дороги. Мостившие ее камни были треснутыми, расшатанными, древними, за гранью воображения Гаррета, стесанными ветром, дождем и самой историей. Двое стражей в красных плащах стояли по бокам железных ворот, а слуга в черном пальто с костяными застежками взмахом пригласил телегу въезжать. Прогромыхав через короткий туннель, они оказались во дворике. Вокруг громоздился дворец – отдельный город. Окна были заужены и без стекол. Стены, камень с известкой, излучали глубинный холод. Гаррет этого не предвидел и был рад, что захватил перчатки и шарф. Над ними дыбилось громадное сооружение, башня глядела вниз, как каменный часовой, и небеса казались очень близкими рядом с ее вершиной.
Ослики повернули налево, без понукания возчика подходя к широким деревянным дверям. Когда они остановились, Старый Кабан спрыгнул на землю, а за ним и Гаррет. Старый Кабан упер руки в бока и огляделся, пытаясь некоторой бесцеремонностью скрыть все равно видную долю благоговения. Дворцовый Холм был колыбелью Китамара, и воздух ощущался здесь по-другому. Тоньше и резче. В Новорядье или Речном Порту здания были зданиями, а улицы – улицами. Дворец не представлял собой настоящий квартал с домами и улицами, не являлся и единственным домом с садами и двориками, но отчасти включал в себя и то и другое. Когда Гаррет смотрел на него, ему казалось, что дворец смотрит на человека в ответ.
Слуга с костяными застежками подошел, как раз когда отворилась деревянная дверь. Возница протянул бумаги, и слуга начал проверять груз, отмечая все, что привезли. На Гаррета и Старого Кабана никто даже не глядел, пока из проема не вышел некий тощага в мундире дворцовой стражи, мотнув в знак приветствия подбородком.
– Свиненок, – сказал тощий.
Старый Кабан ухмыльнулся. Двое мужчин крепко обнялись, хлопая друг друга по плечам, потом, не расцепив до конца руки, повернулись к Гаррету.
– Это что, новое тело? – спросил тощий.
– Вишь, как низко пала городская охрана, – согласился Старый Кабан. – Гаррет Лефт. А этот унылый куль дерьма – Рас Файрсон. До завтра он – бог, а ты его преданный почитатель. Опозоришь меня, и все говновозки, на которых ты служил эти недели, покажутся тебе мечтою. Мы друг друга поняли?
– Так точно, – салютуя, вытянулся Гаррет.
– Умеет жопу лизать, – сказал Рас. – Далеко пойдет.
Последний бидон сошел с телеги, слуга, вращая, затащил его внутрь. Возчик тронул ослов хлыстом, и упряжка начала широкий разворот навстречу железным воротам. Старый Кабан припустил возле бортика, а потом забросил себя на ложе телеги.
Рас оглядел Гаррета снизу доверху, а после, мотнув головой, пригласил следовать за ним. Вместе они спустились к развилке узких затемненных коридоров.
– Пир Десятидневья начнется через пару часов. Ты здесь отчасти поэтому. Вот твое задание на вечер: ничего не делай! Совершенно ничего.
– Не понял, – сказал Гаррет.
– Внизу, в городе, стражник – это закон. Здесь, наверху, ты – декорация к празднику. Твоя работа – беречь вельможных господ, а пуще всех князя и его семью от инлисских налетчиков и головорезов, а здесь никого из них нету. Поэтому твои обязанности на вечер – ходить по присутственным залам, сурово выглядеть и ни черта, ничегошеньки не делать. Если дверь закрыта, не открываешь. Если занавеска опущена, на отодвигаешь и не глядишь. Если видишь, как кто-то что-то притыривает, отмечаешь, кто и что взял, и докладываешь мне в конце смены.
– А если я вижу, что кого-то до смерти избивают? – Гаррет старался, чтобы это прозвучало шуткой.
– Идешь докладывать мне, а я разберусь, – сказал Рас. – Кого-то мы останавливаем, а кого-то нет, а тебе за одну ночь разницу между ними не усвоить. Если увидишь, что подавальщица бросается с ножом в руке на самого князя, заслоняешь его и кричишь «караул!». Правила города здесь никакие не правила. Знать вытворяет такое, за что лавочника отволокли бы к магистрату, но если вмешаешься, накажут тебя. Что означает – наказывать буду я. Что в свою очередь означает – не вздумай!
Рас свернул в просторную, но низкую палату с двумя глухими окнами, тесными, как стрельницы. На дальней стене с крючков свисали красные плащи. Рас оглядел Гаррета сверху донизу, потом взял один плащ и бросил ему.
– Этот должен примерно подойти. Перчатки оставь здесь, а шарф, если надо, держи под плащом. Дворцовая стража аксессуаров не носит, но пока в залах безлюдно, там может быть холодно. Если кто спросит о тебе, отвечай, что прикомандирован капитаном Сенитом.
– Прикомандирован капитаном Сенитом, – эхом отозвался Гаррет, стягивая свой плащ и начиная облачаться в красное.
Толстая ткань попахивала затхлостью. Неужели они держат нестираные плащи специально для таких, как он, городских стражников, как напоминание, что им здесь вообще-то не место? По большому счету не важно. Он попал туда, где будет она, и парой лишних унижений не подавится, если надо. Когда плащ оказался на нем, Рас еще раз все осмотрел, подтянул сзади и в рукавах, будто от этого менее топорщились складки.
– Сойдет, – объявил дворцовый охранник. – Идем со мной. Покажу, куда тебе можно ходить. Добро пожаловать во дворец. Просьба не привыкать.
Пиршество началось рано; дамы и господа в платьях, сорочках и камзолах лучшего покроя и тканей, чем видывал Гаррет, прибыли и расположились как дома. Толстые и мрачные стены украсили цветы и знамена, фонари и гирлянды. Гаррет поймал себя на том, что наскоро подсчитывает стоимость всего, чего лицезреет, пока торжественно ступал по залам и коридорам. Сумма вышла настолько огромная, что он прогнал расчет заново, чтобы сверить итоги.
В главном чертоге полыхала жаровня, такая длинная, подумал он, что годится жечь дерево целиком. Музыканты с барабанами, флейтами и мандолинами негромко наигрывали в нишах, словно являясь частью обстановки. Жонглеры развлекали остановившихся посмотреть и, не роняя стеклянных и серебряных мячей, отвешивали поклоны, когда тем наскучивало. Чародеи и заклинатели творили маленькие чудеса, вызывая огонь, или бабочек, или отрезки шелковой ткани, шептавшие зрителям их судьбу, а может, то были порождения ловких рук. Порхали слуги, чтобы напитки и яства на столах ни на миг не переставали поражать самое малое ошеломляющим изобилием. Среди прочих Гаррет брел, как во сне.
Когда он был маленьким, мать читала ему сказку про эльфийский базар, где все было прекрасным и высшей пробы, с корзинами, сплетенными из серебра и лучей солнца. По-настоящему, правда, запомнилось только, как он перепугался и не мог спать, после того как торговец-эльф превратил родителей в мушек, но ощущение великолепия и нездешности было тем самым. Гаррет сиживал на лучших пирах и представлениях, какие только могли предложить гильдии Речного Порта, но то были лишь жалкие отголоски сегодняшнего. В красной форме его не узнавал никто из слуг, увеселителей или гостей. Другие охранники, видимо, понимали, что Гаррет не их братии, но терпели. Не пришлось даже объясняться, что он прикомандирован. Он был невидимкой. Невидимкой на эльфийском базаре.
Когда захотелось есть, он пошел вслед за слугами на кухню, где его ждала миска говяжьего супа и твердый хлебец, который можно было туда макать. Сравнительно с россыпями благоухающих деликатесов в гостевых залах трапеза казалась бы унылой и скудной, но Гаррет в жизни не ел еще такой вкусноты.
И куда бы ни шел, везде искал глазами ее. Дважды среди толпы замечал промельк – ямочку на щеке, изгиб плеча, – что запускал сердце вскачь, но то оказывалась не она. Гаррет представлял себе пир примерно знакомых ему величин и масштабов. Он, конечно, знал, что во дворец стечется вся Зеленая Горка, но и помыслить не мог, что это значит. Воображение не справлялось. Он думал, что, оказавшись на празднике, наверняка ее разыщет. А то, что он мог провести тут весь вечер и просто по случайности с ней ни разу не пересечься, до этого совсем не приходило на ум, а теперь наполняло его ужасом.
Рас указывал, что Гаррет не должен вести обход за пределом чертогов, где собирались пирующие, но что, если у них разделение по рангу? Что, если сюда были приглашены менее значимые дома, а где-то есть еще более роскошное, более вычурное место, где князь со своей дочерью принимают поклонение и лесть от еще более прославленной знати? Чем дольше он бродил по залам и коридорам, тем вероятнее ему это казалось. Неделя его пахоты на сдвоенных сменах пропадет зря. Разочарование распирало горло, словно камень.
Он начал примечать другие места, куда утекала прислуга и гости, – узкую лесенку наверх; пару медных дверей, едва приоткрывшихся, пропуская пару-тройку людей; гобеленовые шторы, за которыми слышались мужские голоса. Все это были места, которые Рас ему не показывал. Места, куда ему вход воспрещен.
Сперва он прошел сквозь медные двери. Новый зал был с дальнего конца заполнен артистами и акробатами в до того тонких, обтягивающих костюмах, что те казались голыми. На него они не обращали внимания, подготавливая спектакль к окончанию празднества. По другую сторону гобеленовой шторы за зеленым столом сидели восемь мужчин, а сверху клубился дым. В серьезной игре без проблеска веселья из рук в руки переходили красные кости и золотые монеты. Двое сидевших взглянули на Гаррета с бесстрастным, как у ящерицы, выражением лица, а остальные не сделали и этого.