Когда он не думал о повседневной работе, то думал об Элейне а Саль. Иногда об угрозах и загадках, что она ворошит во дворце, а порой просто об удивительном факте ее существования, но никогда не расставаясь с мыслью о том, как бы вновь проделать к ней путь, пускай хотя б ненадолго.
Временами казалось, будто все теперь так и будет. Он нашел свое место, и ничего не придется менять.
Возвращаясь с утреннего патрулирования, Гаррет понял по походке Канниша, что что-то неладно: широкие шаги, плечи раскачиваются, но твердо прижаты локти и ладони сложены в кулаки. Посуровевшим, острым лицом приятеля можно было резать стекло. Он шагал по тренировочному полю в сторону Маура с Гарретом, направляясь к ним явно неспроста. Что-то его сильно расстроило, и Гаррет искренне полагал, что тот собирается облегчить душу, высказав друзьям, в чем беда, – до того, как его кулак долетел до цели.
Мир зазвенел. Тренировочная площадка как-то умудрилась наскочить на Гаррета сзади. Ледяная грязь подтолкнула в спину, словно подначивала идти вперед, только стать было некуда. Отбитая челюсть гудела, а сверху плыли небеса. Маур держал, оттаскивая красного, разъяренного Канниша, который что-то выкрикивал насчет перца.
С полдюжины стражей постарше добежали до них, когда Гаррет обрел под ногами опору. Но не равновесие. Канниш опять рванулся к нему, выставив кулаки. В глазах его стояли слезы ненависти.
– Ты знал! Ты все это время знал! – проорал он. – Мои сестры разорены!
«Ого! – подумал Гаррет. – Караван все-таки прибыл».
Капитан Сенит стоял. Гаррет и Канниш сидели. Железная жаровенка давала достаточно дыма, чтоб у Гаррета ныла голова, и достаточно тепла, чтоб не казалось, будто комнату вырубили во льду. Капитан скрестил на груди руки, скривив рот мазком нетерпения и брезгливости.
– Мои сестры везут горошковый перец с Медного Берега будущим летом, – объяснял Канниш. – Если рынок будет уже насыщен, они понесут большие убытки. А они очень рассчитывали на эти деньги.
Капитан провел по глазам ладонью.
– Имело ли место нарушение закона?
– Да, – сказал Канниш в тот же миг, когда Гаррет ответил:
– Нет.
Выпятив челюсть, друг повернулся к Гаррету:
– Зимние караваны должны согласовываться гильдиями, и до получения одобрения на их грузы составляется опись. Ты смошенничал, и магистраты взыщут каждую, мать твою, монету, которую ты с этого поимел.
– Внутри семьи торговать не возбраняется, – возразил Гаррет.
– И чо, эти полудурки с Дальнего Кетиля теперь твои родственнички? Они же инлиски. И даже не китамарские инлиски!
– По браку, – сказал Гаррет.
Лицо Канниша побелело. Теперь он понял, чего хотел избежать Гаррет, вступая в стражу. Он не предавал их дружбу на самом деле, нет. Он следовал семейной установке, как поступил бы любой другой из их сословия. Но правда и то, что семья Канниша пострадает, и Гаррет не мог подавить в себе стыд.
Капитан хлопнул в ладоши.
– Прошу прощения! – рявкнул он. – Я неверно выразился. Позвольте еще раз. Имело ли место событие, вследствие которого потребуется протащить кого-нибудь по улице в цепях?
Оба молчали.
– Думаю, нет, – сказал капитан. – Так что за дела с вами обоими? Вы больше не они. Вы – это мы. Вы знаете об этом. Стража не принимает ничьих сторон, а если вы все-таки принимаете, то, может, вы и не стража?
Канниш покосился на Гаррета. Злость прошла, и на ее месте обосновалась одна безысходность. Гаррет опустил голову. Капитан продолжал:
– Мы – не Дом Лефт, не Дом Уэллис, не Дом Сенит, коли на то уж пошло. Мы – стражи города. Мы охраняем улицы от воров, от убийц, насильников и работорговцев. Если ваше дело этого не касается, тогда это не моя забота, а раз это не моя забота, то тогда и не ваша. Гильдии понесут вопрос на разбор магистратам, и мне об этом известно не интереса ради, а только потому, что это тоже моя работа. Вы еще зеленые! До сих пор считаете, что вы – и эти и те, но это не так. Я ожидал, что хоть ты, Уэллис, это поймешь. Может, твой дядя не так хорошо тебя научил, как я надеялся.
– Простите, капитан, – сказал Канниш. – Я… я был…
– Вот это, нафиг, точно, что был. Забудь про линейную роту. Теперь ты на говновозке весь день, каждый день, покуда я не скажу обратного.
– Да, сэр, – сказал Канниш.
– А теперь оба, выме…
– Прошу разрешить присоединиться к нему, сэр, – сказал Гаррет.
Капитан Сенит остановился, упер взгляд в Гаррета и приподнял бровь:
– Ты же понял, что он наказан за попытку свернуть тебе башку?
Горло Гаррета пересохло в пыль. Перед тем как заговорить, он дважды сглотнул, но это не особенно помогло.
– Если стража отныне наша семья, то, значит, стража – наша семья. Разрешите присоединиться к нему.
– Некоторым людям нравится говновозка, – сказал капитан. – Бывают на свете поганые извращенцы. Ты из тех извращенцев, Лефт?
– Никак нет, сэр. Я ее ненавижу. Но…
– Но, – сказал капитан, чуть ли не улыбаясь. – Замечательно. Вы оба сняты с линейной роты. Когда вернется ближайшая телега, будьте готовы. Следующий выход ваш.
Оба вытянулись смирно, потом молча вышли и побрели в казарму. У дверей их кубрика Маур прекратил вышагивать туда-сюда и остановился.
– Я думал, это все князь, – сказал Канниш. – Все знают, что у вашей семьи неудачи в делах. Все считают, что вы что-то придумаете и выберетесь наверх. Когда на мосту оказалось, что тебя знает сама княжна, я решил, что дело как-то связано с Дворцовым Холмом. Но ведь это не так?
– Нет, – сказал Гаррет. – Все это только зимний караван.
Они шли в тишине, пока Канниш не пробормотал: «Твою мать!»
Маур пошел с ними внести изменения в расписание дежурств. Ближайшая говновозка отбыла поздно утром, задержавшись из-за сломанной оси, так что даже если Фриджан и Убриал Коук будут нахлестывать сидельцев всю смену, еще час она не вернется. Добраться до Камнерядья, на ту сторону реки и обратно, не хватит времени, даже если Гаррет возьмет казенную лошадь. Но найдутся дела и поблизости. Он дал Мауру пару монет из кошелька – хватит по тарелке рыбы и чашке горячего вина для него с Каннишем, – а сам отправился на восток, к Храму, с посланием, которое должно уйти на верхушку Дворцового Холма.
Бывали минуты – тем чаще, чем старше она становилась, – когда она целыми днями не виделась с отцом иначе чем мимоходом. Тогда они делили на двоих особняк на Зеленой Горке. Теперь же в их распоряжении обнесенный стенами квартал, полный стражи и слуг, высших сановников, придворных и всей человеческой машинерии города, которым он должен руководить. Уже не удивляло, что могла пройти неделя и Элейна не видела отцовских глаз, и даже когда встречалась с ним, то они редко обменивались взглядами, если вообще такое бывало хоть раз наедине. Она просыпалась по ночам в тревоге за него, за город и весь этот свет, но утром, разыскивая отца, узнавала, что князь встречается с какими-нибудь городскими чиновниками, или совещается с Халевом Карсеном, или спит и его нельзя беспокоить.
Поэтому, когда она пришла на галерейку, где обыкновенно привыкла завтракать, и обнаружила, что он сидит там, то это оказалось сюрпризом.
Отец расположился у окна, которым поначалу и привлекло это место. Окно источало холод, но свет был красив и неярок. Десятилетия надуваемой ветром песчаной крошки размыли прозрачность стекла, и дворик, куда выходило окно, смотрелся ненастоящим – будто под водой или в сновидении. Под решеткой камина горел огонь, и каменная плоть комнаты хранила жар, даже когда поленья обращались в золу. Как повсюду во дворце, эта плоть была крепка, темна и гнетуща, но из всех открытых Элейной мест это угнетало слабее остальных.
Сидя на стуле, отец разглядывал заиндевелое стекло. Он не казался больным, но постаревшим и выдохшимся. Даже при неярком свете возле глаз и рта проявлялись новые морщинки. Вена у виска пролегала более выпукло, чем ей запомнилось в последнюю их встречу. В нем была какая-то пасмурность – душевная не менее, чем физическая. При виде отца Элейне стало больно на сердце, но она тут же прикрылась улыбкой.
Сперва показалось, что он ее почти не замечает. Его взор скользил по комнате, лишь мельком задерживаясь на дочери. Затем, точно сообразив, кто перед ним, он остановил взгляд на ней и приветливо поднял руку.
– Ах, мое дорогое дитя, – сказал он, и темнота в его тоне могла оказаться и горечью, и злостью.
– Все ли у тебя хорошо? За последние недели ты едва ли раз говорил со мной.
– Едва ли я вообще был. – Он поглядел назад, в окно, если не на само стекло. «Может, он выпил?» – гадала Элейна. Она осмотрела галерею, нашла подставку для ног, подтащила к нему и села, облокотившись о его колено, словно опять была девочкой, а он лишь ее папой и больше никем. Распиравшая горло жалость знала, что это неправда. Она – взрослая женщина, а отец куда больше, чем просто отец.
– Что здесь творится? – спросила она.
– Ты о чем?
– Что на самом деле тут происходит?
Она почувствовала, как отец напряженно сжался, а затем медленно, будто через силу, обмяк.
– Происходит необъятное множество разных событий. Одни постоянно перетекают в другие. Вот и все. Я очень занят. Полагаю, этого стоило ждать заранее, но ничего, со временем станет легче.
– Ты правда так думаешь?
– Не знаю, – вздохнул он. – Я люблю тебя. Я любил твою мать любовью выше звезд на небе. И думал, что все знал про нас. Про то, каков наш мир. Как он устроен. Но я ничего не понимал. – Он замолчал и притих.
Когда она подняла голову, лицо его было каменным, со взглядом, обращенным вовнутрь. Она испугалась, что не услышит больше ни слова, но отец заговорил:
– Этот город – чудовище.
– Что такое книги Осая? – Она даже не собиралась спрашивать, и когда вопрос прозвучал, осознала, что слишком далеко забралась.
Внезапная улыбка отца показалась запертой дверью. Он взлохматил ей волосы, как часто делал в детстве.
– Ничего, о чем стоит тебе волноваться. Причуда чудного правителя. Мой дядя был необычнее, чем я думал. Вот и все. Мне надо… Пожалуй, я…