ли вокруг алтаря, высеченного из гранита в виде двойного завитка святой бесконечности, а в плиточные полы были врезаны осколки гигантской жемчужины. На алтаре горела масляная лампа, но не в честь определенного ритуала, а как простой светильник. На полу была раскатана постель с покрывалом зеленой шерсти.
Элейна лежала, свернувшись, на боку, положив голову на свернутое одеяло. Лицо ее перекосилось от боли. На опухшей шее горели мерзкие синяки. Но все равно при виде его девушка улыбнулась.
– Живой, – проговорила она.
Гаррет сел рядом. Он хотел покачать в руках ее голову, убаюкать раны. Она, видя его порыв, чуть отодвинулась. Подала руку, и они сплелись пальцами.
– Ты тоже, – произнес он.
– Уверен? Мне как-то не ахти.
– Время и отдых поправят и не такое, – сказал он с большей убежденностью, нежели чувствовал.
– Жаль, что у меня ни того, ни другого нет, – сухо сказала она. Добавляя: – Разбойница меня отпустила. Могла легко убить – и отпустила.
– Почему?
Элейна качнула головой, но тут же прекратила.
– Не знаю. Однако должна быть причина. Я не знаю, кто эти двое. А твой что?
– Не отпустил меня, – сказал Гаррет. – И я его тоже не отпустил. Он мертв, и моя семья теперь сердится на меня чуточку больше, чем раньше.
– Прости.
Он даже ошалел от такой нелепости. Сама княжна, раненая, скрывающаяся, живущая под угрозой, приносит извинения за то, что его отец осерчал. Бритая девушка – Теддан – присела на переднюю скамью, уперев локти в колени.
– Они правда охотились за ней?
– Да, – ответил Гаррет. – И знали, где мы должны были быть.
– Кучер, – сказала Элейна. – По-моему, это кучер. Если только ты никому не рассказывал.
– Сказать – не сказывал, но некоторых людей, с кем служу, я знаю всю жизнь. Они могли догадаться сами. Правда, честно не думаю, что они здесь как-то замешаны.
– Может, даже ненарочно, – сказала Теддан. – Слухи разносят все. Сплетня в пивной, заинтересованное ушко, больше ничего и не требуется.
– Или в казарме, – вставил Гаррет. – Не всяк синий плащ безукоризненно честен.
– За мной могли следить от дворца, – сказала Элейна.
Теддан негромко с раздражением фыркнула:
– Знаете, а ведь главный подозреваемый – это я! Я помогала вам устраивать встречи. Я знала, кто вы такие и где бываете. Если у кого-то было все, чтобы сдать вас врагу, так это у меня.
– Вот только это не ты, – сказала Элейна.
– Ну, мне-то это известно, а вот тебе нет, Элли. Откуда? То, что покамест тут нет орудующих ножами убийц, – весомый аргумент в мою пользу, но если в Храме есть уши и я распустила язык, тогда приходить сюда безрассудно. Ты должна научиться быть более осторожной.
Элейна засмеялась, потом сморщилась, но правда в словах девушки встала в глотке Гаррета камнем. Облегчение видеть Элейну живой уже рассеивалось, как прекрасный сон, а за ним скалил клыки кошмар.
– Тебе нельзя назад на Дворцовый Холм, – сказал он.
Элейна издала протестующий звук, усаживаясь спиной к пыльному алтарю.
– Он прав. Где-то в своих похождениях ты наверняка задала правильные вопросы, – сказала Теддан. – А основные вопросы ты задавала там, наверху.
– Я могу пойти к Кинту. Или послать к нему отца.
– Предполагая, что за этим стоит не он.
– Кинт мог убить меня в любое время.
– Только тогда бы возникли вопросы, отчего ты умерла под его охраной, – сказал Гаррет. – А сгинь ты в Речном Порту, на него никто бы не посмотрел. Дождаться часа за пределами дворца – неплохая тактика. А если покушался именно он и потерпел неудачу, то расчеты его могли сбиться. В следующий раз он может не быть таким осторожным.
– Ей нельзя оставаться здесь, – молвила Теддан. – То есть я не гоню тебя, Элли. Но долго у нас тебя прятать не выйдет, и жрецы не станут хранить секреты ценою жизни. Даже если никто из них не подкуплен впрямую, в целом они достаточно продажны, чтобы эта новость широко разнеслась.
Когда Элейна заговорила, голос ее был суров и мрачен:
– Мы не знаем, кто подослал убийц. Куда бы мы ни пошли, мы можем прийти прямо им в руки. Безопасных мест нет нигде.
– Твой отец – князь, – сказала Теддан, что означало: «В его власти найти способ тебя уберечь».
– Мой отец – человек, – сказала Элейна, что означало: «Он тоже смертен». – Мне необходимо уехать из города. – Она шевельнулась, поперхнувшись от боли, и опять прислонилась к алтарю, будто подыскивая доводы против собственной мысли. – Что насчет твоего зимнего каравана? Они не подчиняются городу.
– Всем известные новые союзники моей семьи? Если б я охотился на тебя, там бы высматривал в первую очередь, – ответил Гаррет. – Дай мне день. В любом случае тебе необходим отдых. Я что-нибудь подыщу.
Он был уверен, что она станет спорить, но Элейна уже прикрыла глаза.
– Только один, – согласилась она, вновь опускаясь на разложенную постель. – Мне как раз полегчает.
Теддан похлопала Гаррета по плечу, кивая в глубь придела. Он стал отказываться, но глаза Элейны оставались закрыты. Гаррет поцеловал ее в щеку, затем вторая девушка вывела его наружу. Дверь придела открывалась в захудалый, побитый зимой садик. За садовым забором восточная городская стена – край Китамара – тянулась как темная линия горизонта. Клумбы с бурыми палочками, что по весне распустят листки, сейчас сковывал лед. Низкие облака катились по блеклому небу, словно буря заездила их, выжав досуха. Пробирал холод. Гаррет закашлялся, и боль пронизала ребра, словно его пырнули ножом.
– Жар? – спросил он.
– Приходит-уходит, – сказала Теддан. – Кость торчит неправильно. Ей нельзя путешествовать.
– Понимаю.
– Точно? – молвила Теддан. – Ей необходим отдых и врач.
– Сделаю все, что смогу.
Женщина сложила руки и сумрачно взглянула на небо.
– Есть разговор – нам с тобою надо бы пообщаться.
– Насчет чего?
– Я не знаю тебя, но знаю мужчин и женщин. Отдаю отчет, в чем мы заодно, а в чем нет. Рассмотрим вариант, при котором ты просто искал радости и тепла, а получил больше, чем надеялся, на свою шею. Если сожалеешь о сделанном выборе, я тебя не виню.
– Не думаю, что…
– Нет уж, дай закончу. Моя двоюродная сестра – трудная женщина. Она груба и сердита, а когда на нее найдет, умеет застрять колючкой в заднице как никто другой. У нее мало друзей, а с теми, что есть, она не всегда знает, как обходиться. Но она была добра ко мне, когда все от меня отвернулись. Понимаешь меня? Она была рада мне. А никто другой не был.
– Понимаю, – сказал Гаррет.
– Такие вещи, как то, что между вами, вспыхивают и исчезают. Не хочу сказать, что ты обязан жить и умереть с ней бок о бок, но если я хоть раз узнаю, что ты был без нужды к ней жесток, то потрачу остаток своих дней, чтоб уничтожить остаток твоих.
Он немного отступил, вызывающе вскинув голову. Когда он был совсем маленьким, мать читала то ли ему, то ли Вэшшу книжку, где была нарисована мышь в воинских доспехах, смело представшая перед полчищем злобных крыс. Воспоминание вызвало в нем улыбку.
– Я не знал, каков ее род, когда познакомился с ней, – сказал он. – Мне нравится она сама. Мне нравится то, каким бываю я, когда мы одни.
Вызов во взоре Теддан сменился чем-то более насущным, более вдумчивым.
– Чем ради нее ты согласен пожертвовать?
– Чего ты хочешь?
Теддан посмотрела ему в глаза, негромко, удовлетворенно хмыкнула и двинулась обратно к Храму. Гаррет поплотнее закутался в плащ и повернул на запад. От ходьбы ломило в боку, как, впрочем, и от всего остального. Так он хотя бы мог считать, будто боль предсказуема.
Ветер дул не сильно, но был противно промозглым. Уши занемели, а из носа потекло. Старик со старым мулом громыхал перед ним по улице в раздолбанной повозке, потом повернул на юг. Гаррет уже почти соблазнился пойти за ним, и пусть извилистые, тесные улочки Долгогорья перебьют движение воздуха. Ворона глумилась над ним, каркая с конька крыши.
Где-то далеко впереди, за еще застывшим Кахоном, наверху ската Старых Ворот, люди начинают осознавать, что княжна куда-то пропала. Среди них есть те, кто беспокоится о ней самой либо о ee роли для жизни города, а могут быть и такие, кто подослал к ней убийц, и Гаррет не имел ни малейшего представления, как отличить одних от других. Элейне нельзя находиться там, где она сейчас. Нельзя возвращаться туда, откуда пришла. Нельзя и бежать из города. Он вспомнил мертвеца, произнесшего «останешься, и ей не жить». Но она уже умерла, несмотря ни на что, и все тропинки к спасению, до которых он мог добрести, любые надежды, в какие пробовал вдохнуть жизнь, заметали сугробами кинжально-острые китамарские вьюги. Он не ведал – и ведать не мог, – кто и где были их враги. Нет и союзников, кому можно было довериться…
Исподволь он замедлил шаги. Обнаружил, что стоит посреди улицы, обхватив руками бок, и пялится на грязную, обледенелую мостовую, словно читает ответ, начертанный на шкуре этого города. Он поглядел назад, на Храм, потом на юг, в сторону Долгогорья. «Чем ради нее ты согласен пожертвовать?» Он глубже натянул рукава на руки, пытаясь наскрести крупицы тепла, и повернул туда, где когда-то был его дом.
Когда он добрался туда, солнце уже перевалило за полдень. Уличный лед истончался, трескался, разъедался. Гаррет подошел к некогда своей двери и постучал два раза. Дышал учащенно, но не оттого, что переусердствовал. Дверь открылась, являя Сэррию, и Гаррет пронаблюдал, как при виде него с управляющей, словно маска, спадает любезность.
– Вы в этот дом не войдете, – сказала Сэррия. Стоя со скрещенными на груди руками, она сверкала взглядом, как недалеко ушедшая гроза. – Не прошло и дня, как вы снова унизили эту семью. И дня. Ждете распростертых объятий? Вы, должно быть, спятили!
– Я не с вами пришел повидаться, – сказал Гаррет.
– Ваш отец на складе. Разыщите его там, если он готов с вами разговаривать.
– Я пришел к моей сестре.
В глазах Сэррии мелькнуло недоумение, но только на миг. Возникшая взамен него настороженность была вполне заслуженной. Гаррет выждал секунду, затем продолжил: