Среди этих дат и заданий имелся момент, когда Гаррету следовало предстать перед маленьким семейным алтарем в присутствии свидетеля-северянина, а нанятому дядей священнику было поручено соединить жизнь Гаррета и Ирит, дочери Сау, узами брака. Это было столь же весомо, как размещение закладной или уплата отчислений в гильдию лодочников. На повестке стоял деловой вопрос.
– Тебе придется с ней спать, – сказал Вэшш. – Сам понимаешь. Им нужны будут дети.
– Я знаю, – сказал Гаррет.
Вэшш появился на свет годом позже Гаррета, но порой казался гораздо моложе. У него были материнские глаза и скулы дяди Роббсона, и даже плечами он пожимал как мать.
– Думаешь, сумеешь выдержать?
– Что?
– Все твои дети будут наполовину инлисками. Выглядеть будут как Сэррия.
Гаррет бросил взгляд на дверь. Они сидели в малом зале. Никого не было слышно, но Сэррия – домоправительница и глава над прислугой – умела ступать тихонько, когда ей хотелось.
– Сэррия не полуинлиска.
– Она частично инлиска, – сказал Вэшш.
– Меньше, чем наполовину. На треть.
Вэшш сморщил нос.
– По-моему, там считается немного не так.
– Не знаю я, кто она, и мне все равно. Она – прислуга. А это… это Дом Лефт. Это наша семья. Ныне. И вовеки. Мы больше не будем ханчами.
– Перестанем быть, – подтвердил Вэшш.
– Я в этом особой беды не вижу, – сказал Гаррет. – Лично я. А вот другие не одобрят. И будут глядеть на нас сверху вниз.
– А подумай, каково ей. Породниться с семьей городских задохликов вроде нас. Мы даже коз сами не доим.
Должно быть, выражение лица Гаррета подсказало брату, что черта пройдена, потому что Вэшш примирительно вскинул руки. Что отразилось на его лице, Гаррет не разобрал. Возможно, жалость.
– Мы делаем то, что должны ради дела, – проговорил он.
– То, что должны, – эхом отозвался его брат.
– А поэтому… – Гаррет не знал, что еще сказать.
Встал из-за стола и вышел. От тяжести слегка ломило плечи и скулы. Девчонке – Ирит – не разрешалось покидать дом, то же относилось к ее пожилой сопровождающей, однако когда он вошел к ней в комнату, там оказалась одна только Сэррия. Она собирала в резной каменной вазе букет цветов с широкими лепестками. Заметив вошедшего Гаррета, экономка вскинула бровь, и появилось зловещее ощущение, будто она слышала, как юноша распространялся по поводу чистоты ее крови, даже находясь этажом ниже.
– Я искал ее, – произнес он.
Сэррия вновь занялась цветами, кивая на окно:
– Вы найдете ее за домом.
Гаррет подошел к окну. Ирит вместе со своей дуэньей сидела во дворе на каменной скамейке у грядок. Стояло позднее утро, солнце окрепло, и дневная знойная духота быстро копила злость. К полудню будет настоящая парилка. Ирит что-то перебирала руками. Возможно, сплетала тонкие кожаные шнурки. Он присмотрелся к кудрям ее волос, к широким скулам. Правую бровь пересекал шрам, будто кто-то стер кусочек кожи. Когда из-за забора донеслись звуки улицы – дребезжанье колес по булыжникам, голоса мужчин и женщин, – она подняла голову, осматриваясь, словно ждала обнаружить кого-то или что-то поблизости.
«Я стану твоим мужем до конца дней, – подумал Гаррет. – Буду засыпать – ты будешь со мной. Буду просыпаться – со мною ты. На каждом ужине, на каждом приеме, каждый день, навсегда». Эта мысль отскакивала от его сознания, как дождевая капля от натертой воском рогожи. Полная бессмыслица.
– Я могу вам чем-то помочь? – спросила Сэррия.
– Нет, я всего лишь… Я думал провести… Не знаю, о чем я думал.
– Мне позвать ее?
– Нет, – сказал Гаррет. – Спущусь сам.
– Как будет угодно.
Когда он вышел во двор, Ирит замерла. Гаррет приближался к ней медленно, точно к собаке, что старался не спугнуть. Лицо Ирит было каменно-бесстрастным, пустым. Дуэнья, шамкая зубами, уставилась в никуда, одновременно и сидя здесь, и отсутствуя.
– Я хотел вас проведать, – медленно и с расстановкой обратился он к Ирит, кивками подчеркивая слова. – Может, вам что-то понадобилось.
Ирит единожды кивнула в ответ и быстро произнесла что-то неразборчивое.
– Прошу прощения, – сказал Гаррет. – Я не говорю по… эмм…
Наставница ухмыльнулась и крякнула, помотав седыми, заплетенными в косы волосами, будто он пошутил. У Ирит зарумянились щеки, и она сложила руки по бокам. Гаррет не понимал, что сказал не так, пока Ирит не продолжила, уже медленней, так что акцент не скрадывал слов:
– Спасибо, но у меня все есть.
– Да. Конечно. Вам… спасибо.
Дуэнья опять хохотнула, теперь сопровождая его отступление. Гаррет побрел в домашнюю прохладу. Где-то поодаль разговаривали дядя Роббсон с отцом. Вернее, разговаривал отец, а дядя восклицал – сердито и раздраженно.
Он нашел Сэррию в передней.
– Схожу на улицу.
– Считаете, это мудро?
– Меня что, взяли в плен в собственном доме, Сэррия? У меня есть друзья. Есть дела, которыми надо заняться. Их это не отменяет.
Немолодая женщина – возраста матери или, вопреки седине, чуть помоложе – поджала губы. К горлу Гаррета подкатили назойливые извинения, но он проглотил их. Чему бы там, внутри, ни взбрело набить его голову хлопковой ватой, проронить «простите» он ему не позволит.
– Понимаю.
– Спасибо, – сказал Гаррет. А затем добавил: – Ей нужен учитель.
– Сударь?
– Ирит. Ей нужен учитель. Кто-нибудь, чтобы помочь ей… вписаться. Нельзя выводить ее в общество такой, как сейчас. Нас это опозорит.
– Да, по отношению к ней это будет жестоко, – поддержала его Сэррия. – Но мне кажется, ваш отец не разрешит показывать ее постороннему гувернеру.
– Нам придется что-нибудь придумать, – сказал Гаррет.
– Разумеется. Я этим займусь.
Городской страже принадлежали три рассредоточенные по Китамару казармы. Одна, в Коптильне, плоское и вытянутое сооружение из серого кирпича, стояла над каналом, забитым пеплом и отходами кузниц. Та, что на Камнерядье, служила конюшней ханчийских войск еще в то времена, когда Китамар был заурядной переправой и излюбленной целью набегов кочевых инлисков.
Крупнейшая располагалась на южном краю Новорядья. Шириной почти в квартал, она включала в себя просторную земляную площадку для упражнений, которую предохраняли от зарастания сорняком дисциплинарные взыскания. Сами жилые казармы уходили ввысь тремя этажами побелки под серой слюдой. В конюшнях стояли телеги, которыми пользовались арестанты, когда конвойные с бичами в руках вывозили их на очистку улиц и, теоретически, их порочных душ.
Приказарменный двор будто осуждающим взором жреца смотрел на юг – на скверну Долгогорья, Притечья и заодно в сторону больницы, за стену. Под палящим летним солнцем раздетые по пояс стражи тренировались утром и пополудни. Меч и лук, хлыст и бой без оружия. Городская стража постоянно выставляла напоказ жестокость и силу, потому как вела войну, которой не суждено – невозможно – было закончиться. Страх, внушаемый синими плащами самому лихому китамарскому отребью, был таким же оружием, как их мечи и стрекала, и в конечном счете служил одному: стабильности.
А когда городской стражник не вышагивал по улицам, не взымал налоги и мзду, которую тратил на дрова и пищу, не упражнялся во дворе, то он частенько шел в баню.
– Что с тобой приключилось? – спросил Гаррет.
Маур поглядел на него из прохладной купальни, моргая, как мышонок. Во всю его грудь ядовито темнел синяк с красными крапинами поврежденной кожи.
– Ты про этот любовный засосик?
– Капитан Сенит решил продемонстрировать новые боевые приемы, – ответил Канниш. – А Маур вызвался добровольцем.
Общественную баню устилали желтые и зеленые плитки, и голоса гуляли по залам гулко, как в пещере. В мужском зале – а другого Гаррет не видел – стоял помостик с чашками питьевой воды и постоянный нерезкий запах мыла и тел. Зимой в горячем бассейне всегда было тесно – мужчины откисали, болтали и отогревались от холода. Летом народу было поменьше, в основном в отсеке с прохладной водой.
– Я бы выразился не так, – сказал Маур. – Меня поощрили показать мое ратное умение.
Гаррет скинул полотенце и окунулся в воду, присоединяясь к друзьям.
– И как прошло?
– Я показал свое ратное умение, – невозмутимо произнес Маур. – Капитан намекнул на имеющиеся перспективы в моем развитии.
– Хорошо хоть плоской гранью лезвия.
– Да, – отметил Маур. – Добрый поступок с его стороны.
– А ты чем занимался? – спросил Канниш, откидываясь спиной на плитку и вытянув руки в обе стороны, точно купальня была его личным троном. – Тебя не было несколько дней.
Гаррет наклонился поближе.
– Да ничем. Так, дома сидел.
– Врун из тебя никакой, – сказал Маур. – Реально убогий.
– Да уж, – произнес Гаррет. – У нас вообще жуткий бардак. Сейчас каждый день под папиной крышей все равно что отдых под ливнем, вдобавок все от меня чего-то хотят, а взамен получаешь шиш. А если я расскажу вам подробности, чего я страстно желаю, то нарушу семейную установку. Поэтому лучше я поторчу здесь, попялюсь на твою драную шкуру.
– Не так все и плохо, – сказал Маур. – По ощущениям легче, чем с виду.
– Одно другому не мешает, – произнес незнакомый голос. – Даже грызи она тебя до блевоты, все равно будет легче, чем с виду.
Человек, скользнувший в бассейн, выглядел юным и немного рыхловатым – с недооформившимся в бородке пушком. Канниш протянул руку, и новенький непринужденно, по-товарищески пожал ее и отпустил, а после вскинул подбородок на Гаррета:
– Кто такой?
– Гаррет Лефт, – сказал Канниш. – Наш старый друг. Гаррет, это Таннен. Он один из нас.
– Из вас?
– Ребят из патруля, – сказал Таннен. – Мы прикрываем друг другу спину.
– Разумно, – высказался Гаррет резче, чем собирался.
Маур придвинулся, глядя то на Гаррета, то на нового парня. Его озабоченность должна была казаться смешной, однако никто не смеялся.
– С Гарретом мы дружим целую вечность. В дальнейшем он станет главой купеческой компании. Дом Лефт – значительная сила на рынке.