Поначалу она казалась взволнованной, может, даже напуганной. Миг узнавания отразился у нее на лице. Глаза успокоились, подбородок вздернулся, и небольшая усмешка прижала губы к зубам. Осознание, что в дело вовлечен он, придало смысл и неудобству, и растерянности, и унижению.
Последним вошел Маур, закрывая за собой дверь и задвигая засов. Они втроем – стражники в городской синей форме – стояли перед ее табуретом, и Гаррет не мог отбросить воспоминания, как те же трое стояли на ее кухне, выпрашивая сласти или хлеба с фруктами, когда они были маленькими, а ее волосы еще не тронула седина.
Канниш, сложив руки, кивнул на Гаррета с Мауром:
– Повторите им то, что рассказали мне. О девушке.
Сэррия вздохнула и покачала головой. Гаррет успел задаться вопросом, какие подробности его встреч с Элейной сейчас вытащат на свет, прежде чем Сэррия заговорила.
– Инлисской девушке? В ней не было ничего особенного. Проста, как бумага. Все пыталась скрыть это дело, только совсем неумело.
– Что скрыть? – спросил Гаррет.
– Свой живот, – молвила Сэррия голосом, не содержащим ничего, кроме презрения. – Он еще не выпячивался, но я-то знаю, как держится девка, когда в ней бьется не одно ее сердце. И это после того, как вы так обошлись с барышней Ирит! Сгодится по-быстрому потискаться в переулке, но слишком низкого звания для брачного ложа?
Гаррет раскинул руки, готовый заявить о своей невиновности, но Канниш встал между ними.
– Вы сказали, что инлиска пришла к вам в дом в поисках Гаррета.
– Да. Я посоветовала ей заглянуть сюда. Он выбрал сам что хотел, и его неурядицы больше не наши. Отныне и впредь. Я отправила ее в казарму.
Канниш и Маур разом вскинули брови. В груди Гаррета разгоралась паника.
– Этого не… Я никогда…
– Когда это произошло? – спросил Канниш.
– Я вам уже говорила.
– Расскажите снова, когда это было.
– В середине зимы. Вскоре после прибытия каравана. Я не отметила дату. Не было причин.
– Как ее звали? – спросил Гаррет.
Сэррия выкашляла смешок.
– Я не спрашивала, и мне все равно. Сколько таких еще к нам придет? Она была молоденькая, если это сузит вам поиск.
– Как она назвала его, когда спрашивала? – продолжал Канниш.
– По имени.
– Его полному имени? Гаррет Лефт? Или только по первому?
Презрение Сэррии распространилось на Канниша.
– Это важное обстоятельство? Она постучала к нам в дверь, разыскивая кого-то еще? А вдруг у нас в шкафу сидит другой юный мастер Гаррет? Это смехотворно, и не надо морочить мне голову. Хватит уже. Я немедленно ухожу домой.
Экономка начала вставать, но подошел Маур и, выставив ладонь, мягко усадил ее обратно.
– Пока еще рано, подождите, пожалуйста, – сказал он.
– Мне добавить нечего, – сказала Сэррия. – В чем бы ни были ваши затруднения, я вам помочь не в силах, да и не стала бы, даже если б могла.
– Еще пара минут. – Улыбка Маура обезоруживала, и Сэррия впала в раздраженное молчание.
Канниш оттянул засов, и трое стражей вышли на ветреный двор.
– Такой девушки не было, – сказал Гаррет. – Я не встречался ни с кем. То есть кроме нее. Никаких…
Канниш скрестил руки и прислонился к двери.
– Их было двое. Один молодой мужчина, ханч, по описанию похож на того, кого ты убил, с ним эта инлисская девушка. Каждый раз, когда они выходили, меняли легенду. То они задолжали юному мастеру Гаррету денег, то он припас для них торбу пшеницы. Или просил их зайти и посмотреть лошадь. Я отыскал полдюжины жителей, которым нанесли такие визиты, и ставлю недельные подати, всех я не обошел.
– Юный мастер Гаррет, – медленно произнес Маур, точно в первый раз выговаривал эти слова.
– Именно. Только одно имя и то, что он не старик. Когда им отвечали, что они ошиблись домом, те непременно извинялись и шли дальше. Кроме последнего раза, когда наткнулись на нее и им велели убираться.
Маур поводил глазами, будто читал письмена ветра, и на губах прорезалась ухмылка.
– Все здешние знают, кто такой Гаррет. Ради него нет смысла переворачивать весь Речной Порт.
– Думаю, они знали еще, что он стражник, но сюда не заявлялись. Их интересовал дом его семьи. Его родное жилище.
– Где я собирался встретиться с… – продолжил Гаррет.
– Той, о ком мы знаем. И вот я к чему. – Канниш повернулся к Гаррету. – Те двое знали то, чего не знал ни один стражник, и не знали того, что было известно нам всем. Кто, получается, их послал? Не наш сослуживец.
Гаррет сделал глубокий, дрожащий вдох.
– Тогда кто это был?
– В душе не представляю, – сказал Канниш, – но есть верный способ выяснить. И обеспечить ее неприкосновенность. И прекратить напрасно тратить усилия стражи. Я пойду к капитану. Теперь ты понял, что ему можно доверять. Значит, нет причин от него все утаивать, да?
Идея без утайки поделиться этой историей с капитаном Сенитом походила на взгляд за край пропасти, но единственный довод против, который отыскал Гаррет, был его собственный страх. Канниш был прав. Тот, кто желал смерти Элейне, стражником не был. Гаррет через силу кивнул.
Канниш развернулся, и Гаррет поймал его за локоть, прежде чем приятель ушел. Отсверк гнева в глазах Канниша можно было списать на воображение. А можно было и не списывать.
– Извини.
– Да ничего. Ты просто переборщил с осторожностью.
– Не только за это. За все. Я себя бездумно вел.
Канниш поднял глаза, всматриваясь в воздух.
– Скажи это Таннену, – бросил он. И через мгновенье добавил: – Не переживай. Все в порядке. – Сухость в голосе означала, что это не так и вряд ли изменится.
Гаррет отпустил его руку, и друг, знакомый с детства, пошагал прочь. Резануло живот – то могли повлечь десяток причин, возможно все разом, но одна точно – эхо разочарования Канниша. На другой стороне двора Берен натаскивал дюжину бойцов на приемы обезоруживания. Старый Кабан вышел вразвалку из зала собраний вместе с женщиной, которую Гаррет не опознал, смеявшейся над чем-то сказанным и вдруг посерьезневшей. Вихрь швырнул в глаза Гаррета колючие песчинки, и он попробовал стереть боль тыльной стороной ладони. Маур смотрел вдаль.
– Я пойду… – Гаррет указал на дверь камеры.
– Ага, – согласился Маур. – Подожду здесь. Если понадоблюсь, зови.
– Ты решил прогулять свой обход?
– Похоже на то, – сказал Маур.
Гаррет приоткрыл дверь и вошел назад в камеру. Щелкнув ручкой, натолкнулся на холодный взгляд Сэррии. Засов не стал трогать. Стоять рядом с экономкой одному, без Канниша с Мауром или любого другого стражника, воспринималось совсем по-иному. На Гаррете был синий плащ, висел меч и служебная бляха. Они были настоящими, принятыми им по праву присяги, но ощущались как карнавальный костюм. Он скрестил на груди руки, и это тоже вышло неловко.
– К вашему сведению, они хорошо справляются с делом, – сказала Сэррия. – Ваш брат и его жена. Они молодцы. Магистрат принял их сторону. Все договоры признали правомочными. Сейчас дом держится прочней, чем когда-либо за последний десяток лет.
– Приятно слышать.
– Да ну? Я думала, вы расстроитесь.
– Прошу, Сэррия, я не хочу…
– По отношению к семье вы не выказывали ничего, кроме оскорбительного неуважения. Ваш отец выстроил для вас будущее. Хорошую жизнь. А вы убежали в тот самый момент, когда он просил вас хоть чем-то ради этого поступиться. Не захотели сделать для близких то, что отец делал для вас каждый день, с вашего появления на свет. Каждый божий день.
Этим словам полагалось причинить ему боль. Богам ведомо, с Гаррета сейчас содрана вся защита. Вместо этого она ткнулась в него как щенок, в первый раз пробующий свои силы. Он посмотрел на Сэррию, видя перед собой не ту женщину, что заведовала хозяйством его дома, и не отцовскую любовницу, но просто сидящего перед ним человека. Отпечаток возраста в морщинах, седину в волосах, негодование, придавшее цвет щекам и кривившее рот.
– Ваш отец хороший человек, Гаррет Лефт. Он добрый и заботился о вас, а вы в его доме вели себя как в борделе.
«Вообще-то не я трахал прислугу», – подумал он, но не сказал это вслух. Пустые слова. Не наполненные никаким пылом.
Каково это, быть тайной любовницей могущественного человека? Сколько уж лет Сэррия ласкает тело отца и делит с ним ночи, а потом влачит дни в услужении, исключенная из его дел, нежеланная за обеденным столом, не ровня ему во всех отношениях? Горечь, проступавшая в ней, отразила годы напоминаний о ее приниженном положении. И грудь Гаррета распирал вовсе не гнев, то была жалость. К той, что привязана всем сердцем к возлюбленному, но не войдет в его жизнь никем, разве только служанкой.
Если так поставить вопрос, то ее судьба мало чем отличается от его.
– Хорошо ли он к вам относится? Скажите, по крайней мере, что он вас любит.
– Конечно, любит, – отрезала она. – Можете ненавидеть меня сколько влезет. Можете ненавидеть отца, изобретать, как его опозорить, сбежав поиграться в стражника. Все это не важно. Я люблю его, а он любит меня, и такой широкой души, как у него, у вас вовек не будет.
– Не любит, – кротко произнес Гаррет. – В действительности он жесток. Весьма жесток.
– Вымойте свой язык от вранья. Маннон лучший, добрейший человек, кого я только встречала. Вы и в подметки ему не годитесь.
– Ну и ладно, – сказал Гаррет. Смятенный взгляд Сэррии нельзя было вынести. – Как скажете, я вам верю. Вы его знаете лучше, чем я.
– Роббсон с этой женщиной вечно пытались его ущемить. Я была вам большей матерью, чем она за всю свою жизнь. Это я следила, чтоб вы были накормлены, постираны, и мазала ваши ссадины мазью. Назовете это обязанностями прислуги? Называйте, все вы так меня называете, но то, что делают матери, делала я. На деле ею была я. – Слова теперь лились из нее как вода из пробитой бочки. В глазах застыл ужас того, что она проговаривает такое вслух, но начав, ей, похоже, было не удержаться. – Он был и будет со мной. Сейчас мы такие, как есть перед миром, потому что так надо, но раз дело спасено от разорения, раз в ней пропала нужда…