Он не сообразил купить свечу или лампу, поэтому сумрак ничто не тревожило. В темноте он разделся и лег на матрас, хотя спать не хотелось. Раненая рука глухо пульсировала под перевязкой. Поскрипывало и бормотало про себя деревянное здание, каждый отзвук казался громче, потому что был внове. Мимо промчал экипаж, не замедляясь, процокали копыта, прогрохотали колеса. Он пытался представить, где Элейна сейчас и чем занимается. Вдруг она, погруженная, скорее всего, в городские дела, нечаянно задумается о нем. Он намечтал себе, будто слышит ее шаги по половицам прихожей. Пустая блажь, корыстная и едва ли правдоподобная, но и от этого сердце по-прежнему млело и замирало в груди.
В раме его окошка над коньками крыш встала луна. Бледный молочный свет придавал комнате мягкость. Разум Гаррета странствовал, перебирая одну мысль за другой, точно перескакивал по пузырькам на воде. Какую работу ему удастся найти; как Вэшш поладит с народом Ирит; где сейчас патрулируют Маур, Канниш, Старый Кабан и Фриджан Рид, если в эту зловещую ночь междукняжия не дежурят в казарме; от чего умер Бирн а Саль и могли ли они его спасти. Мысли перебивали одна другую, пока неуправляемый разум не понес его в глухие дебри. Образ Андомаки Чаалат с голодными, гибельными, рыбьими глазами восстал перед ним, и Гаррет оттолкнул его прочь воспоминанием о тоненькой красной ниточке между собой и Элейной.
Стали собираться ночные грезы, уводя обычные мысли в незнакомый край, открывая воспоминания о вещах, которых точно никогда не бывало. Он поплыл вдаль по спокойной реке уютного сна. Мир потускнел и погас.
Стук в дверь вырвал его, вздрогнувшего, из дремоты – сердце молотило о ребра со скоростью барабанщика. Он потянулся перебинтованной рукой за кинжалом и умудрился выронить его, грохнув об пол.
– Кто там? – спросил он у кромешной черноты.
– А сколько народа ты пригласил? – ответила Элейна а Саль.
Когда он открыл, перед дверью стояла только она. Свисали неуложенные волосы, а плащ из простой шерсти был полностью обесцвечен луной.
– Ты одна?
– Внизу в карете охранник. Ему меня ждать не впервой.
Гаррет посторонился. Плащ шелестел на ней мягче листьев. Когда девушка заговорила опять, голос сипел от утомления:
– Прости, я виновата. Мне не нравится, что из-за меня ты потерял должность.
– Потерял непредвзято. Я и правда слабо соответствовал службе.
– Все равно, они должны… – начала она, и он прервал ее.
Ее губы были сладкими, словно Элейна только что лакомилась карамелью. Ее дыхание приятно грело кожу под подбородком. Они стояли в темноте, прижимаясь друг к другу, словно два пьяницы у трактира. От ее волос пахло дымом и ладаном.
– Я буду… – произнесла она, сбилась и снова вернулась. – Я буду пользоваться тобой этой ночью.
– Что соизволите, повелительница…
– Нет. Давай без этого. Даже не шути так. Я не хочу быть ею, когда я с тобой.
– И не будешь. Ты – это лишь ты. А я – это я.
– Вот так будет куда лучше. Ты ведь согласен?
– Да, – сказал он. Почувствовал, как она кивнула. Провел рукой. Она замерла, напряглась и с выдохом обмякла. – Значит, нас только двое и больше на свете никого нет? Покажи мне, какая ты, когда мною пользуешься.
Они лежали в кровати, прижимаясь друг к другу. Он водил пальцами по ее коже чуть ниже ребер, чувствуя щекотные мурашки. Луна отползла в сторону, и свет выделял лишь небольшой квадрат на полу у стола.
– Обнаженная ты прекрасна, – проговорил он.
– Ты тоже, – сказала она. – Обзавелся бы свечками. Или лампой.
– Думал о том же, – сказал он. А следом: – У тебя там все хорошо?
– А мы такие темы обсуждаем? Разве это не против правил?
– Не против, – сказал он. – Я не желаю знать, как обстоят дела у княгини нашего города. Я спрашиваю про тебя. Видишь разницу?
– Да, разница есть.
– Вечером ты была на отцовских похоронах. Такое кого хочешь подкосит.
Она довольно долго молчала. Его левая рука прошуршала по нежному бедру, и девушка перевернулась, прижимаясь теснее.
– Мне грустно. Еще я злюсь, но это сложный вопрос. Есть вещи, о которых не стану тебе рассказывать. Знаю, это нечестно, но…
– Такова установка, – сказал он. – Это я хорошо понимаю. Все мое детство строилось вокруг установки что можно, а чего нельзя. Но и у установок есть пределы.
– Есть ли? Как же оно работает?
Она поерзала на нем, слегка ущипнула, и он хихикнул.
– Так оно не работает. Если хочешь, чтобы я мыслил связно.
– Хорошо. Проявим сдержанность.
– Что нужно для дела, то относится к делу, а ты управляешь сейчас целым городом. Это меня не волнует. Тут я в стороне. Но как живется тебе? Вот это волнует очень. Если тебе страшно, мне будет страшно вместе с тобой. Если ты устала, я помогу тебе отдохнуть. Ты сама куда больше, чем роли, которые вынуждена играть.
– Очень заманчивая мысль.
– Так оно и есть.
Она взяла его здоровую руку, направляя ее куда нужно. Глаза отчетливо светились в почти кромешном мраке.
– Да? – спросила она.
– Да, – откликнулся он. – Но сначала еще одно. Какой бы ни был ответ, меня он устроит, но спросить я обязан.
– Прямо сейчас?
– Сейчас, – сказал он. – Той, нашей первой, ночью ты сказала, что в твоей жизни нет места мне, а я сказал, что в моей нет места кому-то вроде тебя. А сейчас для нас с тобой все стало стократ сложнее. Завтра ты будешь Китамарской княгиней, а я пойду искать работу.
– Знаю, – сказала она.
– Это у нас напоследок?
Она оперлась на локоть. Волосы рассыпались по лицу, и он отвел их назад, убирая за ухо.
– Напоследок?
– Ночь пройдет, – зашептал он, – и мы друг с другом закончили?
Тишина, что потребовалась ей на ответ, длилась один только вдох. Длилась целую жизнь.
– Нет, – ответила она уверенно и спокойно. – Не закончили.
39
– Я беременна.
Элейна, не успев до конца застегнуть ожерелье из белого карамского золота с черными жемчугами Медного Берега, остановилась.
– Ты – что?
– Беременна, – еще раз произнесла Теддан.
Она носила парчовое платье того же покроя и исполнения, что и ее монашеская ряса. Специально ради коронования, причем контраст между скромным фасоном и роскошеством ткани казался невероятным. Когда она приподняла бока платья, стягивая их назад, чтобы обозначить контуры тела, чуть ниже ее пупка появилось маленькое закругление, которого не было раньше. Элейна окинула взглядом пространство молельни. Со стен и небольшого вертепа у дверей глядели дюжины статуэток богов, но других послушников или жрецов внутри не было. Все равно заговорила она только шепотом:
– Что собираешься делать?
Теддан отпустила платье, и ткань опала обычными складками.
– Рожать ребенка, Элли. Беременность это и означает.
Где-то за сплошными стенами церквушки вставало солнце, омывая ранним светом китамарские улицы, двери и окна. Пепельное полотно, служившее убранством на пути черной повозки, меняли на яркие ленты и флаги. Вслед за унынием приходит радость. С цветов, которыми усыпали вчерашний похоронный ход, еще не облетели лепестки, а мир, по мнению многих, уже изменился. Честно говоря, с этим Элейна не спорила, но все равно чувствовала себя взбудораженной.
Может, день начинался бы легче, если бы ей удалось поспать хоть часок. Обряд и обычай требовали, чтобы заступающий князь проводил последнюю ночь своей свободы в покаянии и очищаюших душу молитвах. Так поступил и отец – хотя, по ее мнению, на нем это вряд ли как-то сказалось, помимо ночевки в другом доме. Если оглянуться на прошлые поколения, этот обряд обретал подспудный смысл – для существа, державшего городской престол. Некое своего рода упрочение связи, сплочение с недавно захваченным телом, что прочий город принимал за благочестивую набожность.
С тех пор как Халев поведал ей про открытия, сделанные в тайной библиотеке, Элейна стала по-другому объяснять себе многие вещи. Заинтересованность Андомаки Чаалат. Суть того, как княжеский трон менял садившихся на него мужчин и женщин. Приверженность владык одним и тем же дворцовым чиновникам и слугам вместо проверенных домочадцев из семейных поместий. Тысячи мелочей и привычек, которые раньше она считала само собой разумеющимися, если замечала вообще, враз приобрели зловещий облик. Поэтому-то ее не особенно мучила совесть их нарушать. Особенно тот обычай, следуя которому она коротала бы вечер в Храме и не поехала к Гаррету Лефту.
Она уже жалела, что не осталась у него по сей час. Элейну омыли в ароматных водах – наверняка знаменуя тем нечто важное, – служанки заплели косы серебряной и золотой нитью, облачили в платье гаддиванского шелка с кружевной вышивкой тысячи часов изготовления, но сейчас ее занимало одно – сколько времени она вместо этого могла бы проспать, развалившись голышом на дешевом матрасе в Речном Порту.
Она вообразила, как просыпается в поздний час, когда солнце переливается через трухлявый подоконник, делит на двоих с Гарретом яблочный хлеб с водой, а потом выходит из дома – а может, и нет. Взамен, однако, ее возведут в величайшее звание, каким способен наделить ее город, и доверят власть над жизнью и смертью всех его граждан. Как бы не чокнуться.
– Я знаю, что такое беременность. Не слыхала только, что духовным послушницам разрешают посещать молебны с карапузами на руках. Разве тебе не положено целомудрие? Или это чудо-дитя, ниспосланное молитвой по воле богов?
– Хараль милый мужчинка. Но нет. Не бог, – пожав плечами, молвила Теддан. – Меня вышвырнут пинками. Его тоже. Мы с ним уже обсуждали. Наверно, поедем заведем хозяйство в деревне. У отца к западу от города с дюжину ферм. Не в собственности, но ими управляют свои купцы, крутят деньги в обмен на услуги, и наоборот. Продажность и взятки, что их прекрасней? В любом случае Хараль вырос на хуторе и знает, как там хозяйничать, а я, наверно, стану простецкой пышечкой-фермершей и доброй матерью.
– В самом деле?