Майор Хоган за завтраком был разговорчив: Шарп должен остаться в его старой квартире, чтобы хозяйка его хорошенько кормила, а пока они должны выпить.
– Ты остаешься здесь, пока не поправишься Ричард! Это приказ генерала! Ты нам нужен полным сил.
– Ладно.
– Не беспокойся, Форрест подождет. С ротой твоей все в порядке.
– А о новом полковнике что-нибудь слышно?
Хоган покачал головой рыгнул и похлопал себя по животу:
– Пока нет. Думаю, Лоуфорд мог бы снова вступить в должность, но не знаю. Может, Форрест получит повышение. Честно, не знаю, Ричард, – он пожал плечами, потом ткнул пальцем в сторону Шарпа: – Тебе бы уже пора об этом задуматься.
– Мне? Я же всего лишь капитан, – ухмыльнулся Шарп и вгрызся в холодную говядину.
Хоган плеснул еще вина:
– Подумай! Сначала майор, потом лейтенант-полковник. Это достижимо, Ричард! Война будет чертовски долгой. Слыхал: американцы ввязались в драку, сейчас они могут быть уже в Квебеке, – он шумно глотнул. – Можешь прикупить себе патент майора?
– Я? – Шарп расхохотался. – Он стоит две тысячи шестьсот фунтов! Где мне, по-твоему, найти такие деньги?
Хоган ухмыльнулся:
– А что, Ричард, разве ты каждый раз не находишь то, что хочешь?
Шарп пожал плечами:
– Я нахожу только радуги, а не горшки с золотом[109].
Хоган повертел бокал в руках:
– Меня мучает одна деталь, Ричард, одна маленькая деталь. Я говорил с отцом Кертисом, и он сказал мне странную вещь: его записная книжка была хорошо спрятана, по-настоящему хорошо. Он не представляет, как Леру смог ее найти.
– Леру был умен.
– Ага, может, и так. Но Кертис уверен, что она была очень, очень хорошо спрятана. Только лорд Спирс, говорит, знал, где она, – он изучающее посмотрел на Шарпа.
– Серьезно? – Шарп налил себе еще вина.
– Тебе это не кажется странным?
– Спирс мертв. И умер он достойно.
Хоган кивнул:
– Я слышал, его тело было чуть в стороне от других. На самом деле, и в стороне от схватки. Еще одна странность?
Шарп покачал головой:
– Он мог туда доползти.
– Угу. С дыркой в башке. Уверен, ты прав, Ричард, – Хоган взболтал вино в бокале, голос его по-прежнему был спокоен. – Я спрашиваю только потому, что в мои обязанности входит найти, кто шпионит в штабе. Подозреваю, я доставлю себе немало неприятных минут, влезая во все мелочи и копаясь в чужом грязном белье. Но, уверен, ты меня понимаешь.
– Не думаю, что тебе стоит доставлять себе неприятности.
– Чудесно, чудесно, – Хоган улыбнулся Шарпу и поднял бокал. – Отличная работа, Ричард. Спасибо.
– За что?
– Да так, ни за что. Твое здоровье!
Хоган уезжал в сегодня же, направляясь вслед за армией, марширующей к Мадриду. Харпер ехал вместе с ним, Хоган отдал ему одного из своих запасных коней. Второй раз за день Шарп стоял на римском мосту.
Он глянул на Харпера:
– Удачи, Патрик.
– Скоро увидимся, сэр?
– Очень скоро, – Шарп положил руку на живот. – Надо же, почти не болит.
– Вам бы нужно быть с этим осторожнее, сэр: француза подобная рана свела в могилу.
Шарп расхохотался:
– Он ее совсем запустил.
Хоган свесился с седла и потряс руку Шарпа:
– Получай удовольствие, Ричард! Новая битва не скоро.
– Вот и хорошо.
Хоган улыбнулся:
– И долго ты собираешься таскаться с двумя клинками, а? Выглядишь презабавно!
Шарп улыбнулся в ответ, отстегнул клигентальский палаш и протянул его Хогану:
– Хочешь?
– Боже милостивый, нет! Он твой, Ричард. Ты его честно завоевал.
Но человеку нужен только один клинок. Харпер глядел на Шарпа: он знал, как Шарп убивался по клигентальскому палашу, видел, с каким выражением Шарп брал его в руки. Этот палаш был выкован гением, настоящим мастером, в нем была заключена настоящая красота. Смотреть на него значило бояться; видеть его в руках того, кто, как Шарп, мог пустить его в дело, значило понимать задумку мастера. В руке Шарпа он казался невесомым. Стрелок вытащил его из ножен, и сталь засверкала на солнце, как полоса натертого маслом шелка.
Палаш у него на боку, подаренный Харпером, был тяжелым и плохо сбалансированным, слишком длинным для пехотинца, неуклюжим – штамповка, как сотни других, сделанных на заводе в Бирмингеме. Рядом с клигентальским этот клинок был дешевым и грубым.
Но Харпер превратил этот дешевый палаш в талисман против смерти. В сталь были вложены не только дружеские чувства – в ней теперь была особенная магия, и не имело значения, что клинок был дешевым: этот дешевый палаш побил дорогой клигентальский, он принес удачу. Такие клинки дюжинами валялись в лощине у Гарсия Эрнандес, их никто не собирал: потом крестьяне перекуют их на ножи. Но палаш Шарпа – счастливый: есть такая солдатская богиня по имени Судьба, и ей нравится клинок, который Харпер сделал для Шарпа. Клигентальский палаш запятнан кровью друзей, им пытали, сдирали кожу со священников, его красоту наполняла не удача, а зло.
Шарп размахнулся, помедлил секунду и бросил клигентальский клинок. Тот завертелся в воздухе, рассыпая блики, завис над одной из арок моста, на миг ослепив троих друзей, и рухнул вниз. Он упал, все еще вращаясь, в самый глубокий омут Тормеса, и солнце покинуло его. Скучная серая полоса стали пробила водную гладь и исчезла.
Харпер прочистил горло:
– Зачем-то напугали рыб...
– Ну, тебе-то и это никогда не удавалось.
Харпер рассмеялся:
– Зато я поймал несколько.
Снова прощание, копыта стучат по камням – и Шарп побрел обратно в город. Разлука не будет долгой: он хотел поскорее вернуться в полк Южного Эссекса, в родную стрелковую цепь. Но недельку можно подождать: есть, пить и отдыхать, как приказал генерал. Он распахнул калитку, ведущую в маленький дворик, его официальную квартиру, зарегистрированную в мэрии, и замер. Она подняла глаза:
– Я думала, ты умер.
– А я думал, что ты пропала без вести, – он был прав: память – худший подарок. В памяти остались ее темные волосы, орлиный нос, худое мускулистое тело, закаленное месяцами скачки по приграничным холмам – но память не сохранила мимики, тепла, живости.
Тереза спустила котенка на землю, улыбнулась мужу и подошла поближе:
– Прости, я была слишком далеко на севере. Что здесь случилось?
– Я тебе потом расскажу, – он поцеловал ее, обнял и снова поцеловал. В горле стоял комок вины.
Она удивленно взглянула на него:
– С тобой все нормально?
– Да, – улыбнулся он. – А где Антония?
– Внутри, – она кивнула в сторону кухни, откуда доносилось пение «старушки-матери» Хогана. Тереза пожала плечами: – Уже нашла себе няньку. Наверное, не стоило ее привозить, но я решила, что надо показать ей могилу отца.
– Это подождет, – оба смущенно рассмеялись.
Палаш скрипнул по камням, он снял его, положив на стол, потом снова привлек ее к себе:
– Прости.
– За что?
– Я заставил тебя волноваться.
– А ты считал, брак – это тишь да гладь? – улыбнулась она.
– Нет, – он снова поцеловал ее, на это раз облегченно. Она в ответ крепко обняла его: рана заныла, но это не имело никакого значения. Значение имела только любовь, хотя этот урок дался ему нелегко. Он целовал ее снова и снова, пока она не отстранилась:
– Здравствуй, Ричард, – она вся светилась от радости.
– Здравствуй, жена моя.
– Я так рада, что ты жив.
– Я тоже рад.
Она расхохоталась, потом кивнула на палаш:
– Новый?
– Да.
– А что случилось со старым?
– Сносился.
Что случилось со старым, значения больше не имело: на смену старому палашу в потертых ножнах пришел новый, оружие Судьбы; клинок Шарпа.
Историческая справка
С моей стороны может быть наглостью добавлять в приключения Шарпа еще персонажей ирландского происхождения, но Патрик Кертис и Майкл Коннелли существовали на самом деле и играли в 1812 году те же роли, что и в «Клинке Шарпа». Преподобный доктор Патрик Кертис, известный испанцам также как дон Патрисио Кортес, был ректором Ирландского колледжа, профессором натуральной истории и астрономии в университете Саламанки. В преклонном возрасте, 72 лет от роду, он стал также главой собственной шпионской сети, протянувшейся из занятой французами Испании далеко на север от Пиренеев. Французы подозревали о его существовании, хотели уничтожить, но узнали, кто этот таинственный шпион, только после битвы при Саламанке. Как говорится в новомодных шпионских романах, «личина его была сорвана», и когда французы снова ненадолго завладели городом, ему пришлось бежать под защиту британцев. В 1819 году, после окончания войны, Кертис получил британскую государственную пенсию. В конце концов он покинул Испанию и стал архиепископом в Арма[110] и примасом[111] всей Ирландии. Скончался он в Дроэде[112] в почтенном возрасте 92 лет.
Архиепископ Кертис умер от холеры, а сержант Майкл Коннелли из солдатского госпиталя в Саламанке скончался от алкогольной интоксикации вскоре после битвы. Нет свидетельств, находился ли Коннелли в госпитале (располагавшемся в Ирландском колледже) до битвы – если честно, я в этом сомневаюсь – но он точно был там после событий 22 июля 1812 года. Я оклеветал его, назначив ответственным за мертвецкую: на самом деле он был старшим сержантом по всему госпиталю. Стрелок Костелло, раненый при Саламанке, описал Коннелли в своих мемуарах, а я бесстыдно украл это описание для своей книги. Он был внимателен к раненым: хотя, как говорит Костелло, «пил, как кит», но главной его заботой было, чтобы британцы умирали достойно перед лицом французов. Костелло цитирует Коннелли: «Боже милосердный! Чего тебе еще желать? Разве тебя не похоронят в гробу, завернутым в саван? Во имя Божье, умри достойно, не позорь себя перед французами». Коннелли был безмерно популярен: похороны самого герцога, пишет Костелло, не собрали бы столько плакальщиков. Один из тех, кто нес гроб, чревовещатель-кокни