Пот катится с него градом, кожа напоминает мокрый фарфор, вокруг глаз красно-лиловые круги. Он пытается пригладить волосы, но руки трясутся.
– Ты учишь их убивать стражников Донжона, – говорит он.
– А погромче ты об этом сказать не мог? – ворчу я. – Твою мать, Крис…
– Я уже видел такое, – пьяно шепчет он. – Ныряешь под дубинку, чтобы принять удар на плечо, а не оголовок – теменем. Ломай ему руку, потому что кольчуги не защищают суставов. Я вижу, что ты делаешь.
– Крис, приятель, сядь. – Я стучу по скамье рядом. – Давай. Пока ноги еще держат.
– Нет. – Он мотает головой. – Нет, тяжело. Стоя… легче думать. – Он стискивает зубы и кулаки и цедит: – Это ошибка. Ты все не так делаешь. Наизнанку.
– В твоем одобрении я не нуждаюсь, – напоминаю я.
– Неправильно…
– Всю жизнь я прожил на потеху другим, – скрежещу я. – Умирать на потеху не стану. И другим не дам.
Он шарахается, будто в лицо ему бьет пламя.
– Хари… но…
– Нет. Пусть платят за свои развлечения. Когда эти уроды спустятся за нами, то удивятся до смерти. Своей.
Орбек складывает руки на груди, примостив на локте забинтованный боевой коготь, и в его желтых глазах я читаю одобрение. Мы поставили сломанный коготь на шину, в положении на изготовку. Больно, должно быть, зверски, но драться сможет. Насчет потехи ему не понять, но все остальное – вполне: когда огриллои желают друг другу удачи, то говорят: «Умри в бою».
– Нет, нет, нет, – настаивает Делианн. Он зажмуривается так крепко, будто боится, что глазные яблоки выкатятся и потеряются, и произносит очень медленно и внятно: – Ты готовишься проиграть, как ты не понимаешь? Проиграть. Все это? – Не открывая глаз, он машет рукой, одновременно указывая на полную Яму моих бойцов и отметая их. – Ты тренируешься умирать.
– Может, мне пригодилась бы тренировка, – замечаю я. – А то с этим делом у меня туго.
Орбек хмыкает: шутка в его духе, но Делианн слишком сосредоточен на том, что пытается объяснить мне, чтобы отреагировать.
– Спроси т’Пассе, – говорит он. – «По-моему или никак». С «никак» у тебя все в порядке, но «по-твоему» не выходит. Полуправда все равно ложь, Хари.
С моего места хорошо видна широкая окованная бронзой дверь на галерее, которая закрывает вход на лестницу к Палате правосудия. Дверь распахивается; с лестницы спускаются стражники в броне, держа на изготовку взведенные самострелы, и расползаются по галерее. Смотрят на меня.
Кажется, времени нам хватит только на полправды.
– Вчера надо было об этом, Крис. – Я смотрю на мрачнеющего Орбека. – Готов?
Тот демонстрирует боевые когти:
– Всегда готов, босс.
– Зови т’Пассе.
Он кивает и уходит. Зэки при его приближении умолкают; огриллой движется с упругой гибкостью, излучая недоброе предвкушение, будто дуговой разряд. Все смотрят на арбалеты в руках стражников, потом на меня.
– Чего ты хочешь, Хари? – спрашивает Крис. – Чего желаешь? Стремись к большему, Хари. Ты слишком низко целишь.
– Я теперь живу ближе к земле.
На галерее строится наряд охраны: шестеро стражников в полном боевом облачении, вооруженные лишь дубинками. С луками или клинковым оружием в Яму не спускают. В наряд отправляют в пластинчатых доспехах вместо кольчужных рубах, что на остальных стражниках. И самострелы у них слабые, сработанные особо для Донжона; их крестовидные наконечники не пробивают сталь.
Это изменение внесли после моего прошлого визита сюда. Мы с погибшей девчонкой по имени Таланн показали тогда этим падлам, что бывает, если в руки заключенным дать боевой арбалет.
Делианн наклоняется ко мне, берет за руку:
– Что, если бы ты мог остаться в живых?
– С какой стати?
Возвращается Орбек. Лицо т’Пассе мрачно, как у меня на сердце.
– Рановато. Я думала, у нас больше времени, – замечает она. – Нам было бы лучше обождать два-три дня.
– По дороге на эшафот все так думают, нет?
Она кивает.
– По моему знаку твои стопчут наряд охранников. Трое на одного, не меньше, – командую я. – На это ставишь самых слабых, их задача – принять на себя стрелы.
Стража наверху не постесняется стрелять: вот для этого им недотянутые тетивы. Крестовидные наконечники не пробьют доспехов, но плоть и кость они перемалывают не хуже электромясорубки.
– Вот для этого мне и нужна была еще пара дней, – отвечает т’Пассе. – Ребята просто не готовы. Если сломаются один-двое, остальные могут не сдюжить.
– Так подбери таких, чтобы не сломались. Ты знаешь кого, т’Пассе: тех, кто не хочет дожить до казни.
– Никто не мечтает дожить до казни.
– Ага, еще бы! И не думай сама лезть в драку: ты мне нужна как старшая по Яме. Когда припечет – организуй людей. Гони вверх по сходням.
Самострел заряжается не быстро. Мне не приходилось видеть, чтобы кому-то удавалось натянуть тетиву меньше чем за пять секунд, и это в наилучшем случае; в горячке боя это время смело можно удвоить.
А сходни лишь на комариный член длинней сорока метров.
– Орбек, бери Динни, Флетчера, Аркена и Гропаза, двух самых юных и жестоких бывших «змей» и двух жизнерадостно кровожадных огриллоев, – и, как только лучники сделают первый залп в толпу, дуйте по сходням вверх. Ты идешь третьим, понял? Третьим. «Змей» вперед; потерять Динни с Флетчером нам легче, чем твоих. Мы обязаны захватить лебедку, – если мостки поднимутся, веселью хана. Ты главный по верху. Не трать время, чтобы добивать парней у лебедки: в Яму их, мы внизу разберемся.
– Как скажешь, босс.
– Т’Пассе, прямо за Гропазом пусти еще один заслон: следующий залп придется по лебедке. После этого – в рукопашную.
– Хари, остановись! – бормочет Делианн. – Подумай минуту, только подумай! Ты можешь придумать что-то получше.
Орбек отвечает за меня, широко ухмыляясь сквозь клыки:
– Что лучше-то?
Стражники у лебедки опускают лязгающий мост. Тот неритмично дергается в воздухе.
Я киваю Орбеку:
– Собирай ребят, и пробирайтесь к мосткам.
– Как скажешь, босс. – Он волочится прочь.
– Т’Пассе… – начинает Делианн и замолкает, увидав в ее глазах пустоту. Она готова умереть.
– Я буду тянуть, сколько смогу, – говорю я. – Собирай толпу, т’Пассе. Времени мало.
Она кивает и уже готова отвернуться, но, передумав, бесстрастно смотрит на меня, холодно поджав губы.
– Это большая честь, – говорит она.
– Для меня, – отвечаю я с тем же выражением.
Она улыбается – чудо из чудес – и уходит, пробираясь между зэками, то одного, то другого уводя за плечо с собой.
Делианн в отчаянии хватает меня за руку. Пальцы его облиты горячим потом.
– Хари, целься выше! Ты должен стремиться к большему. Умирать легко! Ты сам это говорил. С каких пор Кейн стал искать легких путей?
Конец сходней болтается уже в паре метров от пола, и у меня нет времени на всякую фигню. Я вырываю руку и огрызаюсь:
– Кейн – это просто роль, черт тебя дери! Я его придумал! Это моя фантазия! Я не Клинок, ядри его, Тишалла. Я просто Хари Майклсон, твою мать, когда-то неплохой Актер, а теперь паралитик средних лет, которому жить осталось пять минут!
– А если, Хари… Что, если…
– Если – что?
– Что, если правы все остальные? Если сказания о тебе не лгут? Что, если ты взаправду Клинок Тишалла? – спрашивает Делианн. – Если ты Враг Господень?
– Ну и что тогда? Хочешь, чтобы я пожал плечами и улыбнулся? Ничего, что я калека? Ничего, что Шанну зарезали? Ничего, что мне пришлось валяться в ее горячей крови? Ничего, что мертв отец и похищена Фейт. И ничего-таки-совсем-не-надо-волноваться?! Плюнуть и растереть?
– Нет. – Он мотает головой, словно извилины его рассыпались по черепу и он пытается собрать их вместе. – Нет-нет-нет-нет-нет-нет! Никто не в силах ничего забыть, как ты не понимаешь? Все, что случилось в твоей жизни, – любая мелочь – оставляет по себе шрам. Вечный шрам. Избавиться от него нельзя. Забыть о чем-то, стереть метку, оставленную на твоей душе, – значит стереть часть твоей сущности.
Чародей склоняется ко мне, вцепившись обеими руками в мое плечо. Его бьет озноб, глаза закатываются, щеку дергает тик.
– Шрамы – это путь к власти, – хрипит он. Дыхание его отдает ацетоном и гнилыми яблоками. – Шрамы – это карта благодати.
Он наклоняется так близко, словно готов поцеловать меня:
– Каждый из нас – сумма своих шрамов.
Наряд охраны топочет по сходням.
Я стряхиваю его руки, отталкиваю.
– Они идут. Лучше спрячься, пока еще можно.
– Что, – произносит он ясно, – если твоя фантазия – это Хари Майклсон? Что, если паралитик средних лет – это роль, которую Кейн играет, чтобы выжить на Земле?
Наряд сходит с мостков. Расталкивая заключенных дубинками, они прокладывают дорогу ко мне. Старший в наряде движется с хорошо знакомой мне развязностью: ждет драки. Он только не представляет, насколько серьезной будет драка.
– Хватит болтать, Крис, уматывай! – рычу я, подкрепляя слова сильным толчком, от которого чародей заваливается на бок и падает. Я закрываю глаза, чтобы не видеть муки на его лице.
Когда я поднимаю веки, наряд уже стоит передо мной. Орбек со своими ребятами выжидают в десяти шагах от подножия сходен, т’Пассе ждет моего кивка чуть в стороне, подняв руку перед взмахом. Старший по наряду поднимает забрало шлема и, встряхнув ржавыми кандалами, говорит:
– Доносят, что у вас тут завелся смутьян…
О черт! Черт! Теперь понимаю.
Только теперь.
Дело не в празднике Успения: до него еще несколько дней. Все из-за меня. Я – смутьян, говорят они, и, честно сказать, поспорить с ними трудно.
Смутьянов из Ямы переводят в Шахту.
Это будет венец моей тюремной карьеры.
Я смотрю на Делианна.
«Если…» – шепчут его измученные глаза.
И вокруг толпятся люди, готовые за меня умереть…
Я протягиваю стражникам обе руки, подставляя запястья, и вздыхаю, когда старший по наряду защелкивает кандалы.
– Ну ладно, как скажете, – говорю я. – Пошли.