Перебирая бессчетные души, которых он мог коснуться при ее посредстве, Кейнова Погибель искал ту, что хоть на миг отвлекла бы внимание царицы Актири, затупив бритвенное лезвие ее мысли. Далеко-далеко приглушенный, но мучительный, как заноза в отмороженном пальце, столь слабый и потаенный, что едва ли смогла бы царица Актири уловить его без помощи своего упрямого и даровитого противника, звучал сдавленный стон предельного ужаса.
Маленькая девочка звала маму.
Доссайн из Джантоген-Блаффа, мастер-связист из монастырского Посольства в Анхане, установил Артанское зеркало на окованном медью сундуке, в котором оно обычно хранилось. Навес на корме баржи, сложенный из сломанных ящиков и просмоленной бумаги, соединялся с навесом, что соорудили матросы, чтобы осенние дожди не заливали недвижное тело посла Райте.
Вокруг Райте бдили четверо эзотериков с длинными посохами. Временами один из монахов протягивал свое оружие в сторону лежащего, но стоило оконечности посоха приблизиться к тому на длину руки, как звенящий клинок, блеснув, отсекал от него кусок. Глаза Райте оставались закрыты, и поза не менялась, если не считать мгновенной судороги, сопровождавшей каждый удар.
Палубу усеивали деревянные обрубки. У входа под навес стояли еще двое монахов с запасом целых посохов. А за порогом еще четверо суровых братьев, преграждавших путь любопытствующим матросам и капитану, все более озлобляющемуся с каждым часом.
Доссайн сумрачно покосился на своих помощников – брата-хранителя и брата-чтеца. Те одинаково неуверенно пожали плечами. Мастер-связист устало потер глаза; поездка в бешено несущейся карете от Анханы до пристани, где стояла на приколе баржа, заняла больше суток, и монах никак не мог избавиться от утомления и озноба. Он начинал подозревать, что подхватил ту же лихоманку, с которой слег исполняющий обязанности посла Дамон, который так и не смог приехать, невзирая на ясно выраженное желание явиться сюда лично и оценить ситуацию собственными глазами.
Дамон полностью отдался поискам своего трансдейского коллеги с того момента, как посол Райте не явился, как ожидалось, в Посольство несколько дней тому назад. Наедине он признавался Доссайну, что, по убеждению его, в Анхане, равно как по всей Империи, творилось нечто несказуемо ужасное и у истоков этого ужаса загадочным образом стоял Райте. Он бессвязно бормотал что-то про Кейна и патриарха и как тайные враги тянут лапы к Монастырям и врио посла Дамону лично, и мастер Доссайн успешно отметал его слова как лихорадочный бред – до того часа, когда вступил на борт проклятой баржи.
Во всяком случае, он и заподозрить не мог, что нелепый донос капитана окажется верным во всех подробностях. Невозможная эта истина заставляла его против воли опасаться, что в Дамоновом бреду могло оказаться больше правды, чем может логически заподозрить разумный человек.
Доссайн уже связывался через зеркало с Посольством, и его уверили, что следующий сеанс связи примет лично Дамон.
Без охоты он принялся за дыхательные упражнения, призванные настроить его Оболочку в резонанс с вибрациями гриффинстоуна, питавшего зеркало. Еще секунда – и слившиеся Оболочки настроились на цвет и форму Оболочки Артанского зеркала в Посольстве. Отражение Доссайна в зеркале сменилось физиономией брата-динамика из Анханы; мастер-связист приветствовал его согласно обычаю и попросил позвать посла Дамона.
Волосы Дамона были всклокочены, по лбу струился пот; глаза походили на вареных устриц и отчего-то не могли глянуть на собеседника прямо.
– Мы провели предварительный осмотр, господин посол. Ситуация, – Доссайн нервно поерзал, – соответствует описанию речников. Посол Райте скован необъяснимым риктусом. Он не говорит и не движется, кроме как для того, чтобы поразить мечом любое тело, готовое его коснуться. Наши противочарные сетки бесполезны и требуют починки: когда мы попытались опутать его, он рассек сеть прежде, чем та сомкнулась над ним.
Дамон мучительно раскашлялся, утирая губы.
– А меч?
Доссайн обернулся к брату-хранителю:
– Исполняющий обязанности посла желает знать твое мнение о клинке. Возьми меня за руку и взгляни в зеркало.
Монах подчинился, и Доссайн заметил, как взгляд его зашарил в поисках собственного отражения на месте физиономии Дамона. Брата-хранителя непроизвольно передернуло, и он начал, сбиваясь:
– Брат-чтец и его помощник согласны с моей предварительной оценкой… до более подробного… э-э-э… изучения ситуации. Наиболее вероятно – почти бесспорно, – что этот меч является зачарованным клинком Косаля, ныне известным как меч святого Берна… хотя в его истории – как можете догадаться, весьма долгой – нет сведений о том, чтобы этот меч вызывал одержимость или… э-э-э… судорожные припадки. Это само по себе говорит против такой точки зрения; кроме того, на клинке видны знаки – судя по всему, руническая надпись или чаропись некоего рода, изучить которую вблизи мы не смогли по понятной причине… однако известно, что клинок Косаля ничем не украшен. С другой стороны…
– Итак, – отрезал Дамон – голос его, невзирая на болезнь, оставался крепок и суров, – вы не знаете, что случилось с братом Райте, не представляете, как можно вызволить его из этого состояния и возможно ли предпринять подобную попытку.
– Я… э-э-э… ну… – Брат-хранитель сглотнул. – В общем, так и есть. Но… – Он неуверенно ткнул пальцем туда, где на палубе бревном валялся Райте. – Э-э-э… радиус реакции брата Райте постепенно увеличивается с того момента, как мы начали осмотр этим утром. Мы ожидаем, что он стабилизируется на расстоянии пяти-шести футов – максимальном, куда он может дотянуться клинком, если только не сумеет каким-то образом подняться на ноги.
– А если он встанет?
– Ну, э-э-э…
Дамон нахмурился:
– Полагаете, это действуют чары?
Брат-хранитель кивнул:
– Оба наших товарища, способных входить в транс, подтверждают это, хотя их доклады сами по себе вызывают некоторые трудности. Хотя Оболочка пострадавшего несет явные следы повреждения – скорее всего, магической природы, – в окружающем ее Потоке нет никаких возмущений; иначе говоря, если это действуют чары, мы не в силах определить, откуда они проистекают.
Дамон вздохнул:
– Я вижу только одно решение. Мы должны поместить его вместе с мечом в подвальный склеп.
Ход мыслей посла был Доссайну понятен. Подвальный склеп был частью монастырских владений брата-хранителя: обложенная стальными плитами комната в подвале с дверью толщиной в два фута. Тщательно защищенный от потоков Силы склеп был хранилищем опасных магических артефактов. Как склеп, так и дверной проем были довольно велики; возможно даже, что Райте удастся туда затащить, не спровоцировав убийственного защитного рефлекса. Там Райте будет полностью отрезан от внешних источников Силы и, возможно, сумеет перебороть загадочные чары, сковавшие его.
– Но… но… – запротестовал брат-хранитель, – как же нам доставить его в Посольство? Мы его с баржи-то снять не можем!
– Для начала, – заметил Дамон, – нам необязательно снимать его с баржи. Достаточно передвинуть баржу.
– С капитаном возникнут проблемы, Дамон, – пробормотал Доссайн. – Он уже капризничает и бормочет что-то о компенсации за потерянное время. Думаю, он просто отправил бы посла Райте на дно и поплыл бы дальше в Терану, если б мог.
– Выкупите его груз, – распорядился Дамон. – Если придется, выкупите проклятую баржу. Но верните Райте сюда. Не знаю, что происходит, но твердо уверен – это связано с ним.
– Но… но расходы… – заныл брат-хранитель.
– Посол Райте является подданным Монастырей, и он в беде, – процедил Дамон сквозь стиснутые зубы. – Исполняйте.
– Но, – мягко заметил Доссайн, – если предположить, что состояние посла не изменится за время пути, мы так и не сможем снять его с баржи.
– Это уже не ваша забота. Тащите его сюда.
Связь прервалась.
Доссайн вздохнул:
– Что ж… возвращаемся в Анхану.
В конце концов против них Ханто Серпа настроило то, что они творили с девочкой.
В смутном туманном киселе, что сходил для теней умерших за мысли, он полагал, что расплавил бы на металлолом проклятый Венец Дал’каннита, если бы знал, что, преобразившись в Ма’элКота, сам он окажется здесь: призраком в собственном черепе, против своей воли вовлеченным в бесконечное, беспредельное насилие над невинным ребенком.
Иной раз Ханто мерещилось, будто он вплетен в колоссальную слизистую паутину, – стеклянистая мерзость цеплялась за нагое тело девочки, капала в глаза, забивалась в рот, и нос, и уши: каждая капля искала отверстия, которое открыло бы ей путь к реке. А в другой раз мерещилось, что девочке вспороли живот, а он перебирает неторопливо ее кишки, внимательно изучая их дюйм за дюймом в поисках неуловимой связи с разумом Чамбарайи. Подчас то было насилие, простое и явное, жестокое надругательство, попытка мучениями добиться капитуляции: «Пусти нас к реке».
Иногда мерещилось, что с девочки содрана кожа и живая плоть обтягивала его, словно гротескный маскарадный костюм, будто бы, прикинувшись ею, он мог дотянуться до реки.
Не то чтобы Ханто пребывал в сознании; если так, то в чужом. Как и остальные тени, он был личиной, но не личностью, набором взаимосвязанных воспоминаний и впечатлений, отношений и манер, который Тан’элКот поддерживал, чтобы препоручать ему отдельные задачи, которые иначе пожирали бы неоправданно большую долю его внимания. Конкретно Ханто был специализированной подпрограммой, с помощью которой Тан’элКот получал доступ к областям украденных воспоминаний и умений, связанным с искусством и эстетикой.
Но он был не просто программой: он был фундаментом, оригиналом, ядром того существа, что стало богом Ма’элКотом. Когда Ханто выдавалась возможность подумать, ему нравилось считать себя душой бога.
Ханто Серп никогда не гонялся за женщинами, да и за мужчинами тоже; плотские страсти оставляли его равнодушным. Он не стремился к богатству; для него оно было средством, но никак не целью. Он не был любителем роскоши и неги, и жизнь в бесконечных развлечениях не привлекала его. Не стремился он и к власти над окружающими.