Ты снова явился мучить меня?
– Надеюсь, нет, – ответил он.
Моя дочь, простонала она, и светоносный плащ потемнел, словно зимний вечер. Дочь моя умирает!
Чародей вспомнил о Деметре и Персефоне, но не мог бы решить, принадлежала эта мысль ему или богине.
– Многие живут. Ты должна спасти тех, кого еще можно спасти.
Некогда назвалась я избавительницей, ответила она. Ныне я лишь тень умершей. Я не в силах никого спасти.
– Я не стану спорить. Действуй.
Как могу я? Без тела… без воли…
– Тело есть у меня. Возьми меня, как пыталась овладеть Райте. Я восполню недостающее в тебе.
По щекам ее потекли кровавые слезы.
Ты не знаешь, что готов предложить…
– Я не предлагаю. Я требую: возьми меня. Спаси их.
Он отворил свой разум перед раненой богиней.
Она беспомощно поплыла к нему.
Ты умрешь, прорыдала она.
И он ответил:
– Знаю.
Он притянул ее к себе, и она окутала его, проникла внутрь, обернулась им. Чародей принял на себя ее боль и одарил своей волей. Сквозь него она потянулась к силе реки, и тихо звеневшая в сердце его Песнь Чамбарайи загремела титанической мощью.
Пять минут.
Бог ощутил, как коснулись внутренней сути его мысленные щупальца, отдававшие запахом речной богини…
И погасли.
Тварь, которая была некогда Артуро Кольбергом, ощутила, как гаснет в ее коллективном сознании эхо страданий богини; миг спустя утихли неслышные рыдания Фейт, и тварь поняла, что ее предали.
Девчонка потеряла сознание, и связь была разорвана.
Ярость взорвалась в его мозгу, стирая своим блеском лужок на берегу Большого Чамбайджена, стирая Ма’элКота, расхаживавшего вдоль кромки воды в своем модном костюме, стирая лимузин, социальных полицейских, Эвери Шанкс – заставив на мгновение забыть даже о божественной мощи.
На долю секунды тварь снова стала Артуро Кольбергом, некогда Администратором, снова преданным…
Его предал Майклсон.
Взревев, он метнулся через салон, ухватив девчонку за воротничок белой ночной рубашки, стиснул в кулак артритные пальцы – и руку его перехватила стальная перчатка безликого социального полицейского. Он попытался вырваться, но с тем же успехом он мог двигать горы иссохшими руками.
Место гнева заняла безысходность. Он обвис, беспомощный, – и это давно привычное бессилие вернуло его к себе. Снова он был богом – и счастлив этим.
Бог понимал, что девчонка отравлена; чародейским оком Ма’элКота бог видел, как рассудок ее неспешно скатывается к порогу смерти. И теперь бог ощущал, что меч находится в зале правосудия столичного Суда.
В тот самый миг, когда знание явилось ему, где-то в невообразимых недрах десяти миллиардов подсознательно связанных разумов родился импульс. Возможно, он пришел от Ма’элКота, или Кольберга, или Марка Вайло, или любого из неведомых членов Совета управляющих; от инженера-химика в СинТеке или от подпольного оперативника Социальной полиции, проникшего на незаконную сходку Рабочих, от домохозяйки в Белграде или дворника в Новом Дели. А может, импульс родился у них одновременно: вот еще один способ разделить вину. Одна десятимиллиардная доля ответственности – бремя достаточно легкое даже для самой чувствительной совести.
Тела, служившие некогда Артуро Кольбергу и Ма’элКоту, одновременно одинаково усмехнулись.
Через пять минут состояние девчонки уже не будет играть роли.
В двадцати километрах над Анханой белл-хауэлловский ТБ-24 «Дэв» вышел из пике, сбросил единственную ВЭО антифугасную УБН-РБЧ и на максимальной скорости устремился в сторону восходящего солнца.
Губы не слушаются меня, язык едва шевелится. Я кричу Райте в ухо, чтобы слова не затерялись в громе пушек:
– Ты можешь говорить с ним?
– Что?
Я хватаю его за плечо:
– Ты можешь говорить с Ма’элКотом? Ты чуешь его – а он тебя? Можешь с ним связаться?
Взгляд монаха теряется в небе.
– Одна машина… ТБ-24 «Дэв», производства «Белл и Хауэлл», экипаж четыре человека, эффективный потолок двадцать пять тысяч метров, максимальная скорость два комма один Маха[6], вооружение…
– Приди в себя, черт! – Я снова встряхиваю его. – Ты должен достучаться до Ма’элКота, сказать ему…
– Пикирует, налетает, словно кречет…
Какой-то миг я могу думать только об одном – как же мне, блин, холодно, потому что стылая вода вытекает из чаши; меня трясет от холода, руки немеют, стынет спина, я не слышу себя, потому что рев в ушах перекрывает даже грохот сражения. Я знаю, зачем летит турболет. Всего один.
Больше и не нужно.
Меня охватывает нелепое желание поднять глаза, отыскать в небесах титановую булавочную головку, хотя я понимаю, что ее не видно. Хочу глянуть – и не могу.
Боюсь.
В мозгу моем дымятся кинематографически яркие воспоминания – документальные кадры из Индонезии. Мысленно я уже вижу, как титановая слезинка роняет крошечное серебряное яйцо, прежде чем устремиться на восход…
– Скажи ему, что мы сдаемся! – рычу я. – Твою мать, Райте, передай ему, что мы сдаемся! Я сдаюсь! Я отдам ему меч, сделаю все, что он хочет, только скажи ему: не надо!!!
Вот же злая шутка: я и навел его на эту мысль.
Черт, они бы город стерли с лица Земли!
Разве один город – высокая цена за жизнь целого мира?
Да? Даже если это твой город?
Я готов рискнуть.
Он выложил карты. Поймал меня на блефе.
Взрыв убьет каждого из бывших пленников Ямы, кто несет в себе противовирус Шанны. Всех нас, до последнего.
Райте.
Делианн.
Т’Пассе.
Орбек.
Динни, Флетчер, Аркен, Гропаз…
Дамон. Джест. Лица. «Змеи». Подданные Короля.
Я.
Короткая вспышка незримого света выжжет наши кости, и Ма’элКот явится сюда, когда ему будет удобно, и подберет меч, и игра, блин, окончена. Это я думал, что я крутой. Безжалостный.
Черта с два!
Я даже не догадывался, что это такое.
– Он тебя слышит? Райте, твою мать, он тебя слышит?!
Взгляд монаха упирается мне в глаза.
– Нет, – отвечает он. – Не может. Я больше не чувствую его. Никого не чувствую.
Под ребра мне вонзается ледяной кинжал.
– Фейт?.. – выдавливаю я.
Райте еле заметно качает головой:
– В лучшем случае без сознания. Возможно, мертва.
Я опускаю голову: сгибаюсь под невыносимым бременем тщеты бытия.
Прежде чем чудовищная боль успевает захлестнуть меня, небо раскалывается от грохота. Я переворачиваюсь на спину, чтобы поглядеть вверх. Над нами расцветает пламенной звездой взрыв, чтобы в следующий миг скрыться в расползшихся медузой клубах черного дыма. Сыплются обломки. На моих глазах взрывается еще один турболет, и еще.
Догадку мою уверенно озвучивает Райте:
– В бой вступил Делианн.
– Ты чувствуешь его? – Я снова хватаю монаха за плечи и бью головой о камень. – Поговори с ним! Скажи ему, пусть уносит отсюда ноги…
По лицу Райте расползается улыбка – первая искренняя, счастливая улыбка, которую я у него вижу.
– Нет.
– Райте, ты должен ему сказать! Пещеры… он еще может успеть забраться под землю! Он выживет, он защитит меч! Скажи ему, чтобы сберег меч!
– Нет, – отвечает он безмятежно, откидываясь назад, словно ледяная грязь для него перина. – Я никому ничего не должен.
В глазах у меня кровавый туман. Я не успеваю подумать, как руки мои вцепляются в его воротник, пытаясь придушить ублюдка куском цепи, соединяющим мои кандалы. Но Райте получил эзотерическое образование. Схватив меня за запястье, он размыкает блок, а сочащееся из его ладони черное масло жжет не хуже кислоты. Я разжимаю руки, и он отталкивает меня.
– Я свободен, – говорит он. – Свободен.
Черт, да он бредит.
– Свободен тут сдохнуть, – отвечаю я. – Ты не знаешь, что случится…
– Мне плевать.
Штурмкатер пикирует мне на голову, пытаясь влететь в череп. Тратить время на Райте я не могу.
Кажется, отвертеться я не сумею.
Я бросаю Райте валяться на мокрых камнях, по-дурацки ухмыляясь небесам, и переваливаюсь через край чаши, надеясь, что фонтан хоть прикроет меня от пуль.
Войти в транс оказывается очень тяжело.
Я понимаю, что мне это удалось, когда соображаю, что мне уже все равно, подстрелят меня, или посекут осколками, или спалят огнем, если только я доберусь при этом до здания Cуда. К Делианну. Крису. Медленно, неуверенно я поднимаюсь на ноги.
Пули и осколки овевают меня ветерком, пролетая мимо.
Я наклоняюсь вперед, и нога сама собою ступает вперед, не давая упасть. Я все клонюсь, а ноги все шагают, и я не падаю.
Я иду.
ВЭО – это «высокоэнергетическое оружие», пережившее века обозначение всякого боевого заряда, использующего ядерный распад, синтез или то и другое в любом сочетании.
Термин «антифугасный» несколько сбивает с толку: его придумали в военной лаборатории, впервые успешно погасившей излучение высокоэнергичных фотонов – гамма-лучей и жесткого рентгена, – уменьшив тем самым тепловой эффект и ударную волну от взрыва до мощности приблизительно в 0,1 килотонны – всего лишь в сто раз сильней, чем от большой бомбы на химической взрывчатке.
УБН-РБЧ – это «разделяющаяся боевая часть с усиленным выделением быстрых нейтронов». Поток быстрых нейтронов благодаря поглощению в атмосфере ослабевает в десять раз на каждые пятьсот метров от эпицентра; разработчики оружия справились с этим эффектом, разделив боевую часть снаряда на множество маленьких боеголовок, автоматически рассеивающихся при активации системы, накрывая всю площадь поражения ядерным зонтиком, в зоне действия которого любая мишень получает свои десять тысяч рад. Быстрые нейтроны отличаются большим пробегом в твердых средах; даже противолучевая защита уменьшит дозу до пяти, в лучшем случае – до двух тысяч. Восемь тысяч рад являются для человека мгновенно смертельной дозой; пять тысяч за пять минут выводят солдата из строя, но убивают только через два дня.