ны, пытаясь перебороть инерцию баржи, и когти на ногах оставляли глубокие царапины в настиле палубы.
– Почему тормозим? – бесстрастно поинтересовался Перворожденный.
– Совсем дурной, козел? Анхана – главный порт на реке, нам до завтрашнего дня причала не видать. – Смешок помбоцмана был столь же мерзок, сколь и сам он. – Решил, что коль мы на день раньше пришли, так тебе пахать на день меньше? Хрен тебе! Работай, эльф. Или плыви.
– Ладно. Поплыву.
Делианн выпустил швабру и все с тем же безразличием на лице обернулся, готовый прыгнуть в воду, но огриллой оказался быстрее. Могучая длань схватила Перворожденного за плечо, так что боевой коготь на большом пальце вонзился в ребра, и потянула обратно на палубу.
– Хрена с два! – прорычал великан. – Ты мне задолжал день работы, козел. Ты чо, кейнист какой-то? Решил, что тебе все можно?
– Я не вполне понимаю, кто такие кейнисты, – ответил Делианн. – Но лучше отпусти меня.
– Пошел ты на хрен! Чтобы меня надул какой-то эльфишка!
Он дернул Делианна за руку, давая почувствовать боль и одновременно сбивая с ног. Великан ожидал сопротивления, даже драки, и был к этому готов, но тощий, изможденный Перворожденный застыл чучелом.
– Ты… хочешь отпустить меня.
Пальцы огриллоя разомкнулись сами собой, боевой коготь прижался обратно к запястью. Великан недоверчиво уставился на свои руки.
– Какого хрена…
– Я терпел твое общество пять дней, – отстраненно заметил Делианн, – потому что не мог быстрее добраться до Анханы иным способом. Теперь я ухожу, и ты меня не остановишь.
– Жопа! – решительно заявил огриллой, поднимая другую руку и собирая пальцы в кулак таким образом, чтобы не задеть угрожающе выставленный боевой коготь. На Большом Чамбайджене не было иного закона, кроме того, который команды барж устанавливали сами, – и никто не станет корить старшего на борту, если тот изувечит или пришибет простого матроса. – Я тебя выпотрошу, точно семгу, блин.
Морщины, оставленные на лице Перворожденного голодом и странствиями, прорезались глубже, превратившись в следы возраста – невозможной дряхлости, как будто Делианн взирал на мир сквозь толщу тысячелетий. Рука огриллоя безвольно повисла.
Великан взревел, оскалив клыки, и мучительно повел плечами, словно руки его были прижаты к телу незримыми кандалами, которые можно стряхнуть… но все было не так. Его руки ничего не сковывало. Они просто не повиновались его воле, свисая, будто парализованные.
– Эльфийский прострел, – с растущим, быстро переходящим в праведную ярость недоумением пробормотал он. – Поганец меня прострелил! Эй, полундра!
В ответ на вопль помбоцмана поднялись головы по всей барже.
Хотя в целом на реке царит беззаконие, за некоторые традиции команды баржей готовы жизнь положить, и за эту – в числе первых. Дюжина огров разом выдернула из воды свои шесты, грузчики побросали бутылки, сложили карты, спрятали кости. Даже палубные крысы, беднейшее поречное отребье, работавшее за харч и дорогу, отставили ведра и швабры, чтобы подхватить багры и крючья. И все разом ринулись на нос.
Делианн наблюдал за ними, чуть приметно нахмурив пушистые брови. Ближайший огр, потом еще один, за ним третий – с грохотом рухнули на палубу, с воем хватаясь за сведенные мучительной судорогой ноги. Прострел обездвижил их, как удар ножом по ахилловой жиле.
Остальным пришлось сбавить ход, чтобы бьющиеся в судорогах великаны никого не зашибли ненароком. И тут же дорогу им перегородила стена огня высотой с двух огров.
– Это просто фантазм! – взвыл огриллой. – Просто эльфья волшба, олухи! Она никого не тронет!
Очевидно, кое-кто из матросов, как и помбоцмана, знал, что чары Перворожденных обычно действовали лишь на рассудок жертвы, а может, просто был похрабрее. Они ринулись в огонь – и вывалились из него, шатаясь, в горящей одежде и с тлеющими волосами. С воплями они попрыгали в реку.
Огриллой моргнул единственным глазом, прищурился, моргнул снова.
– Не тронет, – тупо повторил он, – эльфья же!
– И это было бы так, – отозвался Делианн, – будь я взаправду эльфом.
Протянув руку, он дернул помбоцмана за единственный клык с такой силой, что великана скрючило.
– Я не люблю насилия, – отчетливо прошептал он прямо ему в ухо. – Я не желаю зла ни тебе, ни кому другому. Но сейчас я ухожу. Времени нет разводить церемонии. Кто бросится – прибью. Понял? Потом вернусь и прибью тебя. Скажи, что ты меня понял.
Огриллой шарахнулся, мотая башкой, будто пытался стряхнуть надоедливого эльфишку, но тощий, почти бесплотный фей оказался чудовищно силен. Он снова притянул великана к себе. Из-под пальцев его струился дымок, разнося смрад горящей кости. Великан застонал, потом завизжал пронзительно и долго.
– Скажи, что ты меня понял, – повторил Делианн.
– Я… понял, понял, – прохныкал огриллой. – Только сгинь!
Перворожденный отпустил его, и великан отпрянул. На клыке его остались черные отпечатки пальцев. Он едва не рухнул в огонь, но в этот момент завеса пламени потухла, будто накрытая невидимым одеялом, оставив только широкую полосу из тлевших досок.
Делианн глянул вниз с борта, проверяя, не зашибет ли он кого-нибудь из прыгнувших в реку матросов, потом бросился вниз сам, ушел под воду, вынырнул и, сильно загребая, направился к берегу. Выбравшись из воды, он кинулся бежать, даже не оглянувшись на баржу посреди реки. Путь его лежал в Анхану.
«Людская кровь, – слышались ему насмешки братьев. Это была их любимая подколка. – Всегда делать – и никогда не быть. Это зовет людская кровь, ты разбрасываешься временем, как хуманс; у тебя его так мало, что не жаль и растратить, словно нищеброду, нашедшему кошелек».
«Может быть, – откликнулся он своим мыслям, – но сейчас у меня осталось больше времени, чем у вас».
Он отчаянно хотел ошибаться; мучительное стремление отвергнуть реальность жгло ему сердце, как колдовской пламень опалял палубу баржи.
До окраины Анханы оставалось не больше трех миль по равнине; над городом сгущались дождливые сумерки.
Делианн бежал неловко, спотыкаясь, будто ноги его принадлежали кому-то другому или были перебиты, так что Перворожденный припадал сразу на обе, но, несмотря на это, двигался очень быстро, стягивая Силу, чтобы напитать натруженные мышцы. Трущобы, окружавшие Лабиринт Анханы, он преодолел за четверть часа.
Буря рвалась ему навстречу, обливая потоками сернистого дождя. Не сбавляя шага, Делианн свернул на дорогу, ведущую на север, туда, где Лабиринт переходил в Промышленный парк.
Даже пустоглазое людское отребье, населявшее эти трущобы, находило в себе силы плюнуть в пробегавшего; спешить мимо хумансов так, словно тебе есть куда податься, считалось непочтительным. Анхана была сердцем людских земель, и здесь привечали только тех Перворожденных, кто знал свое место.
Добравшись наконец до Города чужаков – нелюдского гетто Анханы, – Делианн выпустил водоворот Потока, поддерживавшего его. Сейчас он не мог позволить себе отвлекаться от реальности, если хотел живым выйти из сплетения узких многолюдных улочек, расталкивая бессчетных Перворожденных, покорителей камней, огриллоев и хумансов.
Наступала ночь, и под открытое небо решились выбраться даже несколько троллей; то один, то другой задумчиво косился на решительного прохожего и голодно цыкал бивнем, будто втягивая стекающую по губам слюну. От вони перехватывало дыхание, от шума и бесконечной суеты кружилась голова. Мерзость, запустение, слепые глаза Перворожденных – из-за Анханы Делианн оставил род людской ради эльфийских пущ.
За двадцать лет, что Делианн не ступал на эти улицы, Город чужаков сильно изменился. Тогда здесь было тесное, переполненное гетто, набитое Перворожденными, покорителями камней, древолазами, огриллоями и их родичами-великанами, что пытались заработать на хлеб по окраинам столицы, продавая хозяевам-людям силу и мастерство, теряя себя в дурмане и выпивке, огрызаясь и уничтожая друг друга, словно крысы в битком набитой клетке.
В те далекие дни стражники-люди наводили порядок не иначе как отрядами по пятеро, заработав себе жестокостью и щедрым использованием окованных железом дубинок кличку «головоломы»; теперь, похоже, пятерки головоломов сменились парами, причем один в паре всегда был человеком, а второй – нелюдем, обычно Перворожденным или покорителем камней. Люди носили черные с серебром мундиры, нелюди – алые с золотом. Делианну они попадались на глаза постоянно: проталкивались сквозь толпу, разводили драчунов, останавливали споры, прокладывали дорогу каретам богачей. Только головой оставалось покачать…
Двадцать лет назад надеть эти цвета значило объявить о своей принадлежности к одной из двух могущественных банд Лабиринта: Лица или подданные Короля Воров. Но тогда ни одна из банд не брала под свое крыло Город чужаков, и уж во всяком случае Лица нелюдей не привечали. Кроме того, это были именно банды: Лица приторговывали незаконной «дурью» и живым товаром, подданные Короля промышляли нищенством и шарили по карманам, а сверх того – зарабатывали охраной и вымогательством. Каким образом и те и другие образовали нечто вроде народной стражи, Делианн боялся догадываться.
Само гетто выросло в размерах втрое, если не вчетверо, расползаясь, словно плесень; сейчас, ночью, оно распускалось венериной мухоловкой, источая опасно притягательный сладкий аромат. На мокрой мостовой играли грязные радуги, свет бессчетных цветных фонарей разбивался о булыжник, и вывески на приземистых тавернах и игорных домах мерцали яркими огнями. Вывески объявляли, какие удовольствия можно найти под этими крышами. Игры – от простых костей и рулетки до петушиных боев, борьбы с медведем и гладиаторских боев между разными расами, от хумансов и Перворожденных до огриллоев. Еда – от деликатесных импортных крылышек тофальмо до каши с острым шпиком, плати и жри до отвала. Напитки – от дрянной сивухи до тиннаранского бренди. Наркотики – от простого паленого рита до экзотических порошков, способных самые потаенные фантазии сделать ощутимыми ясно, как соринку в глазу. Шлюхи – на любой вкус, любого опыта, возраста, пола, ориентации и видовой принадлежности, от томной педерастии до извращений, цена на которые включает помощь врача сразу по завершении акта.