Я вижу, как оно, померцав, гаснет.
Вытерев рапиру, я не сую ее в ножны, как обычно, а вгоняю острием в выступивший из земли корень, и она покачивается маятником, поблескивая в лунном свете. Выдергиваю из трупа сломанную стрелу и поступаю с ней так же.
Я неторопливо распутываю перевязь из кожаных шнурков, поддерживающую мои ножны и колчан, снимаю, вешаю на эфес рапиры. Затем приходит очередь рубахи, и штанов, и чулок, и башмаков. Все это я складываю на узловатом широком корне рядом с рапирой и сломанной стрелой. Подбираю с земли отброшенный в сторону лук и с торжественной, церемонной бережностью возлагаю сверху.
– Да что ты такое творишь?! – В голосе Ррони слышится хрипотца. Мы уже много дней не разговаривали вслух, и его привычная насмешка подозрительно испарилась. – Делианн, облачись! Или ты вовсе обезумел?
Он стоит за моей спиной; я оборачиваюсь и смотрю ему в глаза. Брат мой, мой лучший друг. Ррони стоит над детским трупиком; тонкие его черты корежат омерзение и ужас, и целую вечность – одно биение сердца – я могу только смотреть на него, не двигаясь, не моргая, не дыша. Все мое существо захвачено мучительной мечтой: чтобы мой брат родился трусом.
Трус никогда не зашел бы в эту деревню. Трус не оставил бы Митондионн, чтобы отправиться в опасный бессмысленный поход на пару с полубезумным, полным людской скверны братом.
Трус выжил бы.
Я возвращаюсь в себя, будто ужимаясь, – словно мир съежился за миг и я должен в нем поместиться.
– Что ты натворил здесь? Делианн, да ответь же! Что с тобой сотворили?
Я не могу уложить этого в голове – пока.
Скорее всего, Ррони уже мертв.
Он делает шаг, протянув ко мне щупальце Оболочки, меняющее цвета в попытках подстроиться под меня и сковать. В тот миг, когда оттенок ее выпадает из пламенной зелени Слияния, я выдергиваю из дерева рапиру и бросаюсь вперед. Одно из преимуществ моей смертной крови – Сила, с которой не сравниться ни одному из Перворожденных. Когда эфес рапиры врезается Ррони в висок, тот падает как подкошенный.
Я стою над ним, задыхаясь, и мучительная боль жжет мне грудь.
Вонзив рапиру обратно в корень, я опускаюсь на колени и проворно раздеваю брата. Одежду его я укладываю поверх собственной, башмаки ставлю рядом. Нагой, босой, безоружный, я обхожу деревню по околице, собирая Поток внутри огненного образа, который я держу в своем сознании, ясного, как сон; от моих шагов земля прорастает пламенем. Не находя ответов в Слиянии, мои друзья в лесу тревожно окликают меня, когда первые струйки дыма касаются их. Я касаюсь их мыслей единственным кратким: «Терпение».
Я возвращаюсь к центру деревни. Огонь льнет к моим ногам, будто верный щенок. Встав рядом с узловатым корнем, я поднимаю на руки своего брата и обращаю лицо к бесстрастным звездам.
Вокруг меня в языках пламени танцует смерть моего народа. Но я клянусь – Т’налларанн, Дух Жизни, слышишь?! – я клянусь, что не дам ей пройти.
Одним неслышным зовом я окутываю очистительным огнем нас обоих. Пламень с громом обрушивается в лес, словно обломок солнца, и к небесам вздымается ядовитой поганкой дым. Землю вокруг нас усеивают ведьмовским кольцом тлеющие во тьме, словно мириады глаз, угли.
Я стою в центре круга, все так же держа Ррони на руках. Оба мы дышим тяжело – воздух полон дыма. Платиновые кудри брата превратились в вонючие, спутанные паленые патлы, тело покрыто тончайшей серой пылью – сгоревшим эпидермисом. Думаю, что я выгляжу еще хуже.
– Вот теперь, – удается пробормотать мне голосом бесцветным и мрачным, как пепел моего сердца, – осталось придумать убедительную ложь для остальных, и все еще может обойтись.
Связь прервалась вспышкой белого огня. Кожаная дубинка Тчако врезалась Делианну в лоб.
– Ты что делаешь?! – взвыла огра, снова занося дубинку. – Ты, кровосос долбаный, я из тебя лепешку сделаю! Ты что с ней сотворил?!
Кирендаль распростерлась на полу перед ним. Лицо ее было белым, словно известка. Вновь просвистела в воздухе дубинка, едва не расколов ему череп. На изгвазданную бурым стену брызнула свежая кровь, и в глазах у пленника потемнело.
Все Слияние заняло времени не больше, чем ушло у великанши на один взмах дубиной.
Делианн попытался заслониться рукой от следующего удара, но не мог даже поднять руки, даже отвернуть головы…
– Если ты ее обидел, ты, долбаный…
– Тчако, – прошептала с пола Кирендаль голосом слабым и дрожащим, но достаточно ясным, чтобы спасти Делианну жизнь, – не надо. Не бей его. Помоги встать.
Грубые черты огры исказились в карикатурной маске недоумения, однако великанша опустила дубину и протянула чешуйчатую длань, чтобы помочь хозяйке. Кирендаль тяжело оперлась о ее руку и протерла глаза.
– Возьми ключи. Сними с него кандалы.
– Кир, ты не в се…
– Шевелись, твою мать! – рявкнула фея.
Снести ее недовольство великанша не могла. Бросив на Делианна убийственный взгляд, она пошла за ключами.
Дверь затворилась.
Лишенная опоры, Кирендаль пошатнулась, вновь коснулась своего лица – будто проверяя, нет ли жара, – и, забыв о роскошном платье, опустилась рядом с Делианном, чтобы положить руки ему на колени в древнем жесте верности.
– Я… просто не верится… Делианн, я…
– Все в порядке, Кир, – прошептал он ласково. – Понимаю, это нелегко. У меня было две недели, чтобы свыкнуться с этой мыслью, и все равно хочется порой выть без остановки.
Она опустила глаза, согнув перед пришельцем гордую хрупкую шею:
– Я в вашем распоряжении, мой принц. Что сделать?
Делианн глубоко вздохнул и понадеялся, что вдвоем они все же сумеют кого-нибудь спасти.
– Для начала, – медленно проговорил он, – надо поймать Актири.
Глава пятая
И каждому выпала своя роль. Подлый рыцарь защищал богиню на полставке. Богиня на полставке служила земле. Жрецы пепла и праха утоляли голод своего владыки.
Темный аггел воевал.
Он шел на зов подлого рыцаря. Он согнул перед своей волей богиню на полставке. Он назвал своим врагом бога пепла и праха.
В тот день темный аггел разбил свои цепи и вышел на бой.
Хари неподвижно сидел в своем неудобном кресле, забыв о боли в спине, и, затаив дыхание, слушал.
Ему был знаком этот голос.
Странноватого фея он не узнал, но память на голоса у Актеров профессиональная. Этот голос будоражил старинные воспоминания, полузатертые годами. Откинувшись на спинку кресла, Хари закрыл глаза, отстраняясь от непривычного лица, сосредоточившись только на голосе.
…Но этого вы не знаете. По крайней мере, надеюсь, что не знаете. Именами всех богов, которых почитаю, я молюсь, чтобы даже у чудовищ, управляющих Студией, недостало низости намеренно ниспослать на нас ВРИЧ!..
ВРИЧ? В Надземном мире? Вздрогнув, Хари подскочил в кресле и широко открытыми глазами уставился на экран. Воздух не лез в горло.
Помните, что ВРИЧ едва не уничтожил цивилизацию, невзирая на вакцины, карантин и лучшие медицинские технологии Земли.
Помните, что здесь, в Надземном мире, основным методом исцеления служит наложение рук.
Не поддавайтесь Слепому Богу. Жадность худших из вас не должна возобладать над совестью лучших. Сражайтесь.
Вы единственная наша надежда.
Наши жизни – в ваших руках.
Спасите нас.
Хари забыл о голосе. В голове его завывал смерч, заглушая неслышным воплем все мысли, кроме единственного бессильного шепотка: «ВРИЧ, ВРИЧ, ВРИЧ…»
Наверное, ошибка. Несчастный случай. Или он ослышался… точно ослышался… В лишенном современных технологий мире ВРИЧ был идеальным оружием. Вирус мог уничтожить все теплокровные существа на планете.
«Кроме нас», – поправился Хари.
На Земле вирус РИЧ был искоренен более пятидесяти лет назад – после карантина и повальной вакцинации. Последняя вспышка эпидемии наблюдалась где-то в Индонезии, когда на свободу вырвался вирулентный штамм из иммунологической лаборатории. Кто-то пустил слух о существовании штамма в местную прессу, породив стихийный бунт, во время которого лаборатория была разгромлена и выжжена дотла, однако недостаточно тщательно.
Тогда по всему миру погибло более двух миллионов человек, из них примерно пятьсот тысяч – от самого вируса, остальные полтора миллиона стали жертвами жертв. При той вспышке сохранялось, как и в большинстве крупных эпидемий ВРИЧ-инфекции с начала двадцать первого столетия, стандартное соотношение: больной ВРИЧ губил в среднем 2,8 человека, прежде чем умереть от болезни или быть убитым самому. Конгресс праздножителей в Женеве действовал с исключительной оперативностью; не прошло и двух суток, как вспышка инфекции была подтверждена, остров стерилизовали массированной нейтронной бомбардировкой. Гибель ста двадцати семи тысяч островитян была погребена в итоговых строках отчетов – и умерли они напрасно.
До того как вступила в строй современная мировая Сеть подконтрольных компьютерам транспортных артерий, ввести карантин на достаточно большой территории – даже на острове – было нереально. При первых же признаках эпидемии тысячи беженцев на аэромобилях покинули остров. За несколько часов болезнь распространилась на все континенты. Вот поэтому по сей день вакцинация против ВРИЧ оставалась обязательной.
Хари, как и многие его ровесники, вырос в тени всеобщего страха – увидать над головой расцветающий взрыв нейтронной боеголовки, но это было не так страшно, как сама болезнь. Лысый эльф со странно знакомым голосом заметил, что ВРИЧ едва не уничтожил цивилизацию. «Отец, – мрачно подумал Хари, – мог бы с этим поспорить».
Дункан заявил бы, что слово «едва» тут лишнее.
Все, что ценил Дункан в истории человеческой мысли – от демократической выборной системы до так называемых прав человека, которых он добивался столь безуспешно, – в Чумные годы прошло прямиком на бойню, чтобы получить молотом в лоб.