Келлер подавился и, судорожно закашлявшись, забрызгал весь экран слюнями. В приступе паники – ну как же, сейчас весь Совет уставится на него, а он только что на них начхал! – толстяк отчаянно завозил рукавом комбинезона по пластику и едва не продавил терминал локтем. Он столько раз мечтал об этом, что даже сейчас не был уверен, что ему не мерещится… хотя, наверное, не мерещится.
В мечтах ему не бывало так страшно.
Он примостил руки на столе перед собой, стараясь не замечать, как они дрожат, и задышал глубоко-глубоко: вдох-выдох, вдох-выдох, пока голова не закружилась. И все же, когда миленькая стенографистка отчетного центра уступила экран официальному логотипу Студии – закованному в броню рыцарю на вставшем на дыбы крылатом коне, анфас, – Келлер понял, что никакой дыхательной гимнастикой ему не растопить комок подсердечного льда.
– Ремесленник Келлер. Расскажите подробнее о Трансфере, который Майклсон приказал осуществить под угрозой насилия.
Вот так – бесстрастно, холодно, без церемоний или преамбул – Гейл Келлер очутился перед ирреальным ликом Совета управляющих.
Председатель Майклсон упоминал порой об оцифрованном выхолощенном электроникой голосе Совета, по которому никогда не скажешь, кто и с кем говорит. Неизвестно даже, кто в данный момент находится в составе Совета, – известно только, что управляющих не меньше семи и не больше пятнадцати и выбирают их всегда из ста семей, элиты самой элиты праздножителей. Личности управляющих тщательно скрываются, чтобы система студий как таковая сохраняла положение неотъемлемой общественной собственности, – невозможно повлиять на решения членов Совета, если даже не знаешь, кто они. По слухам, даже члены Совета не знали своих сотоварищей, будто встречался Совет только в виртуальности и каждый из управляющих видел на своем экране такой же логотип.
Келлеру такое объяснение безликой анонимности Совета всегда казалось разумным и достаточным. Но только теперь, столкнувшись с мертвой картинкой и бесстрастным голосом, он начал осознавать истину более глубокую. Полное безличие Совета таило собственную мощь.
– Транс… э-э-э… Трансфер? – Келлер запнулся. – Мм, да…
Он старался рассказывать как мог четко, но страх, вместо того чтобы ослабеть с течением времени, переходил в ошеломляющий ужас. Не получая отклика – ни кивка, ни улыбки, ни нахмуренных бровей, ни намека на позу или движение, ни одобрительного «мм» или «да, продолжайте», – он не мог судить, встречен его рассказ с родительской снисходительностью, с убийственным гневом или с чем-то средним.
– Можете предложить анализ?
– Э-э-э… Анализ? Я, э-э-э…
– Знаете ли вы или можете предположить, по какой причине Председатель Майклсон готов был настоять на немедленном Трансфере вплоть до угрозы насилием, а затем внезапно и беспричинно передумал?
Келлер потер под столом руки, пытаясь избавиться от липкого жаркого пота на ладонях.
– Я, э-э-э… не могу… то есть не могу знать, даже не подумал…
– Беседы в реальном времени. С кем разговаривал Майклсон?
– Я не… не могу… – Он заставил себя остановиться и сделал вдох. – Обычно я… э-э-э… копирую записи бесед Председателя с его терминала, пока его нет в кабинете, но… понимаете, ядра данных…
– У вас есть свидетельства, документальные или нет, что стирание данных было намеренным актом саботажа?
Они думают, что он врет? Или хотят получить рычаг давления на Майклсона? «Во что я влип?»
– Я… э-э-э… нет, впрямую нет. Но зачем ему было угрожать мне, если он не пытался ничего скрыть?
Голос его пресекся. Недвижный логотип отбрасывал на лицо Келлера мертвенный зеленый отсвет. Застывший рыцарь на крылатом коне взирал на него чудовищно долго. Но наконец, слава всем святым, прозвучало:
– Ремесленник Келлер. Свободны. Возвращайтесь к своим обязанностям.
Келлер долго смотрел на мертвый серый экран, потом, будто очнувшись, вскочил на ноги.
Ему отчаянно захотелось в уборную.
Лифт довез Хари до служебного коридора – гладкие белые стены, стальные двери, ковровая дорожка. А еще следы времени: плесень на стенах, пыль в застоявшемся воздухе, резкий контраст с безупречной обстановкой открытых для публики участков Студии. Хари пришлось одолеть широкую дугу коридора почти до конца, прежде чем он свернул в закрытую на папиллярный замок дверь в трубу. Ровер следовал за ним, как привязанный.
Переход между Студией и Кунсткамерой представлял собой прозрачный тоннель длиной в полкилометра. На пол была небрежно постелена узкая дорожка из всепогодного ковролина. Низкие серые облака плевались дождем, и шепот бьющих в бронестекло капель почти заглушал шуршание кондиционеров. Хари торопливо брел над ячейками гаража-улья в двадцати с лишним метрах внизу и ограждающим его десятиметровым забором.
– Ровер, стоять, – бросил он командным тоном, протянув руку к бронированной двери Кунсткамеры.
Кресло послушно щелкнуло тормозами. Хари поморщился, переминаясь с ноги на ногу. Уже то было скверно, что приходилось пользоваться Ровером по необходимости, но заставить себя опуститься в коляску, устроиться поудобнее, покуда ноги еще держали, он никак не мог.
Он шлепнул ладонью по панели замка.
– Доступ запрещен, – ответил голосовой синтезатор системы безопасности. – Лица, чье состояние здоровья зависит от биоэлектрических имплантатов, не допускаются в пределы здания согласно акту об уменьшении ущерба…
– Майклсон отменяет.
– Прошу дать образец голоса на опознание.
– Солдат – такой, солдат – сякой, бездельник и буян, – бесстрастно проговорил Хари, – но он храбрец, когда в строю зальется барабан[2].
Дверь с шипением распахнулась, открыв взгляду небольшой – человек на трех-четырех – шлюз. В дальней его стене стальная дверь затворялась не киберзамком, а здоровым стальным засовом.
– Добро пожаловать в Кунсткамеру, Председатель Майклсон.
Хари скривился. Этот момент он ненавидел. Пограничные эффекты его просто убивали.
Глубоко вздохнув, он перекатил коляску через порог. Стоило дверям затвориться за его спиной, как ноги принялись выделывать коленца, как у гальванизированной лягушки. С рычанием Хари потянулся к засову, разворачивая кресло. Бедра свело такой судорогой, словно кто-то проткнул мышцу колом из сухого льда.
Переход через границу между земной физикой и Надземно-нормальным полем всегда превращался для Хари в гонку между руками и задницей. Внутреннюю дверь следовало распахнуть прежде, чем он потеряет контроль за сфинктерами. На границе, где физические законы Земли и Надземного мира как бы смешивались, шунт сходил с ума, но, стоило углубиться в Надземно-нормальное поле, он просто сдыхал.
Хари показалось, что прошел по меньшей мере час, прежде чем он сумел поднять задвижку и распахнуть дверь. Ноги тут же отнялись. Он пару раз шлепнул по бедрам, чтобы убедиться, что судорога прошла, но мышцы только вяло вздрагивали под ударами.
Просто мясо.
«Все равно что пристегнуть к жопе пару дохлых собак, – подумал он. – Только жрать их нельзя».
Он с усилием покатил себя по коридору, направляясь на галерею вокруг Зала славы. Стоило ему выбраться на балкон, как экспозиция вспыхнула огнями. Посреди зала на едва заметных канатах парила драконица.
Тридцать пять метров змеящейся мощи – титанические крылья простирались полупрозрачным шатром, накрывая весь зал, – покрытой алмазно искрящейся чешуей. Длинная шея рептилии изгибалась перед броском, в распахнутой пасти поблескивали кривые зубы длиной с руку Хари, и из глотки твари извергался поток солнечного пламени, алого, оранжевого, золотого и в самой сердцевине – ослепительно-белого. А в центре этого невообразимого костра на небольшой круглой платформе стояла на коленях фигура в сверкающей броне, сложив руки на эфесе двуручного меча. Драконий пламень растопил камень вокруг рыцаря, но не мог пробиться сквозь искристый синий щит.
Хари едва глянул на экспонат. Доспехи были самые настоящие: они принадлежали Джуббару Теканалу – Актеру Раймонду Стори. И драконица была почти настоящая; Хари лично возглавил экспедицию к месту битвы, чтобы собрать ее чешую. Ему стало вдруг любопытно: видел ли Крис Хансен запись легендарной трехдневной битвы между Стори и Ша-Риккинтайр? Вспомнилось откуда-то, что Стори был любимым Актером Криса…
Он покатился дальше.
Хари ненавидел долбаный паноптикум. Он сопротивлялся самой идее устроить в нем Зал славы, но президент Тернер настоял, и Совет управляющих поддержал его. Тернер заявил, что это будет приманкой для туристов. Совет согласился, а Хари пришлось признать, что правы были они: Зал славы занимал едва ли пятую часть Кунсткамеры, но привлекал девять посетителей из десяти.
Развернув кресло, он поволок себя к спиральной рампе, соединяющей галерею с залом. Приходилось пошевеливаться: в полдень заведение откроется, а прежде чем тут все закишит туристами, дел еще предстоит сделать изрядно. Он все сильнее крутил колеса, набирая скорость еще до того, как въехал на скат, и, почти не притормозив, скатился вниз, чтобы только там сбросить скорость, по широкой дуге выехав в коридор, ведущий к Залу Кейна.
В дальнем конце коридора его ждал Берн. Внутри большой витрины из бронестекла под входной аркой он стоял в боевой позе. Облегающий саржевый костюм, некогда алый, выцвел до земляничного оттенка – тот же костюм, который был на нем в минуту гибели. С жестокой ухмылкой он стискивал обеими руками эфес Косаля, меча-бастарда с необычно широким клинком, будто мертвец защищал проход от неведомого противника.
Хари заставил себя ехать дальше, не глядя.
«Всякий раз мне кажется, что я могу проехать мимо, даже не вспомнив о нем, просто проехать…
И всякий раз не выходит».
В воздухе близ витрины всегда попахивало химической дрянью, предохранявшей труп от разложения, – должно быть, внутри поддерживалось повышенное давление. Таксидермия в наши дни далеко зашла: сотрудники Кунсткамеры просто обмыли тело, заштопали рваную одежду, париком прикрыли дыру в черепе, поставили труп прямо и нашпи