Свободной рукой Тоа-Ситель утер пот, проступивший на верхней губе; за последнюю пару дней погода то и дело менялась, и патриарху казалось, что он вот-вот сляжет с лихорадкой. Неприятное чувство мешало полностью сосредоточиться на словах молодого посла.
– …Как вам известно, – вещал посол, – Совет Братьев полностью поддерживает как правительство Империи, так и элКотанскую церковь. Мы не ожидаем ответных даров на тот жест доброй воли, что мы намерены сделать.
Тоа-Ситель покосился на динамика, чью руку сжимал неотрывно. Тот кивнул, показывая, что посол говорит правду, насколько та ему известна. Еще одно нововведение из лабораторий Очей Божьих: динамик ощутил бы любую ложь.
– Это все очень благородно, – отозвался патриарх с обычным своим сарказмом, – но мне передали, что дело в некотором роде срочное.
– Лишь в том, что мы хотим быть уверены, что наш дар будет применен по назначению, ваша святость.
– И для чего же он предназначен?
– Это подарок к празднеству Успения, ваша святость. Особенный дар во славу Империи и церкви.
Динамик снова кивнул.
– Да-да, – раздраженно бросил Тоа-Ситель. – Так о чем идет речь?
– Будь это в вашей власти, что вы сделали бы с Кейном? – с потаенной усмешкой, будто заранее зная ответ, поинтересовался Райте.
Тоа-Ситель вскочил на ноги. Глаза его вспыхнули.
– Кейн?!
– Официально Кейн так и не был осужден за убийство посла Крила. С точки зрения Монастырей, он формально свободный человек и ни в чем не обвиняется, – ответил Райте. – Однако в Империи, насколько я понимаю, дело обстоит иначе.
Тоа-Ситель едва слышал его. Его трясла крупная дрожь. Пальцы стиснули руку динамика так, что бедолага побелел.
– Ты можешь отдать мне Кейна?!
Перед глазами его плясало пламя праздничного аутодафе, в ноздрях стоял запах обугленной плоти Кейна, в ушах гремели восторженные вопли Возлюбленных Детей по всему свету, а на сердце свернулась клубком давнишняя холодная змея, нашептывая патриарху о мести.
Райте улыбнулся:
– Так если я смогу…
– Я клянусь… мы клянемся – я и сам господь, – с трудом выдавил Тоа-Ситель, превозмогая волнение в груди, – вы не будете разочарованы.
Лицо женщины на экране было привлекательно – даже без макияжа, даже опухшее со сна, даже невзирая на семь десятков лет, прожитых без утешения тщеславных – пластической хирургии. Длинный прямой нос, впалые щеки, сильные скулы, глаза хрустально-синие, как небо северной зимы. Волосы ее были подстрижены коротко – стальной ежик в полдюйма длиной. Только губы портили классическую красоту: узкие, блеклые, словно след от удара топором.
Тан’элКот хорошенько рассмотрел изображение. Его видеосигнал не проходил, и женщина на другом конце линии сонно и враждебно вглядывалась в пустой экран. За плечом ее виднелась кованая стойка балдахина и полузарытое в смятые простыни юношеское плечо.
Бывший Император покосился на полицейских – те выстроились полукругом за его спиной. Кольберг прижался к нему; дыхание его отдавало кровью.
– Не знаю, кто ты такой и как добыл этот код, – проговорила Бизнесмен Эвери Шанкс сбивчиво и хрипло, как всегда бывало, если ее неожиданно будили, – снотворные, которыми она пользовалась время от времени добрых сорок лет, давали такой эффект. – Но тебе следовало бы знать, что я не терплю глупых шуток. Служба безопасности СинТек уже отслеживает звонок.
Вот они, так хорошо знакомые интонации неопределенной угрозы. Звуки ее голоса вызвали из небытия Ламорака.
Из краденой памяти вырвалась, тесня дыхание, всепоглощающая любовь; вспомнилось, как великанская рука касается непривычного лица, вспомнилось иное тело – ниже ростом, светловолосое, изящное тело мастера-мечника, а потом еще меньше, тело мальчишки с разбитыми коленями и локтями, в слезах прильнувшего к животу суровой, ничего не прощающей матери. С ней никогда не было уютно, зато всегда безопасно, и мстительна она была, точно дракон.
Рука Эвери Шанкс потянулась к клавише отключения.
– Мама… – прошептал Тан’элКот.
Рука застыла на полпути, и лицо окаменело, потеряв всякое выражение.
– Мама, – голосом Ламорака повторил Тан’элКот – тихо, нежно, с любовью. – Мама, это я. Ты не узнаешь меня?
Суровые черты холодного лица как будто треснули, словно ледник, перед тем как рухнуть в море.
– Карл? – прошептала она, точно разом сбросив шестьдесят лет. – Карл, это ты… Я сплю?
– Мама, ты нужна мне. Пожалуйста. Помоги.
В льдисто-голубых глазах застыло недоумение.
– Помочь? Карл… Ох, Карл, господи, Карл…
Одним нажатием клавиши Тан’элКот вызвал из ядра памяти нужный файл: оцифрованная картинка, снимок, выдернутый из архивов службы безопасности Студии, когда он собирался использовать Фейт в качестве модели для скульптуры. Той статуи он так и не изваял, но стереть картинку не удосужился. В узкой рамке перед ним предстал тот же образ, который видела сейчас перед собою Эвери: прекрасная златовласая девочка с солнечной улыбкой и бледно-голубыми глазами.
– Мама, ты знаешь, кто это? Это Фейт Майклсон.
– Майклсон? – Лицо Эвери застыло, в голосе хрустнул лед. – Майклсон? Это его дочь?
– Нет, мама, – прошептал Тан’элКот. – Это дочь Паллас Рил. – (Глаза Эвери распахнулись.) – Это моя дочь, – проговорил Тан’элКот.
– Твоя… Карл, что…
– Мама, прошу. – Голос его звучал все тише. – Помоги мне, прошу…
– Карл…
Он разорвал связь.
Поднял глаза. Озаренный холодным сиянием опустевшего экрана Кольберг взирал на него с широкой ухмылкой, вытирая что-то с подбородка тыльной стороной ладони.
– Началось, – проговорил Император.
Глава восьмая
И наступил день, когда бог праха и пепла поднял свой молот против темного аггела.
Он поднимал молот по кускам, и каждый кусок был судьбой, и каждому избраннику своему шептал бог праха и пепла: «Сделай это для меня, и я исполню твое заветное желание».
Каждый избранник, каждый кусок отвечал «да!», и так воплотился молот Слепого Бога.
Лишенный всякой индивидуальности оцифрованный голос ножом прорезал неясный гул голосов:
– Администратор Майклсон.
Хари оторвал взгляд от блокнота с автографами, где только что расписался, и увидал собственное отражение, четырежды искаженное кривыми зеркалами забрал отряда Социальной полиции.
У него перехватило дыхание.
В это мгновение успех и слава Кейна превратились в ничто; сгинули тысячи поклонников, теснившихся вокруг своего кумира в огромном, жарко натопленном зале; пропали авторитет касты Администраторов и власть Председателя Студии; было уничтожено все, что лежало поверх фундамента его натуры. А в основании его души был работяга. Любой Рабочий знал, что проблема с соцполами будет его последней проблемой.
– Администратор Хари Шапур Майклсон. Вы арестованы.
Поклонники расступились, тревожно переговариваясь и обмениваясь испуганными взглядами. Сам Хари не мог даже уловить, кто из соцполов говорит с ним.
Зал расплющила неведомая сила, превращая стойки с плакатами, и загородки, и поклонников в раскрашенные картонки, двухмерные, словно дешевые плакаты; только соцполы сохранили плотность. Рокот голосов, музыка, гулкие объявления из динамиков слились в единое жужжание, будто в черепе билась муха.
Хари громко откашлялся. «По какому обвинению?» – хотел он спросить, но слова застряли в глотке, словно кусок полупрожеванного мяса. Он застыл и не сопротивлялся, когда один из соцполов сковывал его руки за спиной пластиковой стяжкой. Двое придерживали пленника за локти, третий держал наготове шоковую дубинку.
Последний протянул наладонник:
– Где этот ребенок?
На экранчике светилась яркая, веселая картинка. Хари узнал ее: фото на память об экскурсии по Кунсткамере пару лет назад.
– Фейт? – тупо спросил он. – Она тут… – И поспешно заткнулся, стиснув зубы так, что в ушах зазвенело.
Встречу с поклонниками он устроил напротив детской зоны – огромного комплекса труб-лесенок и игровых капсул, занимавшего угол спортивной арены. Зона кишела детьми; там под присмотром воспитателей-мастеровых родители могли оставить потомство, чтобы без помех повеселиться на конвенте. Фейт с дюжиной сверстников сидела в капсуле «праздного фанта» – ее выбрали ведущей, и половина игроков уже выбыла: кто не подчинился команде, а кто выполнил фант без коварного «приказ праздножителя!». Подняв глаза, Хари увидел, что из игры вышли еще двое. Ничего удивительного: Фейт была умелым игроком.
Но не это остановило Хари. Прислонившись к ограждению вокруг детской зоны, перед ним стояла рослая, стройная седая женщина в костюме Бизнесмена с короткой стрижкой и челюстью, похожей на пожарный топорик. Зубы ее были оскалены; на человеческом лице это выражение, вероятно, почли бы за улыбку. Глаза, холодные, словно объективы камер слежения, обшаривали толпу детей. Четверо телохранителей с эмблемами СинТек на рукавах раздвигали вокруг нее толпу.
Эвери Шанкс.
Соцпол снова сунул ему наладонник под нос:
– Где этот ребенок?
– Спроси у моего адвоката, блин! – проскрежетал Хари.
Но не успел он договорить, как Шанкс подняла руку, обнаружив запертую в игровой капсуле Фейт, и трое синтековских охранников вломились в воротца детзоны.
– Шанкс! – прорычал Хари. Ледяной комок под сердцем истаял в пламени. – Шанкс! Оставь ее в покое!
Он рванулся было к ней, но соцполы схватили его за локти. Тот, что с дубинкой, ткнул пленника под ребра, и Хари не стал сопротивляться. Если он дернется, Фейт увидит, как соцполы изобьют его – возможно, до смерти. Нельзя с ней так.
Услышав крик, Эвери обернулась, продемонстрировав акулий оскал, и подошла к нему. Мускулистый охранник тенью маячил за ее плечом.
– Привет, Хари, – негромко проговорила она с насмешкой. – Веселишься?
– Только дотронься до моей дочери, Шанкс, и я клянусь…