В Тихой земле эльфы обнаружили примитивных зверообразных «диких эльфов» – недолговечных существ, которые не владели магией и даже не воспринимали токи Силы. Эти «дикие» стали для эльфов любимыми домашними зверушками и рабочей скотиной: сильные, умные, они даже обучались говорить. При дурном обхождении они могли быть крайне опасны, но добрым хозяевам были преданы безраздельно. Многих завезли в Дом, и неизбежно часть их разбежалась, но сумела сбиться в стаи за пределами эльфийских владений. Недолго живущие, они были необычайно плодовиты, и всего за несколько веков их стало несколько миллионов. Вскоре «дикие» превратились в силу, с которой приходилось считаться.
Хари кивнул себе. Эта история была ему знакома: эльфийская версия мифа о появлении людей в Надземном мире.
Вот тут ему начали попадаться упоминания о Слепом Боге. Впрямую о нем не говорилось никогда; не описывался его облик, или силы, или мотивы. Насколько Хари мог понять, Слепой Бог был чем-то вроде тайной силы, подбивающей дикарей на все, что не нравилось эльфам, – вырубать леса под пашни и строить дороги, возводить города и воевать. Все это называлось одинаково: «кормить Слепого Бога».
Именно Слепой Бог изгнал эльфов из Тихой земли примерно тысячу лет назад. Когда численность «диких» начала возрастать лавинообразно, эльфы не могли больше противостоять власти Слепого Бога. Они бежали из Тихой земли и закрыли за собой диллин. Этим глава кончалась.
Хари пожал плечами.
– Не понимаю, – признался он. – ВРИЧ и Социальная полиция тут вовсе ни при чем.
– При. Чем. Если. Тихая земля. Это. Наша. Земля.
– Опять начинаешь свои глупости? – вздохнул Хари.
Из общедоступных записей в Сети он знал, что лет сорок тому назад Дункан опубликовал монографию, в которой доказывал, что Надземный мир известен из древних земных легенд как царство фей, а людское население его происходит от подменышей. В монографии утверждалось также, что западное наречие – это индоевропейский язык, происходящий от франкского, среднеанглийского и древнескандинавского. Что культура Надземного мира так похожа на культуру Европы позднего Средневековья, потому что создали ее люди, происходившие оттуда, или их потомки. В академических кругах сей труд рассматривался преимущественно как первый признак приближающегося безумия.
– Не. Глупости. Читай. Комментарий. Читай.
– Пап…
– Читай. Глупый. Мальчишка.
Хари снова вздохнул, открыв комментарии Дункана к этой главе.
«Очевидно, что Слепой Бог – это сознательная, намеренно антропоморфизированная метафора наиболее опасной черты людской натуры: наше саморазрушительное стремление пользоваться, завоевывать, порабощать все сущее до последней мелочи и обращать себе на пользу, синергетически усиленное стадным инстинктом – извращенным стремлением к гомогенности племени.
Это превосходная и сильная метафора, осмысленная не только в контексте истории Надземного мира, но и истории Земли. Она служит превосходным символом промышленных пустошей современной Европы, скверного воздуха и отравленных пустынь Северной Америки: все это объедки на столе, с которого кормился Слепой Бог.
Структурированное организующим метапринципом Слепого Бога, выраженное лозунгом „предначертанной судьбы“ безумие человечества обретает некую логику, становится в определенной мере неизбежным в противовес бессмысленному, необъяснимому опустошению, которым представало до сих пор».
Хари присвистнул:
– И такое напечатали? Странно, что соцполы тебя не взяли на месте.
– До. Твоего. Рождения. Было. Посвободнее. – Дункан обмяк на миг, веки его опустились, будто от непосильной натуги, но скрежет водера оставался по-прежнему невыразителен. – Читай. Дальше.
Хари снова открыл книгу.
«Слепой Бог – не личность, наделенная божественной силой, не бог вроде Яхве или Зевса, попирающий гроздья гнева или осыпающий неверных перунами. Слепой Бог – это природная сила: как голод, как честолюбие.
Это бессмысленное стремление к мельчайшей прибавке уюта. Это „наибольшее благо для наибольшего числа людей“, когда в число людей включаются лишь живущие ныне. Я воспринимаю Слепого Бога как тропизм, вегетативный рефлекс, обращающий человечество к всеразрушительной экспансии, как растение поворачивает листья к солнцу.
Это единая воля рода людского.
Она видна повсюду. С одной стороны, она создает империи, перегораживает плотинами реки, возводит города, а с другой – сводит леса, разжигает пожары, отравляет водно-болотные угодья. Она дарит нам вандализм: квинтэссенцию сугубо человеческого наслаждения что-нибудь сломать.
Кто-то может заметить, что такова людская натура.
На это я отвечу: „Да. Но мы должны спросить себя – почему?“
Вдумайтесь: откуда мог возникнуть такой шаблон поведения? Какое эволюционное преимущество дарит нам этот инстинкт? Почему, собственно, человеческие существа инстинктивно воспринимают мир как объект?
Мы обращаемся со своей планетой как с врагом: подавляем ее, режем и грабим. Насилуем. Всюду мы видим противостояние – на дарвиновском поле боя выживают наиболее приспособленные. Всякий, кто не раб, наш потенциальный губитель. Мы убиваем, и убиваем, и убиваем, и убиваем, и твердим себе, что это самооборона или, того проще, что нам нужны деньги, что нам нужны рабочие места, которые на время предоставит нам безжалостная мясорубка.
Мы и друг с другом обходимся так же».
– Твою мать! – недоверчиво пробормотал Хари. – Как я это пропустил, пап? Как соцполы это пропустили?
– Вырезано. Из. Сетевой. Версии. Никогда. Не верь. Электронным. Книгам.
– Тут ты прав.
«Чародейные расы Надземного мира – Перворожденные, покорители камней, древолазы – ощущают свое сродство с живой тканью мира. Поэтому у них так и не появилась организованная религия в человеческом понимании этого слова: их боги – не объекты преклонения, но субъекты, достойные уважения и связанные родством. Бог в Надземном мире – не индивидуум, не единоличная Сила, которую можно умолить или вызвать; это часть живой планеты, узелок самосознания в сплетении Духа Жизни, равно как любой из Перворожденных, или покорителей камней, или древолазов – как воробей или травинка. Все они часть Жизни и знают об этом.
Они не могут не знать; Сила необходима их метаболизму, как кислород.
Трагедия человечества в том и заключается, что мы не менее любого Перворожденного волхва являемся частью своей планеты. Просто мы об этом не знаем. Не чувствуем. Перворожденные дали имя этой неспособности – нашей трагической слепоте.
Они называют ее „шоры Слепого Бога“ и жалеют нас».
Хари захлопнул книгу, взвесил на ладони, слегка задыхаясь, словно мир налег ему на плечи всей тяжестью. Вспомнилась одна из поговорок Дункана, которую тот не меньше сотни раз повторил ему в детстве: «Религия, которая учит тебя, что Бог находится вне мира, что Бог не имеет отношения к тому, что можно увидеть, услышать, потрогать, понюхать и попробовать на зуб, – всего лишь дешевое шарлатанство».
Только теперь он начал понимать, что имел в виду отец. Эльфы смотрят на мир не так, как люди, тут не поспоришь…
– Но это всего лишь метафора, верно? – спросил Хари. – Ты ведь сам написал об этом? Слепой Бог – это метафора.
Глаза Дункана безумно блуждали, но голос водера оставался ровным:
– Иногда. Достаточно. Удачная. Метафора. Воплощает. Себя. Сама.
– Хм, – скептически буркнул Хари. – А куда ты приткнешь Социальную полицию?
Дункан будто скрипнул горлом – наверное, хотел рассмеяться.
– Инквизиция.
– В смысле как испанская инквизиция?
Дункан не ответил – в этом не было нужды. После всего, что пережил Хари за день, убеждать его не требовалось.
– Ты хочешь сказать, что Слепой Бог типа обглодал Землю и теперь нацелился на Надземный мир?
– Студия. Орган. Чувств. Выяснить. Вкусно. Ли.
– Это еще одна метафора, да? – переспросил Хари. – Я прав?
– Может. Быть.
Хари долго сидел в кресле рядом с отцом, взвешивая книгу на ладони.
– Но почему ВРИЧ? – спросил он наконец. – Это ведь не больно тонкий инструмент. Почему сразу… грубыми мерами?
Дункан промычал что-то.
– Потому. Что, – отчеканил водер. – Хорошо. Получилось. На. Земле.
Хари протер глаза. В другой день он посмеялся бы над словами отца и пошел спать. Дункан был безумен. Болезнь пожирала его рассудок на протяжении сорока лет. Вот и показатель безумия: он, похоже, действительно верил в эту хрень. «Я бы спросил его, так ли это, – подумал Хари, – но какая разница? Или он псих и не верит в нее, или псих и верит.
Так и так он псих».
Его раздумья прервал негромкий голос Эбби – домашнего компьютера. Динамики в стенах фокусировали звук, и казалось, что голос исходит из-за левого плеча хозяина.
– Хари, тревога. Машина без допуска садится на лужайке перед парадным.
Под ложечкой у него засосало, словно он оказался в невесомости.
– Эбби, опознать неизвестную машину. Исполнить.
– Хари, неизвестная машина дает код опознания транспорта для заключенных Социальной полиции.
Хари едва не уронил книгу, словно та обожгла его, и поспешно засунул на полку корешком внутрь.
«С другой стороны, – подумал он тупо, – если он псих, это не значит, что он не прав».
Хари прислонился к косяку парадной двери, бессмысленно пялясь в небо, покуда социальные полицейские готовились погрузить Дункана вместе с койкой в автозак. Брэдли пробормотал что-то из-за спины, но Хари не слышал его. В ушах с гулом билось пламя сгорающей в прах жизни. Пальцы его разжались, и смятая распечатка ордера спорхнула на мраморные плиты.
Этого следовало ожидать.
Вайло – сука…
Ублюдок настучал на отца.
Он сдал Социальной полиции книги Хари – те самые, полузапретные, что хранились в его сейфе в поместье Сангре-де-Кристо. Свидетельство праздножителя о том, что запечатанные коробки он получил от Хари, не имея представления об их содержимом, Социальный суд признал уликой первой степени. Так что теперь к обвинениям в адрес Хари добавилось еще и хранение запрещенной информации.