– Видеосвязь, – плюнул он в микрофон. – Студия два-пять-рентген-зулу-четыре. Ввод.
Миг спустя на крошечном экране появилась испитая ухмыляющаяся физиономия Кольберга.
– Ну?
– Плохо, – прорычал Тан’элКот. – Какому глупцу поручили вы эту часть операции? Я чуть не погиб вместе с ним – смертельная угроза для нас обоих не входила в план.
– Смертельная угроза делает происходящее убедительным, – отозвался Кольберг. – Не пытайся учить меня основам увеселительного мастерства.
– Это не развлечение…
– Почему же?
– По вашей некомпетентности едва не был уничтожен…
– Сработало? – жадно перебил его Кольберг.
– Вы меня слушаете или нет?
– Только трусы и слабаки жалуются на то, что едва не случилось, – провозгласил Кольберг. – Он идет?
От ярости у Тан’элКота набрякли веки. В прежние времена он сам не раз заявлял нечто подобное и теперь обнаружил, что выслушивать это значительно менее приятно.
– Да, – промолвил он не спеша. – Кейн уже в пути.
В Студии Хари обнаружил, что его приоритетные пароли все еще действуют. Вскрыв с их помощью замок, он забрался в пустующий медпункт, обильно смазал ожоги обезболивающей мазью и проглотил пару таблеток анальгетика. Подумав, он прихватил с собой полную упаковку тех же таблеток, пару тюбиков мази и вдобавок банку антибиотиков широкого спектра действия.
«Они думают, что взяли меня, – думал он. – Решили, что я в ловушке».
Барахло он бросил на сиденье инвалидной коляски и поспешно выкатил ее в коридор к лифту. По пути он торопливо набил лекарствами карманы под подлокотниками, потому что коляска ему самому должна была понадобиться через пару минут.
Следующая остановка – хранилище Студии.
Бронированная дверь отворилась под еле слышное урчание гидравлики. Прежде чем въехать внутрь, Хари поудобнее устроился в кресле. Когда граничный эффект подавил действие спинального шунта, он даже не заметил судорог в ногах: внимание его было занято более серьезными вещами.
Он выбрал прочную кожаную куртку и такие же штаны, пару башмаков не совсем по размеру, но это не важно: если не можешь встать, мозоли тебе не грозят. Нашел оставленный мечником по имени Масрик заплечный мешок, набитый галетами, сушеным мясом и сухофруктами, заодно стащил и флягу. В кошельке, подшитом изнутри к широкому поясу с двумя ножами в ножнах, обнаружилось пять ройялов. Обыскав остальную одежду, Хари нашел еще три ройяла, семнадцать серебряных ноблей и две горсти медяков.
«А я богат», – мелькнуло в голове.
Он сгреб монеты, вспомнив мрачно, как гордился когда-то Кейн тем, что был убийцей, но никогда – вором. «Люди меняются с годами».
Выкатив инвалидную коляску из хранилища, он запер за собой дверь и отправился в уборную перезапустить шунт. Покуда Ровер оставался в Лос-Анджелесе, сделать это было непросто – пришлось через наладонник связаться по Сети с контрольным блоком Ровера и перенаправить рекурсивные команды через поддиректорию – и все же он уложился в три минуты, прежде чем выйти из уборной и переодеться в украденное. Лекарства он сложил в мешок вместе с наполненной флягой и монетами, что не влезли в потайной кошель.
Натягивая башмаки, он замер на миг, вспомнив про браслет на ноге. Тот лишь потемнел слегка за время пожара.
Его диод подмигнул ему красным глазом, напоминая обо всем, что Хари выложил за свой залог.
Обо всем, что он готов был выбросить.
Подмигивание: вот пост, за который пришлось отдать ноги и самоуважение, Председатель Майклсон. Подмигивание: вот каста, в которую ты рвался, прокладывая дорогу зубами и когтями, Администратор Майклсон. Подмигивание: вот все до последней марки, что заработал для тебя Кейн, – кровью, и мукой, и потом, и отвагой, и гневом, и радостью, и победой, и поражением. Подмигивание: вот Эбби, построенный в прекрасном месте, идеальный символ всего, чего ты достиг в жизни, единственный дом, знакомый твоей дочери.
Хари обдумывал эту мысль почти секунду. Потом пожал плечами.
«Счастья я ведь так и не заработал».
Он выдернул ножи из ножен, оглядел их, обратив внимание на блестящие лезвия – остро заточены и чисты, повертел в пальцах обтянутые кожей холодные мягкие рукоятки. Проверил баланс, решил, что метать можно, если придется. Повел плечами, разминая мышцы, – и вдруг принялся выделывать приемы и финты, да так ловко, что за движением клинков нельзя было бы уследить. Потом убрал ножи, нагретые теплом ладоней, и, держась за рукояти, позволил себе полуулыбку в память о лучших временах: память сладкая и горькая, как случайная встреча со старым другом.
Перед мысленным взором его появился Тан’элКотов «Царь Давид». Снова и снова представали перед ним наеденные с годами брыли, набрякшие тоской глаза, аура уютного поражения. «А ты, – бросил он вставшему перед ним образу – двойнику Администратора Хари Майклсона, Председателя Студии Сан-Франциско, – пошел на хрен!»
Уверенный и сильный, он ступил за порог. Но в коридоре его уже ждали.
В тот момент, когда шоковая дубинка нависла над ним, Хари уже проиграл. У него с самого начала не было шанса, но это его не остановило. Даже не задержало.
Дубинка со свистом обрушилась на него, едва Хари пересек порог. Рефлекс, наработанный на протяжении всей жизни, оказался быстрее мысли: рука сама собой перехватила чужую закованную в наручень руку так, что конец дубинки, не коснувшись бедра, разрядился о дверную ручку. Хари крепко стиснул запястье противника, другой рукой ударил врага по локтю и рванул запястье на себя. Сустав с хрустом переломился, из-под зеркального шлема послышался хрип.
Только тут Хари сообразил, что сломал руку офицеру Социальной полиции. Еще пятеро загородили ему дорогу. Нападение на социального полицейского считалось тягчайшим преступлением.
«Если бы мне уже не пришла хана, – подумал он, – я бы заволновался».
Он метнулся назад, к двери, где на него мог броситься только один человек, но соцпол с перебитой рукой повис на нем всем телом. И пока Хари пытался отодрать его, чья-то дубинка ткнулась ему в поясницу.
В его шунт.
Ноги подкосились разом, Хари рухнул, как мешок с живой рыбой, извиваясь и подергиваясь. Немного слушалась только левая рука. Взревев, точно росомаха, он выхватил нож из-за пояса, но стоявший над ним соцпол коснулся оружия все той же дубинкой. Сквозь рукоятку Хари тряхануло так, что нож выпал из сведенной судорогой руки.
– Вставь ему снова.
Это был человеческий голос, не оцифрованное гудение соцполов. От этого звука горло Хари обожгло блевотиной; голос причинял физическую боль, словно залитая в ухо кислота.
Слишком много лет ему приходилось подчиняться указаниям этого голоса.
Соцпол послушно ткнул его дубинкой, и Хари забился на полу, словно шизик под электрошоком. В глазах его потемнело. Лампы на потолке коридора превратились в светящуюся лужицу. И в эту лужу вступило чучело с испитым лицом, глумливое подобие Артуро Кольберга.
Хари застонал.
Кольберг облизнулся, словно бомж перед переполненной помойкой.
– Вставь еще раз.
Хари уже не чувствовал разрядов; даже судороги едва достигали его сознания. Свет померк в его глазах.
Артуро Кольберг нагнулся и поцеловал его взасос.
– Знаешь что? – сказало чучело, морщась. – Ты невкусный. У меня даже не встает.
Бо́льшую часть зверинца при Кунсткамере занимали существа, населявшие когда-то земли, небеса и воды Земли. Среди виверн и драконимф, грифонов и единорогов ютились создания, ныне не менее экзотические, не менее легендарные: выдры и тюлени, лягушки и саламандры, волки, лисы и ястребы, пумы и львы, слоны, орел, даже два маленьких чистокровных кита и стая дельфинов. Зверинец занимал центральную ротонду в оранжерее Кунсткамеры под колоссальным куполом из бронестекла. Лунный свет сочился сквозь него, играя на прутьях клеток, но этим контакт зверинца с окружающей средой и ограничивался; хотя эти существа были способны выживать без следов Силы, доступных в Надземно-нормальном поле, то, что выдавалось за воздух снаружи, не пошло бы им на пользу. В химически очищенном, сотни раз прошедшем через фильтры воздухе все же висел, перебивая даже кислую гарь ночного пожара, запашок навоза, мочи, мускуса, смешиваясь с ароматами болотных маков и дурмана, и словно подчеркивал непрестанный звук живых голосов: то щебечут выдры, то рыгают жабы, то свистят певучие деревья, то взревет с присвистом во время гона виверна.
Тан’элКоту казалось, что здесь пахнет домом.
Он стоял посреди зверинца, широко раскинув руки, раззявив Оболочку, как птенец разевает жадный клюв, впитывая каждый шорох в листве, каждый взмах крыльев, каждый всплеск воды в бассейне, ибо здесь жизнь из его мира была сосредоточена наиболее плотно – а все живое в нем дышало Силой. Избитый и обожженный, весь в бинтах и синяках, он срезал некогда длинные шоколадные пряди, обгоревшие до угольных кудряшек, но запах дыма все не отставал. Могучая грудь была туго перетянута повязкой, фиксирующей переломанные ребра, модный, только что из химчистки костюм топорщился то тут, то там. Обычный человек не выдержал бы боли без сильно действующих наркотиков. Но Тан’элКот не был обычным человеком. Все потребное для исцеления ран давала ему Сила. И хотя здесь была доступна лишь малая ее часть, он оставался Тан’элКотом. Бывшему богу достаточно было и этого.
У ног его стоял на коленях хрупкий юный длинноволосый брюнет с пронзительными карими глазами – Грегор Хейл Проховци, двадцати лет от роду, лучший студент, когда-либо попадавший к Тан’элКоту на семинар по прикладной магии. Оболочка его сияла густой травянистой зеленью сосредоточенной медитации и, по мере того как Тан’элКот накачивал ее энергией, становилась все плотней, все ярче и шире. Грегор опустил голову, почти касаясь лбом рукояти воткнутого между мраморными плитками пола меча-бастарда, и не сводил глаз с его крестовины, словно тамплиер на молитве.