Тем клинком был Косаль.
Рядом с Грегором стоял горшочек жидкого серебра – суспензия казалась черной. На горшочке лежала еще влажная соболья кисточка с ясеневой ручкой. Жидким серебром были начертаны сияющие руны, покрывшие обе стороны клинка почти до острия.
Бледными пальцами мысли Тан’элКот пробежался по прихотливым извивам последних пяти рун, соединявших узоры по обе стороны клинка. Он вложил узор в Оболочку своего ученика и добавил сил, чтобы впечатать ее поглубже: оставаясь в чародейском трансе, Проховци должен был видеть руны, словно наяву. Медленно и осторожно, стараясь не сбить дыхание, ученик чародея взял кисточку, окунул в жидкое серебро и принялся переносить мысленный образ на холодную сталь.
– Отлично, Грегор, – пробормотал Тан’элКот, наблюдая за ним, – просто превосходно. Можно сказать, что твоя рука тверже моей.
Без Потока из Надземного мира эти руны были мертвы, как сам Косаль. На родине они пробудятся к сверхъестественной жизни, стоит живой плоти связать их через проводящую ток кровь. Стоит неодолимому клинку рассечь чье-нибудь тело, и руны эти скуют отлетающую из тела душу – упрощенный вариант того же заклятия, с помощью которого Ма’элКот захватил память Ламорака и еще многих иных.
Чары были не только начертаны узорами по клинку; они были выжжены и в рассудке Проховци. В урочный час он произнесет нужные слова на непонятном ему языке, а тело его совершит необходимые движения. Несколько часов под бдительным взглядом желтых глаз пленной виверны провели они в трансе, пока Тан’элКот с мучительным тщанием вгонял в память Проховци каждый слог, каждый поворот ладони и наклон головы. Если не мелочиться, это была мастерская работа. Тан’элКот был совершенно уверен, что повторить его успех не сумел бы никто из живущих.
Процедура эта принесла ему необыкновенное удовлетворение. Куда большее, чем создание скульптур на потеху невежественным богачам.
Он сотворил из Проховци марионетку – нет, поправился он, манипулятор: устройство, выполняющее волю хозяина там, куда тот сам не заберется. Чтобы подчинить волю студента, больших усилий не потребовалось; на протяжении многих месяцев курса прикладной магии Проховци все лучше приучался безропотно исполнять любой приказ учителя. И теперь и помыслить не мог о неподчинении. «Как странно, – подумал Тан’элКот. – Словно я с самого начала рассчитывал на это».
Так он намеревался исполнить свою часть уговора с Кольбергом и Советом управляющих: подарить им погибель Кейна и смерть Паллас Рил. Порой он позволял себе надеяться, что Совет не отступится от своей части сделки, но особенно на это не полагался. Их вчерашние речи попахивали вероломством. Возможно, они не покончат с соучастником на месте – по иронии судьбы у Тан’элКота, как и у Кейна, было немало поклонников среди праздножителей и даже в самом Конгрессе, – но Совет, по всей вероятности, невысоко ценил как его жизнь, так и свое слово.
Что нимало не тревожило Тан’элКота. Он видел эту развилку среди фрактальных ветвей дерева вероятностей, которое растил силой воли, и уже подготовил тот черенок, что принесет желанные плоды.
Пока Проховци рисовал на клинке чародейские знаки, Тан’элКот потихоньку отошел. Поглощенный тяжелейшей – для него – задачей поддержания транса, Проховци не заметит отсутствия учителя. Неизбежные соцполы, после пожара прилипшие к Тан’элКоту, словно устрицы к скале, остались за порогом; бывший Император заявил, вовсе при этом не приврав, что их электронное оснащение, броня и оружие будут мешать тонким узорам Потока в зверинце. Кольберг приказал соцполам держаться в стороне, покуда не завершится наложение – нет, программирование – заклятия.
Так что пока Тан’элКот был свободен.
Он прошел в двойные бронестеклянные двери оранжереи и заглянул в гулкую пещеру вестибюля, за пределы поля. Проходы для публики были перегорожены углеволоконными щитами, и в вестибюле царила противоестественная мгла. После ночного пожара Кунсткамеру закрыли якобы на время «внутреннего расследования по делу о поджоге». Тан’элКот прошествовал мимо стоящих кольцом справочных и билетных касс и направился к занимавшему целую стену около контрольных турникетов ряду общественных терминалов.
Память Ламорака подсказала личный код Эвери Шанкс: теперь счет за разговор придет в бухгалтерию СинТек, а компьютерные программы-трояны, готовые проснуться при упоминании Тан’элКота, не пробудятся от дремоты. Не услышав сигнала автоответчика, Тан’элКот улыбнулся. Он вовсе не собирался оставлять записанное сообщение – есть вещи слишком деликатные, чтобы доверять их ядрам памяти.
На экране появилась сама Эвери Шанкс. Ее орлиный взгляд впился в лицо бывшего Императора, от враждебной подозрительности через узнавание перетекая в открытую ненависть. А она, решил Тан’элКот, очень привлекательна. Суровое, внушающее страх лицо, сплошь острые грани и нестыковки, – а все же было в нем совершенство, словно таким и задумывала его природа: словно лунные горы.
– Ты, – проговорила она без всякого выражения.
– Я, – согласился Тан’элКот. – Рад, что мое имя вам знакомо, Бизнесмен. – «…И мне не придется представляться», – закончил он мысленно.
Трояны в студийной Сети, без сомнения, настроены на его имя, произнесенное вслух; стоит в беседе прозвучать «Тан’элКот», и троян немедля прервет разговор.
– Где ты добыл этот код?
– Вы знаете, – ответил Тан’элКот без улыбки. – Вы, полагаю, наблюдали за процессом Кольберга.
Взгляд ее потерял остроту, ломаные черты лица смягчила обыкновенная человеческая скорбь – но всего лишь на мгновение, не более того.
– Да. – Взгляд Эвери Шанкс подернулся ледком. – Что тебе нужно?
– Завтра утром, примерно через час после рассвета, ваша внучка испытает травматический шок по причине, которую вы даже не в силах вообразить. Поражение может выразиться как шизофрения, аутизм или кататония – точнее сказать не могу. Зато вполне уверенно могу сказать, что помочь ей не сможет никто на Земле, – Тан’элКот слегка склонил голову, будто признавая собственную дерзость, – кроме меня.
– Откуда тебе это известно?
– Я суть тот, кто есть, Бизнесмен.
– Какого рода шок?
Шанкс взирала на него с такой враждебностью, что Тан’элКот ощутил нелепое желание извиниться за те глупости, что сейчас наворотит. Он стиснул зубы и продолжил с полнейшей убежденностью:
– Вы два дня живете в одном доме с девочкой. Без сомнения, вы заметили ее связь с рекой.
– Я заметила, что родители по злобе своей внушили ей ряд нелепейших, омерзительных фантазий. Я запретила ей упоминать об этом.
«Можно подумать, от этого связь распадется, – мелькнуло в голове у Тан’элКота. – Чисто по-бизнесменски».
– Едва ли это фантазии, Бизнесмен, – сказал он елейным тоном. – Завтра утром ее мать умрет.
Взгляд Эвери Шанкс стал острее шпаги, но она промолчала.
– Фейт ощутит гибель матери с ясностью, не поддающейся пониманию и описанию. Я не могу даже приблизительно предсказать, какую форму примет ее реакция, но она совершенно точно будет ярко выраженной, безусловно – непоправимой и, вполне возможно, летальной. Вам потребуется моя помощь.
Глаза Шанкс затуманились на миг, будто в раздумье; но когда она открыла рот, во взгляде уже не было ничего, кроме отчуждения.
– Ни я, ни моя внучка не нуждаемся в твоей помощи. – Голос ее был холодным, как снег. – Не пользуйся больше этим кодом. Он будет стерт в течение часа. И не пытайся связаться ни со мною, ни с ней, ни с кем-либо из членов моего клана, ни с подчиненными Шанксов. В противном случае я подам против тебя обвинение в компьютерном взломе и нарушении кастовой неприкосновенности. Понятно?
– Как пожелаете, – отозвался Тан’элКот, выразительно пожав плечами. – Вы знаете, где меня искать.
Уголки ее губ поползли вниз, голос стал еще холодней.
– Ты не понимаешь, да? Никогда больше ты не заговоришь ни со мною, ни с моей внучкой! Ты думаешь, я не знаю о твоей… шутке… той ночью – звонок, фотоснимок… Но я знала. Я не такая дура. Только по одной причине я не приказала арестовать тебя: потому что ты дал мне в руки оружие против Майклсона. Это предел моей благодарности: я позволила тебе использовать меня ради твоей мести. Потому что меня это устроило. И порадовало. Ты дал мне шанс причинить ему почти столько же боли, сколько он причинил мне. Поэтому тебе все сошло с рук. Не испытывай судьбу.
– Бизнесмен… – начал Тан’элКот, но экран уже погас.
Бывший Император пожал плечами, глядя на свое темное отражение на сером экране. Данная ветка фрактального дерева росла точно так, как он предсказывал. Зерно сомнения брошено в почву – теперь оно прорастет на грядущих мучениях Фейт и материнских инстинктах бешеной тигрицы, лежавших в основе существа Эвери Шанкс. Ламорак отлично научил его манипулировать своей матушкой. В конечном успехе у Тан’элКота не оставалось сомнений.
Бог в его сердце исходил тоской. «Скоро, – уже в тысячный раз пообещал он Ма’элКоту. – Скоро ты оживешь вновь, и мир наш будет спасен».
Ибо Фейт могла коснуться реки. А через нее то же мог сделать и другой бог. Стоит всей мощи Чамбарайи попасть ему в руки – и все Кольберги, и управляющие, и Студии этого мира не удержат Тан’элКота.
Он отвернулся от терминалов… и только благодаря недоступному простым смертным самообладанию не взвился от неожиданности в воздух с рычанием, подобно испуганному тигру, когда экран за его спиной с треском ожил и голос Кольберга окликнул его по имени.
Сердце колотило в грудину, точно боксер. Он с трудом подавил самоубийственное желание как-то объяснить свое присутствие в вестибюле. Все это заняло меньше мгновения; в конце концов, он оставался Тан’элКотом.
– Да, Рабочий? – произнес он с важным видом. – Чем могу служить Совету?
– Как продвигается работа над клинком?
– Закончена. Проховци готов. Я отправлю его в доки с мечом, как только вернусь. Все идет согласно нашему договору с Советом.
– Я звоню не от имени Совета, – проговорил Кольберг довольно дружелюбно, хотя было в его голосе что-то неопределимо странное – словно он повторял заученные наизусть слова на незнакомом языке. – Совету ты сейчас не нужен.