В центре чаши стоят стальные леса в два этажа, высотой в несколько ярдов каждый. На нижней платформе расположен алтарь, и на нем какой-то парень проводит ритуал жертвоприношения; жертвы – цыплята, козлы и прочая недорогая живность. Парень совершенно наг, но, несмотря на холодную ночь, истекает потом, потому что земля под лесами покрыта толстым слоем тлеющих углей, куда он швыряет обескровленные тушки.
На лице его я замечаю гримасу. Похоже, парень в своем деле новичок, и кровь в таком количестве его пугает, но он продолжает читать заклятия – крепкий малыш. Голос его едва слышен за нервным квохтаньем и испуганным блеянием, а то, что мне удается разобрать, непонятно. Слетающие с его губ звуки трудно назвать словами… во всяком случае, человеческими.
На той же платформе рядом с заклинателем валяется другой юноша. Он только начинает пробуждаться от наркотического сна, чтобы обнаружить, что лежит голым и связанным тонкой впивающейся в тело проволокой.
– Грег! – окликает он коленопреклоненного у алтаря юношу. На расстоянии полсотни ярдов, разделяющих нас, едва можно разобрать, что он говорит. – Грег, в чем дело? Что ты творишь? Почему меня связали?
Он скорее озадачен, чем напуган.
Это ненадолго.
Говорит он по-английски. Я совершенно уверен, что это важно, но почему – никак не припомнить.
Над лесами полыхают пять длинных факелов, вздетых на стальные шесты примерно на одинаковом расстоянии от края кратера и от круга горящих углей. Между шестами натянуты толстые канаты из стальной проволоки – волокна ее блестят в неверном свете. Канат перекинут от шеста к шесту, высоко над голой почерневшей землей, и затем обвивает пять столбов. С того места, где сижу я в своем паланкине, – на кромке кратера – пять факелов и канат образуют явственно зримый узор, подвешенный над алтарем.
Пентаграмма.
На верхней платформе под лучами равнодушной луны покоится обнаженное тело Берна. Парик сдернут с его голого черепа, грудь и пах выбриты. На нагой мертвой плоти начертаны сложные, переплетающиеся узоры, чьи линии блестят в лунном свете, точно серебро.
Парень на нижней платформе перерезает глотку воющей кошке, отчего визг ее сменяется булькающим звуком, и швыряет ее, еще живую, в угли. Двое монахов-носильщиков отворачиваются – любители животных, не иначе.
Все четверо охранников… я хочу сказать, артанских стражников… не сводят с кратера глаз. Лица их незримы под покрытыми копотью забралами и антимагическими серебряными накладками. Это ощутимо и неприятно напоминает мне о социальных полицейских. Не могу сказать, почему эта мысль меня так тревожит.
Что-то насчет Социальной полиции… нет, не вспоминается никак.
Райте стоит рядом со мною, тоже жадно вглядывается в кратер, слизывая с губы испарину. Гаррет по другую сторону просто нервничает. На спине у него висит меч Берна – Косаль. В этом клинке хранится столько волшбы, что, если опустить его в кратер, он на фиг снесет весь ритуал призыва. Перевязь меча на одежде вице-короля Артана выглядит нелепо. Гаррет то и дело проводит под ней пальцем, будто перевязь здорово трет.
Очень на это надеюсь.
– Грег, нет… что ты делаешь? – спрашивает связанный мальчишка в кратере.
Глаза его распахнуты так широко, что мне отсюда видны белки.
Много-много лет назад, в самом начале своей карьеры, я подрабатывал, собирая тела для работных мертвяков в Анхане. Работа пошла насмарку, а мне довелось увидеть, как пара моих недавно откинувшихся подопечных выплачивала долги натурой, после смерти. То, что я вижу, не слишком похоже на заклятие оживления, и я прямо об этом заявляю.
Гаррет кивает, глядя в свои карточки.
– Это, строго говоря, вовсе не заклятие, – замечает он, ни к кому конкретно не обращаясь.
На миг наши взгляды встречаются, потом он кашляет в ладонь и нервно поправляет галстук, словно жертва внезапного сетервью.
– Э-э-э… высокое содержание металла в слагающих кратер породах… э-э-э… превращает его в рефлектор Силы, – читает он. – Э-э-э… комбинация заклинаний, магического резонанса силовых токов внутри кабельной пентаграммы и, безусловно, эманации боли и ужаса, которые молодой Проховци вызывает у своих жертв, привлечет Силу внешнюю. Когда она, внешняя Сила, приблизится, чтобы кормиться, кратер сосредоточит ее присутствие, направляя в точку фокуса – туда, где находится юноша, проводящий… э-э-э… ритуал. Таким образом Проховци произведет перенос сознания – так сказать, поцелуй жизни, хе-хе – в труп… э-э-э… святого Берна на верхней платформе.
– Демон… – медленно повторяю я, перекатывая слово на языке, пробуя на вкус. – Вы собрались скормить мою жену демону. Не уверен, что мне это нравится.
– Тсс, – шепчет Райте. – Ты прерываешь его экспозицию. – Английское слово он произносит со слабой усмешкой, будто слегка гордится тем, что знает его.
– Хм-ф, – мычит Гаррет, заглядывая в следующую карточку. – Интересно.
Грег Проховци в кратере бьет козла ножом под ребра, вспарывает брюхо до самого таза и сталкивает тушу вниз, в угли. Кишки соскальзывают вслед, оставляя на платформе широкую полосу кровавой слизи. Меня тревожит почему-то, что я знаю имя тауматурга, – откуда? И второй парень, тот, что лежит рядом связанный, – его голос мне тоже знаком…
Гаррет отрывает взгляд от своих карточек:
– Вот это может быть тебе интересно, Майклсон. Тут сказано, что Силы внешние – как вы их зовете, «демоны», – в сущности, не вполне разумны. Как и сам Чамбарайя, они по природе своей безличны; просто… мм… «энергетические поля приблизительно совпадающих тропизмов, обретающие разум и волю только при взаимодействии с нервной системой живого существа». Ничего себе фразочка. Таким образом, труп Берна станет, грубо говоря, аналогом Паллас Рил – как тут сказано, «фокальным узлом сознания». Однако… э-э-э… демон – создание иного порядка, и его присутствие Паллас – или Чамбарайя, или они оба – не обнаружат.
– М-да, – тяжело роняю я. – Очень интересно. Знаешь что? Ты говоришь в точности как долбаный Тан’элКот.
– Да? – с улыбкой отзывается Гаррет, складывая карточки. – Ну-ну.
Проховци с платформы поет все громче, подтаскивая второго парня к краю.
– Грег, пожалуйста!.. – умоляет связанный, рыдая в голос. – Пожалуйста, Грег! Господи, ты же не можешь!.. Грег, бога ради, мы же вместе прошли школу, Консерваторию, господи Иисусе, ты бы никогда экзамен по вестерлингу не сдал…
– Студенты, – бормочу я под нос. – Они оба студенты-тауматурги.
Точно. Связанный – это Ник Дворжак с курса прикладной магии. А второй – Грег Проховци – из той же группы. Я прервал их занятие только позавчера, когда все закрутилось…
Это так важно? Почему у меня в голове мысли не сходятся? Почему мне все время кажется, будто я о чем-то забываю?
Проховци словно не слышит мольбы Дворжака. Закатив глаза, он под непрестанный вой заклинаний волочет несчастного к краю платформы. Я морщусь – даже для меня это чересчур.
– Человеческое жертвоприношение? – интересуюсь я.
Райте невозмутимо кивает:
– Ученики чародеев для этой цели подходят лучше всего: их Оболочки хорошо развиты и достаточно ярки, чтобы привлечь Силы внешние, но они еще не овладели достаточно магией, чтобы защититься.
– Кроме того, – добавляет Гаррет, – это очень зрелищно.
Проховци не режет парня – просто сбрасывает пинком с платформы. Дворжак с воплем падает в горящие угли. Там невысоко, футов десять, – при падении он даже не потерял сознания. На несколько секунд у него перехватывает дыхание, но, едва набрав в грудь воздуха, он начинает выть, катаясь по углям, извиваясь и дергаясь, пытаясь выползти из ямы, но со связанными руками и ногами у него нет ни шанса. Он уже настолько обгорел, что все равно не жилец.
Вскоре силы его покидают, и парень только подергивается беспомощно. Плоть буреет и размягчается, лопается обугленная кожа, и вытекает кипящий жир, жидкость в брюшной полости доходит до кипения, и живот взрывается.
В этот момент Проховци напрягается. На шее его проступают жилы, нижняя челюсть выдается вперед. Двигаясь медленно и дерганно, как марионетка в неловких детских руках, он карабкается на верхнюю платформу, к нагому трупу Берна.
Я никак не перестану хмуриться – уже лоб болит от натуги. С того момента как я проснулся в поезде, меня что-то тревожит, и я решаю наконец спросить прямо.
– Знаешь, – замечаю я как бы между прочим, – мне это все кажется странным. Тебе никогда не снилось, будто ты делаешь что-то и сам не понимаешь, какого рожна? Я пару раз приложился головой – не знаю, может, сотрясение заработал, – и теперь у меня что-то в мозгах не стыкуется. Не поможешь?
– Разумеется, – отвечает Райте. – Я для того и пришел, чтобы тебя успокоить.
– Ладно. Отлично. Тогда по порядку. Так, Паллас сама сотворила здесь ВРИЧ, да?
– Верно.
– Чтобы опозорить… э-э-э… артанцев. Выставить их в дурном свете, чтобы они перестали перекапывать горы и все такое, верно?
– Именно так. – Он кивает.
– А вы здесь при чем?
– Я?
– Да. Монастыри. Каким образом посол Монастырей оказывается… – я проглатываю слово «прихлебатель» – не хочу ранить его чувства, – сотрудником компании «Надземный мир»?
Райте бросает короткий взгляд на склонившегося к нам хмурого Гаррета.
– Ваша компания обратилась к нам за помощью, – без запинки отвечает он. – Тебе известно, какой опыт общения с мятежными богами накопили Монастыри, – как ты должен помнить, сам Джанто Основатель принимал участие в восстании своего брата Джерета Богоубийцы. Первоначально Монастыри были основаны для того, чтобы противостоять вмешательству своевольных богов в дела людей, ибо это служит обычно умалению нашей расы в целом.
Он разводит руками в попытке изобразить добросердечного мудреца – непростая задача для юноши с лицом моджахеда-фанатика: выдубленная кожа и побелевшие на солнце глаза.
– Мы, подданные Монастырей, – просвещенные люди, Кейн. Предрассудки черни не трогают нас. В прошлом мы противостояли компании, поскольку та была тесно связана с Актири, – но вовсе не потому, что действительно почитали Актири за бесов. Демоны, – он кивает в сторону кратера, где нагой Проховци лежит на верхней платформе, обняв труп Берна и целуя ледяные мертвые губы, – нечто совсем иное. А ныне Монастыри и компания нашли общую цель, общий интерес: спасение человечества – и всего мира – от опустошения, чинимого безумной богиней.