Тот стоял в дверях, скрестив на могучей тролличьей груди здоровенные тролличьи руки.
– Скажите ей, чтобы перестала прятаться, – пророкотал великан своим великанским голосом. – Пусть выйдет на свет.
– Фейт, перестань прятаться. Выйди на свет.
Раз она слышала и гран-маман, и великана, значит она, получается, уже вышла на свет, туда, где одиноко, шумно, и ярко, и холодно, и вообще-то страшновато. Сморгнув, Фейт попыталась не распускать нюни и быть храброй, но слезинка все равно выкатилась и сбежала на ухо.
– Тут так пусто, – шепнула она гран-маман тихонько и слабо. – Одиноко.
– Скажите ей, – пророкотал великан, – что, если она мысленно возьмет меня за руку, ей никогда больше не будет одиноко.
«Никогда не будет одиноко…» Эти слова эхом отдавались в голове, и даже не слабели. «Никогда никогда никогда никогда…» Фейт позволила себе соскользнуть обратно в темноту и стала шарить в поисках великанской руки.
– Фейт, ты слышала? Я хочу, чтобы ты его слушалась, понимаешь? Возьми его за руку, Фейт… Фейт? Тан’элКот, это просто нелепо! Что это должно значить – мысленно взять за руку? Пустая трата времени.
Великана она не могла разглядеть, но чувствовала его присутствие разом со всех сторон, будто он был сделан из густого тумана, а она бродила у него внутри, только туман – он такой холодный, сырой и противный, а великан был теплый внутри, сухой и даже уютный немножко. Словно она ему нравилась. Словно он ее даже любил немножко.
– Вы слишком легко сдаетесь. Она не только слышит, но и пытается исполнить вашу просьбу. Я это вижу.
Конечно, он не любил ее, как мама, а скорее так, как сама Фейт любила лимонную с зеленым блузку, которую папа ей купил в Чикаго: так можно любить что-то такое, от чего не ждешь любви в ответ.
Тут она была согласна на все сто. Она и не хотела его любить. Когда любишь кого-то, из тебя получается пятая маленькая девочка.
– Видишь? Что тут можно увидеть?
– Вы переживали Приключения от лица тауматурга; Карл был чародеем не из худших. Вспомните, какой представляется колдовскому зрению Оболочка живого существа, – даже сейчас это дитя неуклюже и грубо пытается настроить свою Оболочку в резонанс с моей собственной.
Нащупать руки великана Фейт не могла, но добрела туда, где этой руке полагалось быть, и попыталась эту руку представить. Вроде как видишь сон и блуждаешь по чужому темному, огромному дому, а потом решишь: да это же твой дом! – и все становится знакомым, даже то, что в первый раз видишь. Она потянулась к сгустку тумана, темноты, сухого жара и решила, что это рука.
– Ты смотришь на нее колдовским зрением? Разве для этого не надо входить в транс?
– Я уже в трансе.
– Тогда как ты можешь разговаривать?
– Я же Тан’элКот.
И пока Фейт продолжала фантазировать – решать, туман сгущался и обретал очертания руки, становился все плотней, и теплей, и суше, пока не принял устойчивое обличье.
– Она настраивает свою Оболочку? Как чародей?
– Не как чародей. Как дитя. Все дети наделены от природы некоторыми способностями к волшебству. Основная функция педагогики в вашем обществе – подавить эти способности.
Что это должно значить, Фейт не понимала, но это было не важно, потому что рука занимала ее куда больше. Пока она больше походила на мультяшку – ну ладонь, пять пальцев, но она получалась как бы ничейная и очень большая.
Но девочка упрямо продолжала решать – у настоящей руки на костяшках были бы морщинки, и на ладони линии, и в основании каждого пальца такие холмики, и, конечно, раз великан – он же взрослый, значит на тыльной стороне должны быть волосы…
И по мере того как рука обретала реальность, вокруг становилось все более светло и шумно: кто-то бормотал рядом, повторял тихонько и пискляво: «Осторожней, только, пожалуйста, осторожней», – и очень скоро Фейт смогла его увидеть, а чем внимательней слушала, тем ясней слышала. Человека этого она не знала: сморщенный, горбатый старикашка, на вид весь из себя вонючий.
А за ним толпилась еще уйма народу, все смешно одетые – не как настоящие Администраторы, или Ремесленники, или еще кто, – а будто на бал-маскарад собрались или, может, на конвент вроде Фанкона. Все толпились вокруг нее и говорили разом, так что она даже испугалась немножко, но вроде бы ничего плохого не хотели. Один был очень похож на великана, только еще выше, и у него волосы были длинные, волнистые и лохматая бородища. И еще там был другой мужчина, очень рослый, с золотыми кудрями и чудесными синими глазами, он подошел прямо к Фейт, встал перед ней на колени и, кажется, чуть не расплакался.
Фейт? Ты меня узнаешь, Фейт? Ты знаешь, кто я?
Она страшно не любила, когда взрослые задают дурацкие вопросы, потому что обычно ты их не узнаешь, а они почему-то расстраиваются и обижаются ужасно. Так что она вовсе не хотела отвечать, хотя у него были такие чудные кудри и глаза добрые и было ему очень грустно. Он протянул руку, коснулся ее плеча и пробормотал: «Фейт, Фейт, милая…»
И тогда голос великана загремел у нее в голове: ПОШЛИ ПРОЧЬ! ФУ, ШАВКИ! МАРШ ЗА ВОРОТА! ОНА МОЯ!
Должно быть, он сделал что-то нехорошее с этими людьми, напугал и даже, наверное, побил, потому что исчезли они куда быстрей, чем появились, а голос великана звучал так громко, так сердито и злобно, что Фейт расплакалась, а стоило ей заплакать, как захотелось, чтобы рядом была мама, и тогда она совсем забыла притвориться, что отдала свою память пятой маленькой девочке.
Память вернулась к ней, и Фейт поняла, что пятая девочка – это она сама.
Она кричала, и кричала, и кричала – а великан стискивал ее руку, и было больно; Фейт хотела, чтобы пришла мама, или папа, или кто-нибудь, и прогнал великана, а он схватил ее за другую руку и сжал обе, сжал вместе, сжал ее руки ВМЕСТЕ…
У нее даже рук не осталось – великан сжал их так крепко, что они срослись у запястий, будто у нее не руки, а одна заветная косточка, как у цыпленка, и единственное запястье вросло в руки великану, так что его кровь вливалась в жилы девочки, а ее собственная вытекала в сосуды великана.
Великан оскалил большие острые зубы:
– Ну же, дитя, где твоя река?
Фейт только помотала головой, недоверчиво глядя, как ее хрупкие запястья врастают в его толстую волосатую руку. Что-то забилось у нее в глотке, словно проглоченный крысенок, и пыталось выбраться из живота, цепляясь за стенки острыми коготочками, и во рту стоял привкус крови, как в тот раз, когда она упала и прикусила губу…
– Река, дитя, – уже громче повторил великан – Тан’элКот, теперь она знала его имя, оно текло по ее жилам вместе с чужой кровью. – Я зашел так далеко не затем, чтобы потерпеть поражение.
Вот теперь он разозлился, по-настоящему разозлился, и его гнев обжигал ее, огнем тек по рукам, по локтям, опалял грудь, так что крысеныш в груди бился все сильней и сильней, карабкаясь к горлу.
– ГДЕ ЭТА ПРОКЛЯТАЯ РЕКА?! ПОЧЕМУ Я НЕ ЧУЮ РЕКИ?
Он так ярился, что Фейт испугалась еще сильней, и вот тогда крысеныш выбрался наконец из глотки. Он протолкнулся сквозь стиснутые зубы, и это была вовсе не крыса.
Это был крик.
Она кричала, и кричала, и кричала, и кричала…
Потому что она больше никогда, никогда не будет одна.
Вопли Фейт отражались от стен операционного зала, накладываясь друг на друга, покуда не перешли в единый слитный визг петли обратной связи. Эвери хотелось зажать уши и спрятаться в уголке, но вместо этого она дернула Тан’элКота за руку – все равно что пытаться выворотить бетонный столб.
– Прекратить! – рявкнула она и едва услышала себя. – Хватит! Ей больно!
Великан прорычал что-то невнятное и нетерпеливо повел плечами, стряхнув Эвери одним неимоверно могучим движением. Она отлетела к стене, едва не расшибившись, и, полуоглушенная, набросилась на него вновь, с рычанием протянув когти к глазницам. Рассеянно – внимание его было приковано к бьющейся Фейт – Тан’элКот поймал ее за руку и удержал в стороне.
– Хватит! – заорала Эвери. – Еще раз дотронешься до нее – и я добьюсь твоей смерти! Слышишь? Я с тобой разделаюсь!
Тан’элКот без особых усилий удерживал ее на расстоянии вытянутой руки, не обращая внимания на крики. Фейт визжала, а великан склонялся над ней все ниже, оскалившись, будто собрался вгрызться в ее личико. Эвери сопротивлялась отчаянно и бесплодно, пока не сообразила, что великан держит ее увечной рукой. Стиснув кулак, она со всей силы треснула его по стянутой бинтами культяпке на месте мизинца.
Тан’элКот задохнулся от боли, пальцы его разжались, и Эвери врезала ему снова, с размаху, точно подавала теннисный мячик, прямо по распухшим синякам вокруг глазного яблока.
– Оставь ее в покое!
Он даже не моргнул. Эвери не успела сообразить, что происходит, как великан взял ее за горло и на вытянутой руке приподнял над землей. Она беспомощно царапала железные пальцы.
Тан’элКот сжал в кулак увечную руку.
– Я могу вас убить, – промолвил он. – Это вам понятно?
Пальцы его пережали горло; Эвери не могла не то что ответить, но даже кивнуть.
– Как сможете вы помочь этой девочке, если погибнете? – рассудительно и внятно проговорил он и замер, ожидая ответа.
Эвери зажмурилась и опустила руки.
Если Тан’элКот убьет ее на месте, закончится хотя бы захлестнувшее ее жизнь безумие. Но вместо этого он осторожно опустил ее и разжал пальцы.
– Успокойте девочку, Бизнесмен. Она может пораниться.
Из последних сил держась на ногах, Эвери заставила себя поднять веки и доковылять до операционного стола, где билась под резиновыми ремнями Фейт.
– Тсс, девочка, – пробормотала она, поглаживая лоб ребенка. – Тсс, маленькая. Гран-маман с тобой. Я здесь, все будет хорошо.
По острой скуле прокатилась слеза и упала Фейт на волосы.
Вскоре судороги утихли, и девочка опять впала в бессознательное состояние. Только тогда силы оставили Эвери окончательно; она оперлась о стальное ложе операционного стола, но даже при этом не смогла удержаться на ногах. Она опустилась на колени, спрятала лицо в ладонях и зарыдала.