Больная встала, сделала шаг, упала… но паралич прекратился. Так ленинградский профессор совершил мгновенное исцеление не хуже библейского пророка. Он использовал ту же гигантскую силу психики, почти религиозную веру в чудо.
Однако М. Блок отвергал возможность излечения золотухи эмоциональным ударом ввиду того, что как заболевание золотуха имеет не психофизическую, а исключительно физиологическую природу. И то, что возможно для преодоления разного рода нервных зажимов и параличей, не может сработать там, где причина кроется в слабости иммунитета. В конечном счете французский ученый пришел к выводу, что королевское излечение было ничем иным, как масштабным обманом. Обман поддерживался массовым желанием верить в чудо и отсутствием навыков критического мышления у широких народных масс. Соответственно, с распространением прагматичного мировоззрения вера в целительские способности королей исчезла, как казалось, навсегда.
Но навсегда ли?
Система представлений, в которой монархам отводилась особая роль в сохранении здоровья подданных, в разное время в разных странах неожиданным образом проявлялась вновь.
Россия, век XIX, вторая его четверть. Страной правит Николай I, которого А. С. Пушкин охарактеризовал ироничной фразой: «В нем много прапорщика и немного Петра Великого». Ни эпоха, ни сама личность императора не располагала к таинственным мистериям, связанным с публичными исцелениями и остановкой моровых поветрий мановением монаршей руки. Однако вот что произошло на пятый год царствования императора Николая: «В 1830 г. из Средней Азии в Москву и Петербург проникла холера. Эпидемия распространилась среди всех слоев населения. От холеры умерли великий князь Константин Павлович с супругой, фельдмаршал Дибич. Меры, принимаемые против эпидемии, оказались малоэффективными и сводились к изоляции очагов заразы, а также к насильственному водворению людей в больницы, иногда без достаточных на то оснований. Всё это вызывало озлобление населения и ряд бунтов. Николай I лично находился в местах, охваченных эпидемией. В 1830 г., при получении известий о холере в Москве, он тотчас же поспешил туда. В Москве он едва не заразился. В Петербурге 22 июня 1831 г. холерный бунт достиг угрожающих размеров. На Сенную площадь, где собралась 5-тысячная толпа, были вызваны войска, но действовали они вяло. Тогда Николай, находившийся в то время в Петергофе, немедленно приехал в столицу, появился среди бушевавшей толпы и своею решительной речью в значительной степени содействовал успокоению. Этот эпизод запечатлен на барельефе памятника Николаю I скульптора Клодта»[21]. Ни полицейские меры, ни угроза применения войск не могли успокоить холерный бунт. Причины эпидемии были непонятны широким народным массам и поэтому обретали в их глазах мистический характер. Поэтому всякий иной страх, не имеющий мистической подоплеки, в том числе и страх государственного наказания, оказывался недостаточно сильным, чтобы стать преградой для распространения народных волнений. Личное вмешательство царя подействовало вне рациональной логики – оно не испугало людей, а наоборот, успокоило. То есть ситуация разрешилась в плоскости сакральной картины мира. «Апотропейная» сила царского авторитета мыслилась адекватной защитой от вредоносной мистики холерной эпидемии.
Николай I не имел в виду обманывать подданных. Но он интуитивно выбрал верный образ действий. Распространение бытового рационализма не означало установления полного господства понастоящему критического мышления даже и в эпоху, когда разрабатывал неевклидову геометрию Н. И. Лобачевский, проводил опыты с электричеством В. В. Петров, получил степень доктора медицины Н. И. Пирогов и пр. Народные массы Нового и Новейшего времени оказались едва ли не больше подвержены опасности коллективного обмана, чем их древние и средневековые предки. Блестящие примеры такого рода явлений дает нам «социология авторитета», основоположниками которой стали американские ученые Стенли Милгрем (автор известной «теории шести рукопожатий») и Роберт Чалдини.
Понимание механизма социального действия авторитета необходимо знать историку, тем более что толчком к одному из самых известных экспериментов стали события Второй мировой войны. Весь мир задавался вопросом: каким образом немцы, «культурная нация», народ Гёте и Шиллера, смог вдруг породить нацизм как государственную идеологию? Как честные немецкие бюргеры, оставив мирный труд, принялись вдруг сжигать людей в крематориях, расстреливать в темницах, разорять целые страны?
Ответы на эти непростые вопросы дали эксперименты Стенли Милгрема. Милгрем собрал группу волонтеров, объявив им, что они будут помогать в проведении эксперимента. На самом деле им была уготована роль не помощников, а испытуемых.
Один из вариантов эксперимента проводился следующим образом. Был заготовлен реквизит: модель электрического стула (подобного тому, на каком в США приводят в исполнение смертные приговоры) и пульт управления с круговым переключателем. Кроме того, был приглашен актер, который должен бы изображать дергания человека, через тело которого пропускают электрический ток. Участником эксперимента был серьезный человек в белом халате (что важно). Было объявлено, что в лаборатории изучается влияние электрического тока на память человека.
Подопытных приглашали по одному. Они думали, что их роль – это роль ассистента, ответственного за переключение силы тока. Им объясняли, что при слабом токе человек на электрическом стуле будет испытывать слабые улары. Более сильный ток причинит более ощутимую боль и, наконец, переключение регулятора до упора – даст самый сильный разряд, смертельный для человека, находящегося на электрическом стуле.
Человек в белом халате последовательно подавал команды, а мнимый ассистент переключал ток. При «слабом токе» актер на электрическом стуле слегка подрагивал, при сильном – трясся в страшных судорогах, стучал и кричал. «Ассистент» это видел. И в конце концов следовала команда «до упора». То есть, другими словами, отдавался приказ убить ни в чем не повинного человека. «Ассистенты» были проинформированы, что сидящий на электрическом стуле – не преступник и ничем не провинился, по легенде эксперимента, это был такой же волонтер, как они сами. Милгрема интересовало: как много испытуемых решится на «убийство». Результат превзошел все ожидания. До «смерти» волонтера довели более 80 % испытуемых.
Этот эксперимент многое объяснил. Его данные подтвердили наблюдения за теми людьми, кто служил в концентрационных лагерях. Никто из них не чувствовал личной ответственности за уничтожение людей. Они искренне недоумевали, когда их спрашивали об убийствах. Один только приводил заключенных в камеру. Никого не убивал. Когда он закрывал за собой дверь, все были живы. Другой и вовсе не видел никаких людей – он открывал некий кран, когда загоралась лампочка, и закрывал его через положенное время. Не убивал. Третий вывозил трупы – он живых людей тоже не видел, имел дело только с трупами. Не убивал. Кроме того, все они выполняли приказы вышестоящего начальства. Причем это были вполне невинные приказы: привести, увезти, открыть кран. Это надежно ограждало их сознание от чувства вины. Но в целом были уничтожены сотни тысяч человек.
Складывалась ситуация, точно описанная афористическим стихотворением И. Губермана:
Тонко и точно продумана этика
Всякого крупного кровопролития:
Чистые руки – у теоретика,
Чистая совесть – у исполнителя.
Обнаружив удивительные результаты, Милгрем принялся менять конфигурацию эксперимента. Это дало новую порцию интересных результатов. Оказалось, например, что количество «убийств» резко снижается, если место серьезного «экспериментатора» в белом халате занимал человек из той же волонтерской группы.
Это подтолкнуло других исследователей, например Роберта Чалдини, к изучению «социологии авторитета». В ходе многочисленных опытов выяснились интересные вещи. Оказалось, что форменная одежда является мощнейшим инструментом социально-психологического воздействия. Был проведен эксперимент. На улицах города человек, одетый в костюм, напоминающий форму, просил прохожих исполнить какое-нибудь странное требование: встать в определенном месте или пройти в определенном направлении или вообще выдать незнакомому человеку десять центов. Это не была на самом деле какая-то конкретная форма: полицейского, военного или пожарного. Просто похожий на форменный костюм: фуражка с кокардой, светлые пуговицы, погоны, строгий цвет и пр. Человек в форме указывал толпам направление движения. И толпы послушно шли туда, куда указывал человек.
Затем того же самого человека поставили на то же самое место в обычном партикулярном платье. Эффект был поразительный: его не слушался почти никто[22].
Можно предположить, что было бы, если человеку дали в руки пистолет. Пошли бы массы туда, куда он указывает под угрозой оружия? Скорее всего, нет – началась бы паника, народ кинулся бы врассыпную, но не пошел туда, куда ему предлагают. То же самое было бы, если бы вооруженных людей было два, три или даже десять. Для результативного управления многотысячной толпой при помощи оружия потребовалась бы как минимум рота. Таким образом, в некоторых ситуациях безоружный человек, одетый в форму, может оказаться сильнее группы вооруженных людей.
Другой известный эксперимент был проведен следующим образом: в студенческую аудиторию входил некий человек, которого профессор представлял присутствующим четырьмя разными способами. В первом случае он говорил, что вошедший – студент, приехавший из Англии и попросивший разрешения присутствовать на лекции. На глазах у всех молодой человек проходил и занимал место в аудитории. Во втором случае пришедший был представлен как лаборант, в третьем – как лектор, а в четвертом – как профессор Кембриджа. Проведя на лекции положенное время, человек покидал аудиторию.