Во-вторых, чтобы поймать волну, необходимо знать о ней и верно понимать суть тенденции. Если человеку удалось это сделать, значит, он обладает информацией и умеет ее правильно анализировать. Он умный.
То есть модный в понимании тех людей, которые за модой следят, – это состоятельный, информированный человек, обладающий пониманием художественных тенденций.
Есть немало людей, игнорирующих моду. Часто они утверждают, что делают это сознательно. Следование моде часто воспринимается как проявление суетности и некоторой поверхностности человека. Однако следует понимать, что вне зависимости от деклараций, в заданной «модной» системе координат человек будет восприниматься как аутсайдер, если он не обладает другими значимыми социальными преференциями, которые могут уравновесить его «эстетическую отсталость». И, напротив, энергичное следование моде может служить формой социального капитала и дать моднику авторитет в определенных общественных кругах (молодежной тусовке, артистическом кружке, бизнес-клубе и пр.).
Важно понимать, что мода – достояние современного индустриального и постиндустриального общества, обладающего устойчивыми каналами получения информации. Если сегодня утром Перис Хилтон в Нью-Йорке решит надеть синенькую футболку в цветочек, то интересующиеся модой жители Конотопа могут узнать об этом практически мгновенно, едва ее фигура попадет в объектив светских репортеров, а оттуда в Твиттер или Инстаграм.
Но в доиндустриальном обществе информация распространялась иначе. Житель средневекового Доргобужа даже при наличии горячего желания не мог узнать, как наряжается Перис Хилтон XIII в. – принцесса французская. Возможно, простой средневековый доргобужец даже не подозревал о ее существовании. Он не мог узнать, во что одета дочь его собственного князя – их пути не пересекались или пересекались нечасто.
В этой ситуации приходилось выбирать другие ориентиры. Кто мог выступить в качестве образца для человека, живущего в замкнутом мире доиндустриальной общины? Прежде всего родители. Родители выступают в качестве авторитетных взрослых и для современных детей, но только в раннем детстве. Повзрослев, современный тинейджер оказывается захвачен информационными потоками и попадает во власть иных авторитетов. Со средневековым отроком такого произойти не могло: он вырастал в уверенности, что то, в чем ходил его отец, – это и есть образец наилучшего выбора. Таков был механизм сохранения ценностных ориентиров в традиционном обществе. Если отец ходил в красных сапогах, то сын стремился приложить все силы, чтобы справить себе такие же. Поэтому форма сапога воспроизводилась без изменений из столетия в столетие. Это хорошо видно в археологических материалах Новгорода. Новгородский культурный слой достигает нескольких десятков метров, он накапливался на протяжении почти тысячи лет. Болотистая почва Новгородской земли хорошо сохраняет органику: остатки кожаных сапог встречаются по всей глубине культурных напластований. Можно сравнить модель сапога двенадцатого века с сапогом шестнадцатого – разницы нет. И в том и в другом случае это кожаная обувь с невысоким косо обрезанным голенищем и острым слега загнутым носком. Сын мог унаследовать обувь отца и носить ее как элемент престижной одежды, не испытывая никаких неудобств, связанных с хронологическими колебаниями фасона: форма оставалась неизменной.
Подобная практика долго сохранялась в русских деревнях, когда юная девушка-невеста получала в качестве приданого наряд своей бабушки. Современная модница тоже, конечно, может надеть случайно сохранившееся бабушкино платье. Но это будет всего лишь курьез, развлечение. Такое платье не будет эксплуатироваться в качестве основного костюма, тогда как в традиционном обществе бабушкин наряд мог стать главным костюмом для торжественных случаев. Сама конструкция древнерусского костюма предполагала его использование в течение многих десятилетий и даже столетий. Престижные элементы костюма делались съемными: при изнашивании тканой основы шитые воротники, манжеты и застежки снимались и переносились на новую основу.
Весьма прочно удерживались традиционные представления об авторитете и в религиозно-политической сфере. Первыми русскими святыми стали отнюдь не представители православного духовенства, а князья, занимавшие ключевое место в сакральной картине мира славян до принятия христианства. Причем влияет этот авторитет неявно, его воздействие происходит на уровне коллективного бессознательного, названного Б. Ф. Поршневым «социальной психологией», а представителями школы «Анналов» – ментальностью.
Школа «Анналов» сыграла большую роль и в исследовании так называемой «престижной экономики», принципы которой на протяжении столетий играли весомую роль в механизмах функционирования общественной жизни. Интересный анализ функций богатства в раннесредневековой Европе был дан отечественным представителем этой школы – Ароном Яковлевичем Гуревичем. Он обратил внимание на то, что в археологических памятниках средневековой Скандинавии встречается много монет: сасанидских, византийских, германских, англосаксонских. Эти находки давали основание некоторым историкам делать выводы о наличии в средневековой Скандинавии развитого монетного обращения. Гуревич показал, что дело обстоит иначе. Историк писал:
Во-первых, исландские саги более позднего времени, неоднократно рассказывая о людях, прятавших свои денежные сокровища, не только ничего не говорят о том, что впоследствии они их изымали из земли, но и не порождают сомнения: богатства запрятывались навсегда, так чтобы никто из живущих не мог ими воспользоваться. Владельцы часто прятали деньги перед своей смертью, заботясь о том, чтобы не осталось свидетелей: рабов, помогавших им зарыть монеты, убивали. Археологические находки свидетельствуют о распространенном обычае погребения богатства в болотах; это «болотное серебро» вообще невозможно было вернуть для употребления. Во-вторых, известно, что обмен в Скандинавии периода массового создания кладов был преимущественно натуральным; в качестве платежного средства употреблялись некоторые товары, например домотканое сукно, стоимость подчас выражалась в числе голов крупного рогатого скота. Монеты, захваченные во время грабительских экспедиций или полученные в виде контрибуции и дани, не употреблялись скандинавами в качестве платежного средства. Норманны не могли не знать, как высоко ценились серебро и золото в других странах, и сами придавали им особое значение – недаром они прятали драгоценные монеты и иные предметы из благородных металлов, – но в товарный оборот они их, как правило, не пускали.
Итак, с одной стороны, норманны дорожили драгоценными металлами и стремились всеми возможными путями их приобрести, с другой же стороны, они не применяли их в торговле, прятали монеты в землю, в болота, даже топили в море. В то время как изделия из золота и серебра – подвески, броши, гривны – они носили, кичась украшениями (мужчины не в меньшей степени, чем женщины), монеты они употребляли способом, совершенно чуждым народам, которые знали коммерческую роль денег, и непонятным для многих современных ученых.
Отношение древних германцев и скандинавов к драгоценным металлам можно понять лишь при условии, что мы откажемся подходить к этому вопросу с узко экономической точки зрения и рассмотрим его в плане духовной жизни народов, переходивших от варварства к цивилизации. Согласно представлениям, бытовавшим у этих народов, в сокровищах, которыми обладал человек, воплощались его личные качества и сосредоточивались его счастье и успех. Лишиться их значило погибнуть, потерять свои важнейшие свойства и боевую удачу[27].
Важно, что и в Новое время подчеркнуто неутилитарное использование материальных средств продолжало оставаться одним из ярких маркеров социального превосходства. Этим, например, объяснялась склонность к совершенно непрактичному классическому образованию в европейском и американском высшем обществе XVIII–XX вв. Интересно об этом сказал известный российский социолог, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге М. М. Соколов:
Первый социолог, который попытался проследить, как активное потребление высокой культуры связано с жизненным успехом, был американец норвежского происхождения Торстейн Веблен, который рассматривал искусство как элемент образа жизни праздного класса. У Веблена была теория о том, что в каждую эпоху есть класс-хищник, члены которого каким-то образом оповещают других хищников о своих успехах. Вначале есть воинствующий класс, который просто отнимал у других средства к существованию. Принадлежность к это му классу определялась тем, что его члены могли существовать на награбленном. Но доказывать другим, что вы на самом деле к этому классу принадлежите, чревато неприятными последствиями, потому что если каждый хищник будет на поле боя доказывать свою принадлежность к классу, то они неизбежно истребят друг друга. Однако хищники быстро открывают для себя, что совершенно необязательно выходить на поле боя, чтобы распознать своего. Можно просто показать, сколько вы уже награбили. Когда вы демонстрируете кучу золота, все видят, насколько вы успешны в хищническом качестве. Так, в эпоху Великого переселения народов у каждого из франкских, вестготских, бургундских и других варварских королей была казна. Золото из этой казны не расходовали ни на какие цели, кажущиеся нам сегодня осмысленными, но возили с собой и при каждом удобном случае демонстрировали. Оно было символом силы и удачи своего обладателя. Если враг после проигранной битвы захватывал обоз с казной, это было страшно не тем, что потерявший золото беднел, а тем, что от него отворачивались бывшие соратники, чувствовавшие, что и боги войны от него отвернулись.
Потом классом-хищником стал капиталист. Для этого класса-хищника деньги – это основной его ресурс, как для варварского короля – военная сила. Варвар заставляет работать на себя угрозами, капиталист навязывает заведомо невыгодные условия труда на якобы свободном рынке. Способность зарабатывать деньги – это показатель успешности нового класса-хищника, но возить их с собой на телеге становится уже сложно. И тогда на помощь приходит «культура праздности». Именно поэтому успешные «хищники» и особенно их дети в нашем мире занимаются вещами, которые заведомо бесполезны и заведомо ни о чем не сигнализируют: классическая филология, история искусства, философия… И чем больше лет в жизни вы можете посвятить таким вещам, тем выше вы стоите в обществе. Крестьянин или пролетарий не могут позволить себе отправить взрослого сына или дочь в школу, тем более в колледж. Бедные растят детей для того, чтобы те их обеспечивали в наступающей старости (Веблен писал во времена, когда никакого всеобщего пенсионного обеспечения в Штатах, естественно, не было), а старость при их образе жизни наступает рано. Позволить себе взрослого иждивенца бедная семья не сможет, даже если захочет. Добровольно отказаться от дополнительной рабочей силы может только сравнительно процветающее домохозяйство. Но и тут люди победнее хотят, чтобы их дети изучали что-то практичное, вроде инженерного дела, права или медицины. И только совсем богачи согласны на классическое образование, которое заведомо не приносит никакого дохода. В капиталистических обществах самый высший класс характеризуется не просто богатством, а потомственным богатством. Членство в нем требует не денег во