Глава 14. В ней помещены будут родословные самых известнейших из русских угасших фамилий[77].
Разбивка на главы дает нам детальную градацию, существовавшую внутри дворянского сословия Российской империи. Однако нужно заметить, что разбивка, намеченная видным генеалогом, в реальной жизни могла иметь иные очертания. Специфика стратифицирования во многом зависела от точки зрения. Понятно, что в схеме, намеченной князем Долгоруковым, аристократическая группа, к которой принадлежал сам князь, занимала высшее положение. У титулованного потомка Рюрика в тридцатом колене имелись на это достаточные основания. Но в остальном взгляд на соотношение уровней мог различаться. Например, сложно было решить: кто выше – нетитулованный представитель древнего дворянского рода или представитель служилой новой аристократии, обладающий громкими титулами?
Вспомним известное стихотворение А. С. Пушкина «Моя родословная». В ней поэт, представитель древнего дворянского рода, берущего начало в XIII в., с истинно аристократической иронией отзывался о титулованных аристократах нового времени:
Моя родословная
Смеясь жестоко над собратом,
Писаки русские толпой
Меня зовут аристократом.
Смотри, пожалуй, вздор какой!
Не офицер я, не асессор,
Я по кресту не дворянин,
Не академик, не профессор;
Я просто русский мещанин.
Понятна мне времен превратность,
Не прекословлю, право, ей:
У нас нова рожденьем знатность,
И чем новее, тем знатней.
Родов дряхлеющих обломок
(И по несчастью, не один),
Бояр старинных я потомок;
Я, братцы, мелкий мещанин.
Не торговал мой дед блинами,
Не ваксил царских сапогов,
Не пел с придворными дьячками,
В князья не прыгал из хохлов,
И не был беглым он солдатом
Австрийских пудреных дружин;
Так мне ли быть аристократом?
Я, слава богу, мещанин.
Мой предок Рача мышцей бранной
Святому Невскому служил;
Его потомство гнев венчанный,
Иван IV пощадил.
Водились Пушкины с царями;
Из них был славен не один,
Когда тягался с поляками
Нижегородский мещанин.
Смирив крамолу и коварство
И ярость бранных непогод,
Когда Романовых на царство
Звал в грамоте своей народ,
Мы к оной руку приложили,
Нас жаловал страдальца сын.
Бывало, нами дорожили;
Бывало… но – я мещанин.
Упрямства дух нам всем подгадил:
В родню свою неукротим,
С Петром мой пращур не поладил
И был за то повешен им.
Его пример будь нам наукой:
Не любит споров властелин.
Счастлив князь Яков Долгорукой,
Умен покорный мещанин.
Мой дед, когда мятеж поднялся
Средь петергофского двора,
Как Миних, верен оставался
Паденью третьего Петра.
Попали в честь тогда Орловы,
А дед мой в крепость, в карантин,
И присмирел наш род суровый,
И я родился мещанин.
Под гербовой моей печатью
Я кипу грамот схоронил
И не якшаюсь с новой знатью,
И крови спесь угомонил.
Я грамотей и стихотворец,
Я Пушкин просто, не Мусин,
Я не богач, не царедворец,
Я сам-большой: я мещанин[78].
Post scriptum
Решил Фиглярин, сидя дома,
Что черный дед мой Ганнибал
Был куплен за бутылку рома
И в руки шкиперу попал.
Сей шкипер был тот шкипер славный,
Кем наша двигнулась земля,
Кто придал мощно бег державный
Рулю родного корабля.
Сей шкипер деду был доступен,
И сходно купленный арап
Возрос усерден, неподкупен,
Царю наперсник, а не раб.
И был отец он Ганнибала,
Пред кем средь чесменских пучин
Громада кораблей вспылала,
И пал впервые Наварин.
Решил Фиглярин вдохновенный:
Я во дворянстве мещанин.
Что ж он в семье своей почтенной?
Он?.. он в Мещанской дворянин.
Другой литературный пример – фигура Константина Левина в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина». Как помнит читатель, Левин был влюблен в княжну Кити Щербацкую, в фамилии которой содержится отсылка к старинному княжескому роду Щербатовых, происходивших от Рюрика. Сам же Левин, хотя и тоже принадлежал к старинному дворянскому роду, но никаким титулом не обладал. То есть, по схеме князя Долгорукова, жених стоял на несколько ступеней ниже семьи предполагаемой невесты. Левин, в образе которого Лев Николаевич вывел, как известно, свое alter ego, горячо влюбленный в Кити, испытывал сильную неловкость, чувствуя себя недостойным ее: неловким, некрасивым и пр. Говоря современным языком, Левин весь был во власти «комплекса неполноценности». Он стеснялся всего своего естества, но нисколько не стеснялся происхождения, которое в контексте романа выглядит как равное: «Дома Левиных и Щербацких были старые дворянские московские дома [курсив мой. – В. Д.] и всегда были между собою в близких и дружеских отношениях. <…> Казалось бы, ничего не могло быть проще того, чтобы ему, хорошей породы [курсив мой. – В. Д.], скорее богатому, чем бедному человеку, тридцати двух лет, сделать предложение княжне Щербацкой; по всем вероятностям, его тотчас признали бы хорошею партией. Но Левин был влюблен, и поэтому ему казалось, что Кити была такое совершенство во всех отношениях, такое существо превыше всего земного, а он такое земное низменное существо, что не могло быть и мысли о том, чтобы другие и она сама признали его достойным ее». То есть в обыденной жизни дворянина общая сословная принадлежность была важнее тонких генеалогических нюансов.
В целом понятно, что престижным, как правило, бывает то, что менее доступно. Древность рода невозможно купить за деньги или выслужить, тогда как титулы при желании и удачном стечении обстоятельств снискать можно. Сам Толстой находился в промежуточном состоянии. Он принадлежал к старинному роду, но графский титул был выслужен при Екатерине I.
Представителей дворянства в составе населения Российской империи было относительно немного. Б. Н. Миронов приводит следующие цифры: «Общая численность дворянства в пореформенное время продолжала расти: в Европейской России за 1858–1897 гг. она возросла с 886,8 тыс. до 1372,7 тыс. человек обоего пола, в том числе потомственных дворян – с 612,0 до 885,7 тыс., личных дворян – с 276,8 до 487,0 тыс. обоего пола. Доля потомственных дворян сократилась с 69 до 65 %, соответственно доля личных дворян увеличилась с 31 до 35 %. К 1905 г. общая численность сословия достигла 1,6 млн человек обоего пола»[79]. Это составляло примерно около 1,5 % от общей численности населения.
К XX в. разрыв в правах между дворянами и остальными слоями населения сократился. Они перестали быть неподатным сословием – доходы дворян подлежали налогообложению на общих основаниях. «К 1917 г. дворяне утратили юридически почти все свои сословные права, их престиж уже не имел юридического базиса, а основывался главным образом на традиции и на покровительстве монарха и его правительства»[80].
Для иллюстрации изменения отношения к дворянству Б. Н. Миронов приводит пример двух писателей. Известный поэт Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892) – автор известных строчек:
Чудная картина,
Как ты мне родна:
Белая равнина,
Полная луна,
Свет небес высоких,
И блестящий снег,
И саней далеких
Одинокий бег.
Фет долго и упорно добивался дворянства: «После окончания университета в 1845 г. он поступил на военную службу, чтобы после производства в первый офицерский чин получить потомственное дворянство. Высшее образование давало ему право стать офицером через шесть месяцев. Но последовал указ о повышении ценза на право получения статуса потомственного дворянина: теперь только чин майора давал это право. Фет продолжал службу, к 1856 г. дослужился до капитана, но ценз вновь повысился до полковничьего чина. Фет оставил службу, стал землевладельцем и только в 1873 г. добился дворянства благодаря связям с императорским двором, сочинению од членам императорской фамилии и богатству, заработанному честным трудом на ниве земледелия»[81].
Такое страстное желание войти в дворянское сословие объясняется помимо прочего трагичной семейной историей. Афанасий Афанасьевич родился и вырос в семье отставного ротмистра Афанасия Неофитовича Шеншина – представителя древнего дворянского рода, известного с XV в. Однако когда юноше исполнилось 14 лет, выяснилось, что его биологическим отцом был Иоганн-Петер-Карл-Вильгельм Фёт, предыдущий муж его матери. Биологического отца поэт никогда не видел и не знал. Духовная консистория постановила считать ребенка сыном этого Иоганна-Петера-Карла-Вильгельма. В своей семье он оказался изгоем, лишившись и фамилии, и дворянства. Когда Афанасий Афанасьевич добился восстановления себя в дворянских правах, ему было уже 53 года. Фамилия Фет осталась его литературным псевдонимом, но сам он снова стал носить фамилию Шеншин. И. С. Тургеневу приписывают эпиграмму:
Как снег вершин,
Как фунт конфет,
Исчезнул Фет
И стал Шеншин.
Другой пример, пример совершенно противоположного свойства – Антон Павлович Чехов. Б. Н. Миронов пишет: «А. П. Чехов (1860–1904) в 1899 г. был пожалован Николаем II в дворянство и в кавалеры ордена Св. Святослава 3-й степени. Высочайший указ был оставлен Чеховым без внимания. Ни в письмах, ни в разговорах, ни в воспоминаниях современников не сохранилось даже упоминания об этом факте. Чехов как будто стыдился и скрывал это пожалование, вследствие чего биографы узнали о существовании указа лишь в 1930 г., через 26 лет после смерти писателя. Сын купца третьей гильдии отказался от возможности нобилитации – вещь, совершенно неслыханная в XVIII – первой половине XIX в.»