сториками школы «Анналов», для которой был характерен интерес к скрытым, потаенным уровням общественного сознания, не выраженным четко и не формулируемым эксплицитно[99]. Ментальность стала одним из главных научных понятий школы, а история ментальностей, «т. е. “разлитых” в определенной социальной среде умонастроений, неявных установок мысли и ценностных ориентаций, автоматизмов и навыков сознания, текучих и вместе с тем очень устойчивых внеличных его аспектов»[100], – главным и наиболее интересным аспектом ее деятельности. О продуктивности изучения ментальностей как пути синтеза до сих пор идут споры[101], но в ценности проникновения в мир человека прошлого, который стал возможен благодаря методологии школы «Анналов», вряд ли можно сомневаться.
Так что же такое ментальность? В понимании этого термина самими французскими учеными и их последователями – М. Блоком[102], Л. Февром[103], Ж. Ле Гоффом[104], Ж. Дюби,[105] Ф. Броделем (который, впрочем, внимания ментальности уделяет мало)[106], А. Я. Гуревичем[107], Ф. Арьесом[108] и др., нет единства. В отечественной историографии предпринималось немало попыток разобраться в этом вопросе[109]. Мы попробуем, не вникая в подробности, представить некую обобщенную характеристику понятия ментальности. Представленные тезисы можно воспринимать как очередное определение понятия. Итак, как будет пониматься термин «ментальность»[110] в рамках данной работы.
Ментальность характеризуется следующими признаками:
– это скрытая, глубинная, безотчетная, неотрефлексированная часть общественного сознания;
– субъектом ментальности является не индивид, а социум; это сфера коллективного бессознательного (то, что бессознательное является частью общественного сознания, – не противоречие, а изъян традиционной терминологии); она в той или иной мере присуща всем его членам;
– содержанием ее являются латентные ценностные ориентации; мыслительные, поведенческие, эмоциональные стереотипы; картины мира и восприятие себя в мире; всевозможные автоматизмы сознания; распространенные общественные представления или, иначе говоря, расхожие мнения и т. п.
– ментальность противопоставлена идеологии как безотчетная, неотрефлексированная часть общественного сознания осознанной и теоретически обработанной; четкой границы, однако, нет; ментальность и идеология вернее всего могут быть представлены в виде противоположных полюсов общественного сознания, между которыми находится череда переходных форм.
– ментальность отражает пройденный обществом исторический путь и может быть рассмотрена как часть культуры; более того, понимание ее особенностей дает ключ к глубокому проникновению в скрытую от поверхностного взгляда «механику» культуры, ее «тональность», делает понятными потаенные взаимосвязи между явлениями; «Культура и традиция, язык, образ жизни и религиозность образуют своего рода “матрицу”, в рамках которой формируется ментальность. Эпоха, в которую живет индивид, налагает неизгладимый отпечаток на его мировосприятие, дает ему определенные формы психических реакций и поведения, и эти особенности духовного оснащения обнаруживаются в “коллективном сознании”»[111];
– ментальность, как любой социальный феномен, исторически изменчива (хотя меняется очень медленно).
Практически о том же явлении, только независимо и другими словами писал видный советский историк Б. Ф. Поршнев. Этому историку принадлежит совершенно особое место в отечественной школе изучения социальной психологии и общественного сознания.
После трудов Л. С. Выготского в русской науке не появлялось ничего по-настоящему нового и интересного относительно общественного сознания, понимаемого как свойство социума, не сводимое к индивидуальной психологии и сосредоточенное в культуре (т. е. так, как оно было нами определено в самом начале). Над умами довлел тезис патриарха отечественной психологии С. Л. Рубинштейна: «Проповедовать особую историческую психологию, это по большей части не что иное, как защищать любезную сердцу реакционеров “социальную психологию”, являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой психологизировать социологию, т. е. протащить идеализм в область изучения общественных явлений»[112]. Почти век спустя после трудов Э. Дюркгейма Б. Ф. Поршневу приходилось доказывать правомерность существования термина «коллективная психология» как важного элемента понятийного аппарата науки. Примерная логика противников исследований в области общественного сознания такова: «Психология изучает душевные процессы, протекающие в индивиде, в личности, а всякое представление о коллективной душе или о коллективном духе мистично и, тем самым, антинаучно <…> Ведь нет же никакого коллективного мозга вне индивидуального черепа <…> Мозг может быть только индивидуальным, значит, психология может быть только психологией личности»[113].
Правда, со временем «социальная психология» как раздел общей психологии всё же появилась. Стали даже издаваться учебники[114]. Но это была та же психология индивида[115], хотя и в условиях коллектива. Никакого историзма, никакого культурного контекста. Впрочем, такое понимание предмета социальной психологии свойственно и некоторым представителям американской науки[116]. Разница в том, что в зарубежной историографии равное право развития получили и другие направления психологических исследований, в том числе и культурологическое[117]. У нас же психологи по указанной причине тематики этой старались не касаться. Очевидно, поэтому ею занялись историки. Когда, повинуясь общим тенденциям мировой науки, мысль всё же выбилась из-под спуда, ей с самого начала были свойственны некоторые особенные черты. В полной мере они дают себя знать в замечательной книге Б. Ф. Поршнева «Социальная психология и история»[118].
Трудность была в том, что необходимо было утвердить саму возможность существования нового подхода. Задача сводилась не столько к тому, чтобы доказать, а в большей мере к тому, чтобы убедить оппонентов, заранее отмести подозрения в неортодоксальности. Успокоить, что нет отхода от марксистской методологии и материализма. Это привело к связанности ученого ненужными ограничениями и постоянным реверансам в сторону воображаемых «их» – строгих блюстителей «чистоты» советской науки от «буржуазных уклонов». Видимо поэтому в книге практически нет апелляций к достижениям западной науки. Рассуждения начинаются с нуля, хотя, как будет видно в дальнейшем, полученные в конечном итоге выводы весьма близко перекликаются с выводами Э. Дюркгейма, достижениями школы «Анналов» и других западных исследователей. От них, однако, Б. Ф. Поршнев, «от греха подальше», отмежевывается. С одной стороны это, конечно, плохо. Но с другой, очевидно, во многом благодаря отмеченной закрытости, работа обрела большую основательность и, в некоторой мере, самодостаточность и независимость. Она наряду с трудами Л. С. Выготского может служить отправной точкой для развития самостоятельной русской традиции изучения явлений общественного сознания. У Поршнева можно найти и отличающуюся от западной систему терминологии и теоретические выкладки по важнейшим вопросам. Кроме того, безусловную ценность представляет широкий общегуманитарный подход, свойственный его трудам.
Итак, Б. Ф. Поршнев обосновывает принципиальную возможность существования социальной психологии путем поставления на место понятий «я», «ты», «он» «более коренных, исходных “мы”, “вы”, “они”»[119]. На примере первобытного мышления и поведения маленького ребенка он доказывает, что понятия «они – мы – вы» имеют гораздо более древнее происхождение, чем «я – ты – он». Следовательно, они являются глубинными, первичными формами самосознания человека. Реальная группа не осознаёт себя таковой, пока не столкнется с другой группой. Тогда появляются «они». Относительно «их» определяются «мы». Затем, при более плотном контакте с «ними» появляются «вы», и уже только после этого «он», «ты», «я». Следовательно, общности существуют в сознании. Поэтому «социальная психология, как видим, имеет полное право пользоваться понятием “общность”, “коллектив”, “группа”, не переставая быть от этого психологией. Более того, социальная психология начинается именно с абстрагирования научной мыслью общности как таковой от бесконечного многообразия – простой единицы, отдельной клетки и т. п. Общая теория социальной психологии и является ничем иным как всесторонним психологическим анализом этого центрального понятия»[120]. Таким образом, Б. Ф. Поршнев выдвигает на первое место в качестве объекта научного анализа социум вместо индивида.
Самое важное, что для нас может представлять ценность в теории школы «Анналов» и в «социальной психологии» Б. Ф. Поршнева, можно свести к двум фундаментальным пунктам:
1. Субъектом ценностей является не индивид, а социальная группа. Ценности индивида – это либо интериоризированные ценности социума, либо новация, которая должна быть усвоена социумом («овладеть массами», говоря словами В. И. Ленина).