2. Ценности могут существовать как в виде фиксированных правил (записанных или как минимум выраженных эксплицитно), так и виде нерефлексируемых установок сознания.
Наибольший интерес представляют эти последние. Не менее интересна разница между тем, что записано, утверждено и принимается обществом сознательно, и тем, что действует исподволь, на ментальном уровне. Разницу эту уловить тем сложнее, чем более древнюю эпоху мы рассматриваем.
Уже сейчас можно видеть, как трансформируется представление о недалеком пока советском прошлом. Сугубо идеологические (в терминологии Б. Ф. Поршнева, т. е. осознанные, сознательно сформулированные) положения начинают восприниматься как реальные нормы социального общежития. Например, «Моральный кодекс строителя коммунизма», который был принят как часть Третьей программы КПСС XXII съездом Партии в 1961 г. и стал частью Устава КПСС. Пункты «Морального кодекса» гласили:
Партия считает, что моральный кодекс строителя коммунизма включает такие нравственные принципы:
преданность делу коммунизма, любовь к социалистической Родине, к странам социализма;
добросовестный труд на благо общества: кто не работает, тот не ест;
забота каждого о сохранении и умножении общественного достояния;
высокое сознание общественного долга, нетерпимость к нарушениям общественных интересов;
коллективизм и товарищеская взаимопомощь: каждый за всех, все за одного;
гуманные отношения и взаимное уважение между людьми: человек человеку – друг, товарищ и брат;
честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни;
взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей;
непримиримость к несправедливости, тунеядству, нечестности, карьеризму, стяжательству;
дружба и братство всех народов СССР, нетерпимость к национальной и расовой неприязни;
непримиримость к врагам коммунизма, дела мира и свободы народов;
братская солидарность с трудящимися всех стран, со всеми народами[121].
Меж тем понятно, что реальность была далека от провозглашаемого идеала. Коммунистическая идеология в то время еще отнюдь не исчерпала своего кумулятивного потенциала, но, во-первых, моральные ориентиры никогда не реализуются в полной мере; во-вторых, если бы эти моральные принципы действительно соблюдались самими челнами Коммунистической партии, Советский Союз не распался бы так легко. Под твердым «поверхностным слоем» официальной идеологии бурлили разнообразные, не вполне отрефлексированные социально-психологические течения, которые, в конце концов, размыли «верхнюю корочку» и привели к гибели системы.
Примером того же рода является «сталинская» Конституция СССР 1936 г. Если рассматривать ее вне исторического контекста, то она действительно существенно демократичней Конституции 1924 г. Например, была ликвидирована диспропорция между избирательными правами городского и сельского населения. Конституция 1924 г. была ориентирована на базовый революционный тезис о диктатуре пролетариата. Поэтому в ст. 9 Конституции 1924 г. предписывалось: «Съезд Советов Союза Советских Социалистических Республик составляется из представителей городских Советов и Советов городских поселений по расчету 1 депутат на 25 000 избирателей и представителей губернских съездов Советов – по расчету 1 депутат на 125 000 жителей»[122].
При этом существование действительно весьма демократичной конституции совершенно не означало существование демократического политического режима. В 1936 г. И. В. Сталин проводил жесткие чистки в советских и партийных органах. Сторонники политики Сталина утверждают, что эти чистки отвечали «народным чаяньям». Но даже если так, о демократии речь не шла. Весьма показательна в этом отношении судьба делегатов XVII съезда ВКП(б). Из 139 членов ЦК, избранных на съезде, 93 человека были репрессированы. Можно, конечно, допустить, что все они были тайными преступниками. Но другое предположение выглядит правдоподобней: на съезде в ходе голосования стало очевидным наличие тайной оппозиции. Выяснить, кто конкретно подал против него голоса, Иосиф Виссарионович не мог, поэтому для надежности пустил под нож почти всех.
Система ценностей детерминирует нормы, т. е. разделяемые большей частью общества представления о том, что хорошо, а что плохо.
По степени обязательности нормы принято различать:
1. Этикетные. Эти нормы предписывают внешние формы поведения человека, правила вежливости.
2. Этические. Тоже поведение, но в уже более важных случаях. «Что такое хорошо и что такое плохо».
Этикетные и этические нормы роднит то, что санкцией за их неисполнение является общественное порицание. В случае норм этикетных, как правило, менее жесткое («фу, какой балбес»), в случае этических – более («мерзавец»!).
3. Правовые. То, что запрещено законом. Исполнение этих норм контролируется государством. Это его главный отличительный признак.
Наличие норм с необходимостью подразумевает и наличие отклонений. Отклоняющееся поведение называют девиантным. Само по себе слово «девиация» негативного смысла не несет: отклоняться от нормы можно и в положительную сторону. То есть герой – тоже девиант. Но это в теории. В разговорной практике под девиациями чаще всего понимают отклонения в отрицательную сторону. Если отклонение очень серьезное, и нарушает границы не только этикетных и этических норм, но и норм права, то это называется деликвентным поведением.
В современном общественном сознании нормы чаще всего выступают весьма иерархизированно. То есть неумение человека правильно пользоваться ножом и вилкой действительно вызывает меньше осуждения, чем, например, подлое поведение по отношению к семье и друзьям. Но так было не всегда.
Весьма интересный случай был описан в труде позднеантичного доксографа Диогена Лаэртского. Он пишет о юных годах философа-киника Метрокла из Маронеи: «Метрокл из Маронеи, брат Гиппархии, который сперва был слушателем Феофраста, но по слабости своей однажды во время занятий испустил ветер и от огорчения затворился дома, решив уморить себя голодом». Ситуация понятная, несмотря на прошедшие тысячелетия. Ученик случайно пукнул на уроке философии и поэтому решил свести счеты с жизнью. Такая трагикомическая история могла произойти и в современной школе. По счастью, бедного ученика не оставили без поддержки: «Узнав об этом, Кратет пришел к нему без зову, нарочно наевшись волчьих бобов, и стал его убеждать, что по всему смыслу он не сделал ничего дурного, – напротив, чудом было бы, если бы он не предоставил ветрам их естественный выход; а под конец он взял и выпустил ветры сам, чем и утешил Метрокла: подобное исцелилось подобным. С этих пор Метрокл стал его слушателем и выказал немалые способности в философии»[123].
В истории известны периоды и страны, когда последовательность частей этой иерархии была иной. Например, эпоха блестящего дендизма в Англии XVIII–XIX вв. Интересным источником по «нравам и обычаям» английских джентльменов той эпохи могут служить романы Эдварда Бульвер-Литтона «Пелэм, или Приключения джентльмена» или «Кенельм Чилингли, его приключения и взгляды на жизнь». Умение выдержать стиль (и при этом не казаться «модным») джентльмены Бульвер-Литтона почитали качеством не менее важным, чем душевное благородство, смелость и честь. Такой подход может показаться поверхностным. Но это не так. «Безукоризненность» была интегративным качеством, позволявшим враз оценить целый букет личностных качеств, определяющих «гроссмейстеров» этикета: художественное чутье, осведомленность, наличие денег и пр.
Важную роль этикет играл в традиционной культуре Китая. Идейной основой такого специфического отношения было учение Конфуция – знаменитого китайского философа VI–V вв. до н. э. Значение этикетных норм в конфуцианстве вытекает из общефилософских идей Конфуция. Как и многие другие философы, он был озадачен вопросом: откуда берется на Земле зло? Божественное небесное начало – тянь – мыслилось древними китайцами как всеблагое (говоря языком православного богословия). И подобно многим другим (в том числе и христианским) философам, Конфуций задавался вопросом: как всеблагое небо могло создать столь несовершенный мир? Во многих философских системах для объяснения зла вводится понятие некого «злого начала» – дьявола, «нарастающей энтропии» и пр. Но мысль Конфуция двигалась иначе. Он считал, что у зла нет индивидуализированной причины. Источник его в другом: каждый человек по ходу жизни не вполне четко исполняет свой долг. Отступление может быть не очень существенным, но оно существует. Человек не обязательно совершает кровавое злодейство, но пакостит по мелочи. Каждому из нас есть в чем себя упрекнуть: кто-то спустя рукава работает, кто-то бросает мусор мимо уроны, кто-то переходит дорогу на красный свет. В результате все эти маленькие пакости суммируются, и на свет появляется Большое Зло. Отсюда следует понимание общей стратегии борьбы со злом. Чтобы победить Большое Зло, человек должен прежде всего сражаться со злом малым: со злом внутри, идущим от него самого. Как гласил лозунг последних лет существования СССР: «Перестройку начни с себя».
Конфуцианство выработало представление о благородном муже – цзюнь-цзы. Благородство этого «благородного мужа» заключалось в снисходительности, отсутствии прагматичного эгоизма, великодушии, заботе о ближних, уважении к старшим. Кроме прочего цзюнь-цзы и вести себя полагалось прилично: вежливо и согласно ритуалу.
Созданный Конфуцием эталонный образ оказал большое воздействие на китайскую культуру и общество. Конфуцианство стало основой нормативной системы. Претенденты на чиновничьи должности в Китае должны были зубрить труды Конфуция и писать по ним эссе. В итоге со временем наиболее высокие качества цзюнь-цзы перетерпели некоторую девальвацию, ведь нельзя научить снисходительности или устроить экзамен по великодушию. А вот внешняя сторона благородства – вежливость, умение в любой ситуации выглядеть достойно, знание ритуала – этому можно было научить, и это можно было в случае чего проверить. Поэтому именно эта ритуальная сторона конфуцианства со временем превратилась в очень сложную церемониальную систему, которая так удивляла европейцев, «открывших» Китай в новое время.