Дом пьяницы пустеет. Жена встречает бранью: «И я, и дети целый день не ели, а ты всё пьешь…» Но пьянице всё равно – он последнее в кабак тащит, а потом еще и хвастает: «Нынче так пьян был, что не помню, как из кабака меня увели, в кошельке денег было десять алтын – а посмотрел – нет ничего – всё вычистили. И рассказывали еще, что в пьяном виде со многими ругался, а с некоторыми даже дрался. А я этого не помню ничего».
Другой пьяница ему хвастливо отвечает: «А я еще пьянее тебя был! Весь в кале перемазался да и уснул, не дойдя до выхода. Потом проснулся, пошел в полночь на речку мыться».
Тут и третий подключается: «Нет, это я был вас всех пьянее: пришел домой, жену побил, детей разогнал, чашки все перебил – и теперь ни пить не из чего, ни есть, а новые купить не на что…»
И много там еще всего грустного.
Но были повеселее тексты. В плане самооправдания самое, пожалуй, забавное произведение – это «Повесть о Бражнике», датируемая серединой XVII в.
Главный герой, понятное дело, бражник – т. е. пьяница. Но не совсем обычный. Пил он каждый день (в этом смысле ничего необычного в нем не было), но каждую выпитую чашу сопровождал прославлением Бога. Кроме того, бывало, и ночью молился.
И вот настал его смертный час. Бог послал за его душой ангела, который выполнил свою задачу несколько халтурно – донес бражника до ворот рая, оставил там и исчез.
Ну, чего ж делать. Начал наш пьяница стучаться в ворота рая. На стук к нему, как полагается, вышел апостол Петр и спросил, кто там стучится. Бражник отрекомендовался предельно просто: «Азъ есмь грешный человек бражник, хочу с вами в раю быть». «Пьяницам вход воспрещен», – тут же ответил Петр.
Думаете, наш пьяница грустно побрел прочь после столь решительного отказа? А вот и нет. Он поинтересовался, кто с ним говорит, и когда узнал, что с ним говорит апостол Петр, заметил, что Петр-то, когда Христа взяли на распятие, три раза от него отрекся. А он, пьяница, никогда от Христа не отрекался: «Так почему ты, Петр, в раю живешь, а мне нельзя?» Петр не нашелся, что ответить, и, пристыженный, отошел. Но дверей не открыл.
Нахальный пьяница принялся долбиться в ворота дальше.
К воротам подошел апостол Павел и спросил: «Кто там у ворот толкается (стучится)»?» Пьяница снова предельно ясно изложил свои намерения: «Азъ есмь бражник, хочу с вами в раю жить!» И получил снова тот же самый ответ: «Бражникам вход воспрещен».
И опять пьяница не смутился и поинтересовался, с кем он сейчас разговаривает. Апостол Павел представился. Тут наш герой опять блеснул богословской подготовкой: укорил Павла в том, что тот участвовал в казни первосвященника Стефана. «А я, пьяница, никого не убил!» – с чувством собственного достоинства возгласил бражник. Апостолу Павлу крыть было нечем, и он удалился.
А пьяница снова начал колотить в дверь…
Подошел царь Давид и после диалога, аналогичного уже пересказанным, был укорен в убийстве своего слуги Урия и сожительстве с его женой. Ушел, конечно, посрамленный.
Затем последовал диалог с другим библейским царем – Соломоном. У того список грехов оказался еще более внушительным: и идолам поклонялся, и по женской части был слаб. А бражник-то пить пил, но Бога Единого всю жизнь славил, идолам не поклонялся. Так почему же Соломон его в рай не пускает? Отпал и Соломон.
Бражник продолжил колотить в дверь.
Вышел святитель Николай Мирликийский (особо почитаемый на Руси как Никола Угодник, а на западе как Санта Клаус). Понятно, что и Николай оказался не безгрешен: на вселенском Никейском соборе в 325 г. дал по морде александрийскому священнику Арию, которого считал еретиком. Прилично ли Санта Клаусу драться? Ушел, стыдясь…
И вот, наконец, вышел к настырному бражнику сам апостол Иоанн, любимый ученик Христа, автор одного из Евангелий и Апокалипсиса и еще раз внятно объяснил, что «ПЬЯНИЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!!!»
Его бражник «поймал» элегантней всего. «А ведь вы с Лукой (другим евангелистом) написали в Евангелии: “друг друга нужно любить, Бог всех любит”, а я вот пришел, а вы меня не любите – не пускаете. Либо давай пускай, либо Евангелие переписывай!»
Ну что тут поделаешь, в самом деле, не переписывать же Евангелие ради одного пьяницы.
И сказал апостол Иоанн: «Наш ты человек, бражник! Заходи!» И открыл ворота.
Думаете, обрадованный пьяница скромно вошел и сел в уголочке? Нет, он гордо прошествовал к лучшему месту и там уселся. Святые отцы подивились такой наглости: «Чего это, – спрашивают, – бражник, ты не только в рай вошел, но и на лучшем месте устроился? Мы сами к этому месту подступить не смели!» «Эх, святые отцы, – ответил бражник, да вы же с пьяницей нормально поговорить не смогли, не то, что с трезвым». Святые отцы и в этот раз не смогли не признать его правоту и оставили сидеть на почетном месте.
На этой позитивной ноте, пожалуй, стоит закончить.
Роль и место алкоголя в русской повседневности всегда были велики. И неоднозначны. Немало горя принес алкоголь, но и веселья немало. Главное правило, которым руководствовались наши предки для сохранения морального и физического здоровья, вполне относится и к алкоголю. Наиболее четко оно сформулировано в «Поучении Моисея о безвременнем пьянстве»:
Бог вложил человеку любое желанье духовных и плотских поступков: сну свое время и мера, желанию пищи и время, и мера, и питью свой срок и умеренность, потребности в женщине время и мера, – стоит ли дальше слова продолжать? Любому желанию время и мера назначены живущему в вере одной, в христианстве. Но если же все те желанья исполнить кто хочет без меры и времени – грех будет в душе, а в теле недуг.
Всё хорошо в меру!
Глава 4. Социология культуры, гендера и этноса
«И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой Тунгуз, и друг степей калмык»[147]
Что такое культура? Понятие «культура» относится к числу тех, смысл которых кажется очевидным, но трудно поддается точному объяснению. «Слово “культура” употребляется по самым различным причинам и поводам. Восхищенные талантом артиста, мы говорим о высокой культуре исполнения; картофель называем плодоносной сельскохозяйственной культурой, а молодого человека, уступившего место в общественном транспорте, признаем образцом культуры поведения»[148], – очень сложно бывает определить общее в разных случаях использования этого слова, выделить суть.
Поэтому определений скопилось очень много. Еще в 1960-е гг. в одной только американской культурологии насчитывалось около 300 дефиниций. Теперь счет им потерян. Всякий уважающий себя начинающий и маститый культуролог считает своим долгом начать работу с построения своего определения.
Весьма распространенным является представление о культуре как о совокупности положительных ценностей, созданных человечеством в процессе развития (т. е. о всем том полезном, нужном, хорошем, что было сделано как в сфере материальной, так и духовной). Такой подход к пониманию культуры называется аксиологическим (аксиология – греч. axios ценный + логия – теория ценностей). Несмотря на широкую популярность определений культуры, построенных на аксиологической базе, они не могут считаться оптимальными. Дело в том, что при практическом использовании таких определений возникают неизбежные трудности, связанные с тем, что подчас невозможно определить, представляет тот или иной предмет ценность или нет. Будем ли мы считать ценностью, а значит, согласно логике этого определения, и достоянием культуры «наследие» музыкальной группы-однодневки, песни которой будут услышаны считанным количеством посетителей клуба и забыты через день? Ответы на этот вопрос могут быть разными. Отсюда неистребимый релятивизм. Как решить, можно ли считать ценностью, например, гильотину – с одной стороны это орудие жестокой казни, но с другой действие гильотины гораздо более гуманно, чем работа палача, орудующего топором, и т. д.? Еще сильнее затрудняет понимание сущности культуры привязка ее к таким расплывчатым понятиям, как «духовный прогресс индивида» (А. Швейцер), «духовный опыт народа» (А. Платонов), имеющаяся во многих аксиологических определениях.
Основа понимания культуры, которым мы будем руководствоваться в нашей работе, находится в изначальном значении самого слова «культура» (лат. cultura – возделывание). Это так называемый технологический или деятельностный подход: он строится на понимании культуры как человеческой деятельности и ее результатов. Таким образом, всё, что создано человеком, в отличие от природной данности, и сам процесс создания мы будем называть культурой.
Подход это хорош тем, что позволяет легко определить, что относится к миру культуры, а что – нет. Например: естественным образом выросший лес – явление природы, а парк, над созданием которого потрудился садовник, – явление культуры; река – природа, а выстроенная на ней людьми плотина и устроенный пруд – явление культуры. Дикий лесной зверь – принадлежит миру природы, а специально выведенное и выращенное животное – часть мира культуры. Таким образом, к культуре будет отнесено всё то, что обязано своим появлением осмысленной работе человека: постройки, культурные растения и животные, предметы обихода, картины, книги, поэмы, философские и религиозные системы, государства, и, наконец, сам человек как продукт воспитания (ведь это тоже человеческая деятельность).
Вместе с тем для постижения отдельных граней изучаемого материала в некоторых случаях целесообразно использование и аксиологического подхода. Например, тогда, когда понятие «культура» используется в морально-этическом смысле. Вряд ли у кого вызовет сомнение, что с «технологической» точки зрения надписи на стенах подъездов в общем смысле, безусловно, явление культуры (молодежной субкультуры, по преимуществу), ибо созданы они людьми. Однако в иной ситуации мы назовем это «бескультурьем» и будем правы, так как подобная деятельность выходит за рамки представлений общества о хорошем поведении, а результаты этой деятельности наносят вред жителям указанного подъезда, вынуждая их тратить дополнительные средства на ремонт и охрану их среды обитания от посягательств. В данном случае более подходящим оказывается именно аксиологическое определение культуры.