Вот какие примеры приводит сам Лотман:
Если в древнерусском языке XII в. «честь» и «слава» оказываются антонимами, а в современном синонимами, если в древнерусском «синий» иногда синоним «черного», иногда – «багрово-красного», «серый» означает наш голубой (в значении цвета глаз), «голубой» же наш «серый» в значении масти животного и птицы, если небо никогда не называется в текстах XII в. голубым или синим, а золотой цвет фона на иконе, видимо, для зрителя той поры вполне правдоподобно передает цвет небес, если старославянское: «кому сини очи, не пребывающим ли в вине, не надзирающим ль кьде пирове бывают?», следует переводить: «у кого багровые (налитые кровью) глаза, как не у того, кто высматривает, где бывают пиры», то ясно, что мы имеем дело с совсем иными моделями этического и цветового пространства[157].
Но можно найти и много других примеров:
Например, слово «поправиться» – означает и потолстеть, и перестать болеть – память о столетиях голодной жизни. «Здоровый» – «не больной» и «толстый».
Следовательно, чтобы понять господствующий в обществе тип мировоззрения, а значит и социальную психологию, частью которого он является, следует расшифровать знаковую систему, используемую в текстах.
Помимо общетеоретических достижений у тартуско-московской школы много очень интересных конкретных исследований.
Весьма любопытны комментарии Ю. М. Лотмана к «Евгению Онегину», выпущенные отдельным изданием. Это не только построчные комментарии в привычном смысле, а книга о пушкинской эпохе и о понимании пушкинского текста современным читателем.
Вообще споры о первых строках пушкинского романа идут давно.
Мой дядя самых честных правил,
Когда не в шутку занемог,
Он уважать себя заставил
И лучше выдумать не мог.
Его пример другим наука;
Но, боже мой, какая скука
С больным сидеть и день и ночь,
Не отходя ни шагу прочь!
Какое низкое коварство
Полуживого забавлять,
Ему подушки поправлять,
Печально подносить лекарство,
Вздыхать и думать про себя:
Когда же черт возьмет тебя!
Если бы условный школьник читал внимательно, он обратил бы внимание на некоторое внутреннее противоречие, имеющееся в отрывке. С одной стороны, дядя вроде бы «честных правил», но уважать себя заставил только лишь тогда, «когда не в шутку занемог». При этом Онегин совершенно не желает ухаживать за больным, но ставит заболевшего дядюшку в пример «другим».
Существует три основных трактовки этих строк. Первая ориентирована на максимально буквальное восприятие текста. Заболев, дядя стал требовать к себе особенного внимания и уважения. Возможно, рычагом давления выступило большое наследство, которого дядя в случае непослушания мог и лишить. Онегин признаёт резонность такого подхода, но все-таки досадует на то, что ему придется «коварно» изображать заботу: поправлять подушки и подносить лекарства.
Вторая трактовка основана на идее, что многие пушкинские фразы следует понимать не буквально, а как литературные намеки. Выражение «самых честных правил» считают цитатой из басни И. А. Крылова «Осел и мужик»: «Осел был самых честных правил…» То есть фразу эту следует понимать как иронию племянника, считавшего дядю как минимум не слишком умным человеком. Ю. М. Лотман возражал против такой увязки, но она тем не менее остается в числе вполне допустимых. Фраза «уважать себя заставил» – тоже трактуется иносказательно. Основой иносказания является известный античный афоризм «De mortuis aut bene, aut nihil», т. е. «О мертвых или хорошо, или никак». То есть мертвый человек, каким бы он ни был при жизни, уже самим фактом своей смерти достоин уважения. Получается история следующая. Онегин весьма скептически относился к дяде и был весьма доволен тем, что тот умер, избавив его от необходимости лицемерить. Но эта версия находит несколько возражений. Самое главное заключается в том, что в тот момент, когда Онегин едет к дяде, он еще не знает о его кончине. И если он и мог радоваться дядиной смерти, то уже по приезде, а не в дороге.
Наконец, существует третья версия, которая по сути является синтезом двух предыдущих[158]. Ее автор – известный пушкинист, доктор филологических наук, председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы РАН Валентин Семёнович Непомнящий. По его мнению, современная расстановка знаков препинания неверна. В первом издании романа фраза «Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог» заканчивалась не просто запятой, а точкой с запятой, что означало конец мысли, т. е. конец предложения. В итоге вся история предстает в следующем виде. Онегин едет к больному дяде и размышляет, что дядя-то его в самом деле достоин всяческого уважения, если заболел по-настоящему серьезно и скоро должен умереть. В этом случае юный эгоист готов его даже начать уважать. Все бы дяди именно так и поступали – поскорее умирали и оставляли племянникам богатое наследство. То есть в смысле буквального толкования текста В. С. Непомнящий ближе к первой точке зрения и не считает фразу «уважать себя заставил» синонимом слова «умер», но в плане характеристики персонажа как ироничного циника он ближе ко второй. Уважать он готов дядю только как источник наследства.
Увы, ни одна из приведенных теорий не может быть принята безоговорочно. Все-таки пушкинская эпоха и дворянская культура XIX в. ушли от нас уже достаточно далеко. Или мы ушли от них. Иногда эпоха уходит еще совсем недалеко, а элементы вторичного языка начинают стремительно исчезать. Например, поколение, заставшее эпоху советского дефицита, воспримет фразу «в магазине выбросили говядину» совсем не так, как поколение, взрослевшее в XXI в. Для бывшего советского человека эта фраза будет означать, что говядина неожиданно поступила в продажу, а для поколения XXI в. – то, что магазин отправил говядину на помойку.
Школа «Анналов». Новая историческая наука. Антропологически ориентированная история. Мировая историческая наука пришла к необходимости исследования вопросов, связанных с общественным сознанием, несколько позже русской, в надежде найти выход из сложившегося к началу XX в. кризиса, связанного с обособлением отдельных исторических дисциплин и потерей общего смысла истории. Экономические отношения рассматривались без связи с культурными, а те, в свою очередь, мыслились совершенно оторванными от политики. Вернуть изначальную целостность, соответствующую единству самой жизни, т. е. произвести синтез слишком далеко ушедших по пути специализации отделов единой науки, был призван новый подход. Основателем его по праву считается школа «Анналов», начало деятельности которой было положено в 1929 г. Марком Блоком и Люсьеном Февром.
В качестве области синтеза были выбраны человек и его сознание. В них, по мысли анналистов, должны были найти отражение все стороны бытия. Следовательно, именно человек мог послужить тем «камнем свода», в котором возможно было объединение усилий всех историков, работающих над различными участками постижения минувшего. История, таким образом, превращалась из науки о прошлом в науку о человеке и его сознании. Причем в сознании ученых особенно интересовали не столько индивидуальные, сколько типичные для исследуемого общества и эпохи черты, т. е. явления общественного сознания.
Особенно характерен для школы «Анналов» интерес к скрытым, потаенным уровням общественного сознания, не выраженным четко и не формулируемым эксплицитно, для которых был изобретен термин, получивший в дальнейшем самое широкое распространение – ментальность (mentalité). Оно было рассмотрено в главе, посвященной социальным нормам.
Кроме разработки темы ментальности школа «Анналов» привнесла в историческую науку новые методы изучения источников и новые правила построения концепций. Общефилософской основой их методологии стало неокантианство. «Именно здесь были продемонстрированы все сложности, которые порождает соотношение познающего субъекта и познаваемого объекта». Исторический источник как «вещь в себе» может быть совсем не равен тому, как он представляется исследователю. Поэтому нельзя идти на поводу у мистического «исторического факта», который якобы в готовом виде содержится в документах и коллекциях. Необходимо занять активную позицию по отношению к источнику. Ведь, хочет того исследователь или нет, он всегда выделяет (сам или по примеру других) из нерасчлененного потока жизни те или иные, важные на его взгляд, кусочки, сам придавая им значение и наименование фактов. Необходимо отдавать в этом отчет. Поэтому «исследование начинается не со “сбора материала”, как часто воображают, а с постановки, четкой формулировки проблемы и с вдумчивой разработки предварительного списка вопросов, которые исследователь желает задать источникам».
Указанный подход требует от исследователя предварительного определения теоретических основ производимой им работы. Противники метода возражают, что подобная «предубежденность» непременно приведет к искажениям в восприятии материала. Но на практике, даже на стадии сбора фактов, «непредубежденного» в полном смысле слова сознания, tabula rasa, быть не может, как бы этого ни хотелось. В самом выборе из общей массы «фактов» уже проявляется определенная предрасположенность и интуиция. Следовательно, речь может идти только об осознанных и неосознанных предварительных рабочих моделях. Первое, естественно, предпочтительней, так как может быть поставлено под контроль разума. Подводя итог нашего обзора, следует выделить основные идеи, общие для всех рассмотренных выше направлений.
Важной частью интеллектуального вклада школы «Анналов» является «тотальная история», основывающаяся по сути на абсолютизации синхронического метода.
Проиллюстрировать этот метод можно на примере известной русской сказки «Репка». Сказка делится на две большие части, первая из которых может служить иллюстрацией диахронического метода, а вторая – синхронического.