– Вся наша жизнь – отмщение, – отвечает Клитемнестра.
– Но так не должно быть. Всё то время, что я потратила на ненависть к жрице, я могла бы потратить на любовь к моей Елене. Всё то время, что я ненавидела твоего отца, я могла бы просто любить моих детей.
– Но ты любишь нас.
– Да, но ненависть – дурное семя. Оно пускает корни в сердце и растет, растет, отравляя всё вокруг.
Справа от них Менелай разражается смехом в ответ на шутку кого-то из своих товарищей. Муж Киниски принимается лапать служанку, когда та подносит ему блюдо с мясом и трясущимися руками ставит на стол.
– Обещай мне, что ты не превратишься в такую же одержимую местью, как я, – шепчет Леда.
Клитемнестра отворачивается от служанки и заглядывает матери в глаза.
– Обещаю.
Ночью, когда все воины и знать отправляются спать, она ступает на узкую улочку, что огибает дворец. Горячий воздух напитан влагой, но ей пришлось надеть накидку, чтобы спрятать лицо. На поясе у нее висит маленький нож с драгоценной рукоятью, который мать отдала ей перед отъездом в Микены.
Улицы безмолвны. Лишь изредка откуда-то доносится лай или вой, тихие стоны или хныканье младенца. Она минует повозки с сеном и какого-то юнца, целующего служанку под развешанными у окна шкурами. Подойдя к площади, она сворачивает в переулок, ведущий к лавкам красильщиков. Она замедляет шаг. Прислушивается к доносящимся из-за дверей и окон звукам: женщина поет колыбельную младенцу, храпит какой-то старик. Она смотрит на череду лавок и окон на другой стороне дороги. Одно окно открыто, и она заглядывает внутрь. На стене рядом с дверью блестит громадный щит, на деревянном столе стоит золотая чаша. На скамейке сидит с закрытыми глазами женщина в тонкой тунике, которая едва прикрывает ее маленькие груди, но ее тело всё равно блестит от пота. Лампа отбрасывает мерцающий свет на коротко остриженные волосы, крючковатый нос и острый подбородок.
Клитемнестра осторожно подбирается к дому, наблюдая за тем, что происходит внутри, через единственное окно. Женщина, похоже, одна. Она дергает дверь, но та оказывается заперта, тогда Клитемнестра перелезает через подоконник и как можно тише забирается в комнату.
Резко пробудившись, Киниска открывает глаза, и мгновение они обе просто смотрят друг на друга. Клитемнестра задувает лампу. Дрогнув, огонек угасает и оставляет их в кромешной темноте.
– Давно мы с тобой не виделись, – говорит Клитемнестра.
Она чувствует кислое дыхание Киниски где-то перед собой, их разделяет деревянный стол.
– Я знала, что ты приехала, – отвечает Киниска. – Чего ты хочешь?
Клитемнестра медленно, шаг за шагом обходит стол. Снимает накидку и отбрасывает в сторону, ткань проскальзывает у нее между пальцами. Она чувствует, как замерла в темноте Киниска, и понимает, что нужно действовать быстро, пока их глаза не приспособились к темноте.
– Где ты была, – спрашивает Клитемнестра, – когда пятнадцать лет назад в моем доме убили моего мужа?
Киниска ахает, достаточно громко, чтобы расслышать. Она начинает что-то говорить, но Клитемнестра перебивает ее:
– Молчи. Я знаю, где ты была. Ты кралась по улице за моей сестрой, а потом ударила ее камнем и оставила истекать кровью. – Она нащупывает золотую чашу, край неровный, с зазубринами, не то что во дворце. – Ты сделала это, чтобы помочь Агамемнону. Ты помогла ему получить то, чего он желал, но он не наградил тебя за это.
Киниска встает.
– Он наградил меня. Он защитил мою семью и дал мне власть. – Ее голос звучит уверенно, в нем даже слышатся нотки гордости.
– Какая щедрость.
– Он может быть щедрым.
– Тебе виднее. Но я уверена, что главной наградой для тебя было наблюдать мои муки. Знать, что я потеряла всё, что любила, потеряла всё самое дорогое.
Киниска молчит. Она движется куда-то в темноте, Клитемнестра уверена, что она пытается добраться до щита.
– Ты представляешь, что значит потерять дитя? Знать, что его убили? – Она крепко сжимает рукоять ножа и пытается расслабить руку, чтобы ее не свело.
– У меня нет детей, тебе некого у меня отнять.
Клитемнестра не удостаивает ее слова вниманием.
– Это как тонуть, – продолжает она. – Как будто кто-то держит твою голову под водой, и как только ты сдаешься и уже готова умереть, тебя выдергивают, дают вздохнуть и топят снова.
Киниска замирает. Клитемнестра знает, что та не понимает, к чему ей рассказывать всё это, но не спросит.
– Я думала о тебе во время своих мук, – продолжает она. – Я всегда презирала таких людей, как ты, у которых нет ничего ценного и поэтому они вечно пытаются украсть чужое.
– Я никогда не хотела ничего красть, – отвечает Киниска.
– Но украла.
Прежде чем Киниска успевает что-то сказать, Клитемнестра швыряет в ее сторону нож. Она чувствует, как Киниска отскакивает, и слышит, как нож с лязгом ударяется о щит. Киниска бросается вперед, но натыкается на стол. Кубок скатывается на пол, Киниска выпрямляется. Клитемнестра наклоняется и поднимает нож. Она чувствует, как из темноты на нее летит щит, и почти успевает увернуться, но он всё равно ударяет ее по плечу, и она вскрикивает от боли. Киниска кидается на нее, но Клитемнестра снова бросает нож, и на этот раз он достигает цели. Киниска падает на колени, и Клитемнестра вытаскивает нож, прежде чем та успевает схватиться за рукоять. Металл на ощупь холоден, как лед. Она отрывает лоскут от своей туники и заталкивает Киниске в рот.
– Я хотела убить тебя еще тогда, но Агамемнон был бы недоволен, – говорит она. – А теперь он даже не вспомнит, кто ты такая. Всем будет плевать на твою смерть.
Киниска стонет и трясет головой. Клитемнестра ударяет ее еще раз: лезвие глубоко вонзается в грудь. Киниска издает звук, похожий на вздох.
– Все твои планы и интриги обернулись ничем. У меня есть власть, а тебе осталось лишь нашептывать царю на ухо. Я – царица Микен, а ты никто.
Она вынимает нож из груди Киниски и отступает на шаг. Та падает на пол, кровь ручьями течет из ран. Клитемнестра находит в темноте свою накидку, закутывается в нее и уходит.
Скоро проснутся люди и вдохнут жизнь в узкие улицы. Скоро муж Киниски вернется домой и обнаружит свою мертвую жену. Но никто не заподозрит Клитемнестру, потому что никто не знает, что сделала ей Киниска.
Она бежит по лабиринту улиц, пока у нее не начинают трястись руки, а лицо не промокает от слез. Останавливается во мраке тупиковой аллеи, чтобы перевести дух и вытереть материнский нож о накидку. Над ней тускло сияет луна, проливая свой свет, как переполненное молоком ведро. В густом воздухе витает сладкий аромат спелых смокв, смешиваясь с резким запахом разложения, словно само это место прогнило насквозь.
«Обещай мне, что ты не превратишься в такую же одержимую местью, как я», – сказала ее мать. А она сидела там и, глядя ей в глаза, дала обещание, зная, что лжет, что все ее слова идут трещинами, как пересохшая земля.
В детстве она боялась Эриний, богинь, мстящим всем, кто дает ложные клятвы. Леда без конца рассказывала им истории о том, как они находили своих жертв и преследовали их, точно псы, а бедствия, которые Эринии обрушивали на них, были страшнее тысячи обжигающих кнутов. И вот она стоит здесь, убийца и клятвопреступница, но за ней никто не гонится.
У нее внутри разверзается чувство одиночества, глубокое, точно ущелье. Она прислоняется головой к стене и начинает плакать, пока звезды и облака парят у нее над головой. Был ли у нее хоть один шанс? Человеческая кровь плодородна. Пролей ее один раз, и за жестокостью последует другая жестокость. Но боги не могут вернуть жизнь. Они могут лишь отнять другую. Леда должна это понимать. В конце концов, у нее были свои секреты, она лгала и уничтожала тех, кто стоял у нее на пути. А когда муж предал ее дочь, она отступила в сторону.
Нет. Мать не может просить ее сдержать это обещание.
17. Правит сильнейший
В вечернем свете показываются Микены, и Клитемнестра подстегивает лошадь. На улице перед Львиными воротами полно народа. Тощие детишки расступаются, уступая ей дорогу, а рабы местной знати отвешивают поклоны и преклоняют колени. Пока ее конь взбирается вверх по улице, она вскидывает руку в приветствии. За воротами, внутри городских стен женщины у амбара мелют и взвешивают рожь, покрыв головы, чтобы защитить глаза от солнца, девочки разносят на головах корзины с оливками, а мальчишки пересчитывают свиней в загоне. Когда Клитемнестра проезжает мимо них, толпа расступается и снова смыкается позади, точно волна.
Из дворца на вершине акрополя на согретую солнцем террасу выбегает женщина с темно-рыжими волосами.
– Хорошо, что вы вернулись, госпожа, – говорит Эйлин. Она изменилась со времени их первой встречи пятнадцать лет назад. Если когда-то у нее дрожали руки и она не могла оторвать взгляд от пола, то теперь она держится уверенно. Клитемнестра об этом позаботилась. Многие слуги появлялись и исчезали, но Эйлин оказалась самой преданной.
– Где мои дочери?
Эйлин ведет ее в сад, где Хрисофемида играет с разноцветными камешками, положив босые ноги на прохладную траву, подальше от жаркой террасы. Позади нее, кружась в тени оливковых деревьев, танцуют несколько девочек. В нескольких шагах от них юноша играет на лире, смежив веки.
Увидев мать, Хрисофемида вскакивает, и ее лицо озаряет теплая улыбка.
– Я нашла его для тебя, пока тебя не было, мама, – говорит она, протягивая синий камень.
Клитемнестра касается губами лба дочери.
– А для своих сестер ты что-нибудь нашла?
Хрисофемида показывает Клитемнестре еще два камешка: красноватый и белый, гладкий, как яйцо.
– Этот для Электры, – поясняет она, поднимая на свет белый камень. Он переливается фиолетовыми и желтыми тенями, совсем как облако, если долго на него смотреть. – Потому что она всегда ходит в белом. И потому что она такая же серьезная и нудная, как Афина.
Клитемнестру разбирает смех, но вместо того чтобы рассмеяться, она говорит дочери: