е души уже знает ответ.
– Я омыла ее, сожгла и закопала прах у дальних ворот.
– И теперь прячешься здесь, – говорит Клитемнестра. – Что тебя тревожит?
– Я никогда прежде не видела смерть, – просто отвечает Электра.
Ее ответ поражает Клитемнестру, точно молния. Перед глазами возникает сидящая на кровати Елена, во времена, когда им было по шестнадцать. «Я ни разу в жизни не убила ни одного существа», – сказала она тогда. И всё же, при всей своей чистоте и невинности она к тому времени повидала немало мертвых мужей, женщин и животных. Трупы лошадей, гниющие у реки; дети илотов, унесенные хворью; воры, сброшенные в Апофеты; юноши, убитые в состязании. Но то было в Спарте. В Микенах двенадцатилетняя Электра живет точно в коконе. У нее еще ни разу не шла кровь. До нее ни разу не дотрагивался мальчик. Ее ни разу никто не ударил. И она никогда не видела смерть.
Словно прочтя ее мысли, Электра спрашивает:
– Ты ведь видела мертвых младенцев, когда тебе было столько же, сколько мне?
Клитемнестра отворачивается. Образ ее мертвого сына в руках Леды пронзает мозг, как раскаленное лезвие. Иногда Электра говорит вещи, которые вызывают в ней жуткую боль, и она гадает: не нарочно ли это? Едва ли в этом есть какой-то злой умысел, но мысль всё равно продолжает копошиться в голове, вселяя тревогу: что, если Электра окажется такой же, как ее отец? Что, если она такая тихоня не потому что робкая, а потому что коварная?
– Я впервые увидела мертвеца в гимнасии, – говорит Клитемнестра. – Это был мальчик, он умер случайно.
Электра устремляет взгляд в никуда.
– Как это было?
Клитемнестра пытается вспомнить. Крови не было, но голова мальчишки была неестественно наклонена вбок, словно бы он заснул в неудобной позе.
– Бескровно.
– Как рыба, когда ее ловят.
В этом еще одна особенность Электры: вместо того, чтобы задавать вопросы, она произносит фразы так, что они звучат как утверждения. Других детей это раздражает.
– Да, но рыба задыхается, когда ее вытаскивают из воды. А тот мальчик не страдал.
Электра обдумывает ее слова.
– Ты не боишься смерти.
– Боюсь, но меньше, чем другие, потому что я к ней привыкла. А ты боишься?
– Да. Только глупцы не боятся смерти.
Клитемнестра улыбается.
– Однажды твой дед сказал что-то похожее.
Электра встает и разглаживает платье.
– Я не хочу сегодня ужинать в зале. Мне грустно, и еще старейшины постоянно нашептывают что-то на ухо отцу, плетут свои сети, как пауки.
Клитемнестра выжидает, видя, как в глазах дочери мелькают тени, пока она пытается придумать, как лучше спросить. Наконец Электра говорит:
– Можно мне сегодня остаться в гинецее и поесть одной?
Клитемнестра поднимается вслед за дочерью.
– Ты не можешь есть одна. Ты сама знаешь. – Электра открывает рот, чтобы что-то сказать, но Клитемнестра продолжает: – Я поговорю с твоим отцом, чтобы мы с тобой могли вместе поужинать в твоей комнате.
Электра молчит, и Клитемнестре кажется, что она вот-вот скажет «не надо». Но вместо этого дочь вдруг улыбается, и ее серьезное лицо озаряется, как водяная гладь, которой коснулся первый солнечный луч.
Позже, поужинав рыбой и чечевицей, они лежат в комнате Электры, на потолке над ними раскинулось летнее небо. Когда Клитемнестра узнала, что беременна Ифигенией, она приказала перекрасить весь гинецей, выскоблить все напоминания о ее доме. Теперь стены там покрывают изображения воительниц и богинь: навершия их копий из драгоценного железа остры, белая кожа сияет, как отполированная слоновая кость, а на потолках в комнатах ее дочерей, точно золотистые слезинки, переливаются маленькие солнца и звезды.
Клитемнестра прикрывает глаза. Перед ней возникает сладостный образ упавшей на колени Киниски, из ран которой сквозь пальцы струится кровь. Она правда надеялась, что я забуду? Что я позволю ей жить после того, что она сделала? Прошли годы, и Киниска уверилась, что она в безопасности. Но месть хороша, когда идет рука об руку с терпением. А терпение, оно как дитя – его нужно кормить, чтобы оно крепло, подпитывалось от горя, пока не разъярится, как бык, и не станет смертоносным, как ядовитое жало.
Решив, что мать заснула, Электра пододвигается ближе и пристраивает голову у нее на плече, хоть в комнате и стоит духота. Клитемнестра чувствует, как у нее начинает неметь рука, но не шевелится, боясь, что дочь отодвинется. Она притворяется, что спит, пока дыхание дочери не выравнивается. Когда Клитемнестра открывает глаза, дочь крепко спит, слегка приоткрыв рот; она так безмятежна, как не бывает никогда во время бодрствования. Скоро она проснется, и к ней вернутся ее настороженность и прозорливость. Но сейчас, спящая, с полуулыбкой на лице, она кажется счастливой и уязвимой, словно богиня, что случайно прилегла отдохнуть среди смертных.
Клитемнестра просыпается от шума ссоры. Стены комнаты купаются в солнечных лучах. Электра сидит на краю кровати, Эйлин поправляет ее пеплос, подбирая ткань на плечах заколками. Ифигения шагает по комнате туда-сюда и что-то говорит о соревнованиях по музицированию на лире, в которых Электра не желает участвовать.
Эйлин обменивается с Клитемнестрой недоуменными взглядами. Каждый день одно и то же. Хрисофемида играет с другими детьми из знатных семей, Орест тренируется с мальчишками, а Ифигения и Электра спорят и задирают друг друга. Они настолько разные, что время от времени Клитемнестра задается вопросом, как такие непохожие дети могли выйти из одного чрева. Миловидная Ифигения упряма, как растущий в пустыне цветок, преграды и запреты рассыпаются перед ее упорством, умом и резвостью, с которой она берется за любое дело, вселяя в окружающих обескураженный трепет. Электра смотрит на мир без подобной уверенности. Она никогда не бывает по-настоящему счастлива или довольна, словно ее изнутри пожирает червь, вселяя в нее непреходящий страх и отчаяние. Она всё время пытается забиться в самый дальний угол, спрятаться в самой дальней комнате, но в конце концов неизменно возвращается к Ифигении. Словно ей необходим пыл сестры, чтобы освещать мир вокруг, – но вместе с тем он напоминает ей, что без него ее жизнь была бы серой и затхлой.
Если торговцы к ней не идут, она должна пойти к ним сама. Она отправляется к ним поздно вечером в сопровождении своего самого верного стража – юноши с темными густыми волосами и глазами цвета янтаря. Леон служит ей уже несколько лет, с тех пор как выиграл в кулачном состязании, которое организовал ее муж. Он поверг противника в пыль, подошел к навесу, где сидели царь и царица, и преклонил колено перед Клитемнестрой. «Всё, чего я желаю, это служить вам, моя госпожа», – сказал он ей. Агамемнон расхохотался, а Клитемнестра позволила юноше поцеловать свою руку и ответила, что будет рада иметь такого стражника. Умный и преданный, он бы понравился Кастору. У нее в голове звучали слова брата: «Это большая редкость. Смекалистый и преданный, как пес. Такие люди под рукой всегда нужны».
Улицы в этот час гудят, жара стоит почти нестерпимая. Дети скачут, прыгают, играют в догонялки. Торговцы зазывают людей, выкрикивая призывы в кишащий мухами воздух. Клитемнестра и Леон сворачивают на боковую улочку, ведущую к дальним воротам, где дома тянутся вверх так высоко, что заслоняют солнце. В ноздри забивается запах мочи и рыбы.
– Ты уверен, что они здесь? – спрашивает Клитемнестра, когда они отступают в сторонку, чтобы пропустить старого раба, подгоняющего пару свиней.
– Да, госпожа, – отвечает Леон. – Я сам тут однажды бывал. Художники и торговцы всегда пьют здесь по вечерам.
Она доверяет ему прокладывать путь. Он сворачивает налево, в узкую аллею, заставленную винными бочонками, где уже не так сильно пахнет рыбой, а затем входит в темную комнату, освещенную тремя фонарями. Внутри никого нет, не считая женщины с длинными волнистыми волосами, которая тут же прикрывает грудь, и мужчины, натирающего куском какого-то тряпья блестящий кубок. Клитемнестра снимает покров, и повергает обоих в ужас.
– Моя госпожа, – спохватываются они, но Клитемнестра останавливает их взмахом руки. В конце комнаты она видит проход, завешенный куском ткани, откуда доносятся голоса.
– Не нужно объявлять обо мне. – Она оборачивается к Леону и отдает ему накидку. – А ты подожди здесь.
– Вам нельзя идти туда одной, – протестует он. Не обратив внимания на его слова, Клитемнестра отодвигает занавеску и заходит в дальнюю комнату.
Внутри настолько жарко, что удивительно, как мужчины еще не потонули в собственном поту. Шестеро торговцев сидят за массивным деревянным столом, в центре которого стоит тарелка жареного мяса. В руках у них кубки. Когда она входит, ни один даже не поворачивает головы. Заслышав ее шаги, один из торговцев говорит: «Я думал, мы уже всё решили, девочка. Тут слишком жарко, чтобы сношаться».
Клитемнестра стоит не шевелясь. Она представляет, как за занавеской пыхтит Леон, стиснув кулаки.
– Царь сказал, что вы не желаете говорить со мной, – громко отчеканивает она. Мужчины поворачивают к ней раскрасневшиеся лица. Увидев, кто перед ними, торговцы замирают на своих стульях.
– Ваше величество, – заговаривает невысокий человек с мелкими глазами-бусинами. – Мы не знали, что вы здесь.
Она подходит к столу, берет кувшин и наливает вина в пустой кубок. Торговцы таращатся на нее, не зная, как себя вести. Все повернули к ней головы, точно олени, повстречавшие леопарда.
– Я заплатила вам компенсацию золотом за ваши торговые потери, – говорит Клитемнестра, – и всё же вы решили предать царя и попытались воспользоваться случаем и продать золото и драгоценности в Трою. Я могла бы всех вас казнить, как предложил мой супруг, но я заплатила вам еще и взяла с вас слово, что вы не будете торговать с троянцами.
– Вы поступили очень великодушно, ваше величество, – говорит маленький муж. Все остальные кивают, поглядывая на него, словно в ожидании указаний.