Клитемнестра обращает взор на дочерей и начинает петь.
Глупец Актеон!
Думал он,
Что унизить богиню под силу ему.
Но глядите теперь:
Был охотник, стал зверь,
И вот
Он добыча своих же псов.
Ифигения беспокойно ерзает на табурете. Электра глядит бесстрастно и серьезно, точно ворон. «Мне нравятся истории об Артемиде, – сказала Елена, когда услышала эту песню в первый раз. – Она такая беспощадная, но по крайней мере никто и никогда не может причинить ей вред».
– Может быть, эти мужчины ничего бы ей не сделали, – говорит Клитемнестра. – Может быть, они просто хотели взглянуть на ее тело. Но вы слышали хоть одну историю, в которой мужчина повстречал бы обнаженную богиню и просто ушел прочь?
Ифигения качает головой.
– Благородно быть добрым и избавлять других от страданий. А еще это опасно. Иногда приходится усложнять жизнь другим, пока они не сделали невыносимой твою.
Следующие несколько дней, каждый раз, когда кого-то из мальчиков ранят, Клитемнестра учит их, как правильно очищать рану и какие травы помогут ее обеззаразить. Ей помогает Леон, а Ифигения и Электра каждый раз присоединяются к мальчикам. У Ифигении особенный талант: ее пальцы работают уверенно, но ласково, а память на нужные травы никогда не подводит. Она не останавливается ни перед чем, ее не смущают даже самые жуткие раны на головах.
Однажды утром, придя на тренировочную площадку, Клитемнестра и Леон видят, как Ифигения промывает какому-то мальчику коленку. Мальчишка весь взъерошенный, колени ободраны, волосы грязные – должно быть, он пришел из деревни за городскими стенами. Ифигения нагибается к нему, прикладывает к коленке мазь, одновременно насвистывая какую-то мелодию, чтобы его успокоить. Ее профиль в утреннем свете выглядит так нежно, что Клитемнестра не может подобрать слов, не хочет тревожить свою безупречную дочь.
Леон бросается к ним, прежде чем Клитемнестра успевает его остановить. Он опускается на колени рядом с Ифигенией и протягивает ей нужные травы. Она отвечает ему благодарной улыбкой, и его лицо озаряется, словно цветок на солнце.
– Мама, иди сюда! – зовет она, заметив Клитемнестру, нерешительно остановившуюся на краю площадки. – Я нашла его в деревне за цитаделью. Его укусила собака.
Клитемнестра подходит ближе. Она замечает полные обожания взгляды своей дочери и Леона, стоящих на коленях в пыли площадки. Агамемнон однажды сказал ей, что Леон сгорает от желания к ней, но он ошибся. Он жаждет не ее, а ее дочери. В ней тут же вскипает гнев, как случается всякий раз, когда кто-то пытается покуситься на ее дитя.
Но потом она видит, с каким вниманием он подает ей травы, как старается держаться на почтительном расстоянии, замечает его ласковый взгляд. Он не причинит ей вреда. Он просто хочет держаться к ней поближе, купаться в облаке ее света, ее тепла. Кому как не Клитемнестре понять его?
Пока один из соглядатаев Агамемнона докладывает о недавних сделках торговцев с троянцами, двери мегарона распахиваются. Клитемнестра смотрит, как бородатый воин тащит за собой сына, несмотря на все уговоры стражи подождать в аванзале. Высокий мальчик скалится, точно злобный пес, а из пореза на лбу по щеке стекает кровь и капает на сверкающий пол. Соглядатай замолкает и глядит на Агамемнона в ожидании указаний.
– Надо полагать, Эврибат, это твой сын, – говорит Агамемнон. Эврибат отвешивает поклон. У него широкие плечи и кожа цвета царского ореха.
– Да, мой господин. Его зовут Кир. Четырнадцати лет, самый быстрый бегун среди сверстников. – Он подходит ближе к трону, и соглядатай сразу же отступает в тень колонн у очага.
– И ты этим утром решил докучать мне, потому что твой сын получил рану? – с изумлением говорит Агамемнон, глядя на рассеченный лоб мальчика как на сущий пустяк.
Эврибат стискивает челюсти.
– Да, мой господин, он был ранен, но не во время занятий и не в мальчишеской драке. – Он колеблется. – Это сделали две девчонки.
Лицо Кира багровеет от унижения. Агамемнон проглатывает смешок и с нарастающим негодованием качает головой.
– Не отвлекай меня подобными делами. Найди девчонок и прикажи их высечь.
Едва он успевает произнести последнее слово, как два мужа – братья Кира с такими же злобными лицами – вводят в залу Ифигению и Электру.
Рука Клитемнестры тут же взлетает к кинжалу на поясе, и мужи отступают, выталкивая девочек вперед. Электра со слезами на щеках таращится в пол, а Ифигения, сощурившись, буравит Кира взглядом, исполненным чистой ненависти.
– Вот что получается, когда женишься на спартанке. Неуправляемые дочери, – натянуто улыбается Агамемнон. – Ты требуешь наказать их, Эврибат?
– Он хотел порвать нашу одежду, – шипит Ифигения, глаза горят огнем. – Гонялся за нами по улицам и кричал, что после того, что он с нами сделает, нам придется выйти за него замуж.
– Не вмешивайся, Ифигения, – говорит Агамемнон, даже не глядя на нее.
– Как вы и сказали, мой господин, их следует высечь, – говорит Эврибат, стараясь не глядеть Клитемнестре в глаза.
Агамемнон вздыхает.
– Поступай, как пожелаешь. Но если твоего сына могут одолеть две девчонки, он никогда не станет мужчиной.
– Они повалили его на землю. – Слова Эврибата сочатся злобой. – Одна угрожала ему, а другая в это время ударила его камнем.
Агамемнон собирается заговорить, но Клитемнестра его опережает:
– Это твоего сына следует наказать, Эврибат. Он пытался опозорить царских дочерей, а они защищались. Он не имеет никакого права прикасаться к ним. А теперь уходи и больше никогда не появляйся здесь.
Эврибат бросается вон из залы, сыновья следуют за ним, стараясь не отстать. Ифигения и Электра, не понимающие, как им себя вести, не двигаются с места.
– Это твоя вина, – говорит Агамемнон Клитемнестре. – Ты обращаешься с ними так, будто они ровня мужчинам.
Она не обращает внимания на его слова и устремляет на Ифигению пристальный взгляд.
– Почему с вами не было Леона?
– Он тренировал старших мальчиков.
– Иди и расскажи ему, что случилось.
Чтобы отныне он не спускал с вас глаз.
Ифигения торопливо уходит, но Электра не двигается с места. Дождавшись, когда шаги сестры стихнут, она говорит:
– Это она придумала. Я не хотела этого делать.
– Мне всё равно, кто это придумал, – отвечает Клитемнестра. Она и так знает, что замысел скорее всего принадлежал ее старшей дочери. Когда Электра была маленькой, Клитемнестра часто оставляла ее одну, потому что другие дети постоянно шалили и матери приходилось ходить за ними по пятам. Пока Орест лазал по деревьям, а Хрисофемида бросалась камнями, Электра просто сидела и тихонько наблюдала за происходящим вокруг. Она почти никогда не просила о помощи, а если и просила, то делала это не как ребенок, а как пристыженный взрослый, который не желает признавать свою слабость.
– Значит, нас не накажут? – спрашивает Электра.
– Нет.
В глазах Электры загораются угрожающие огоньки.
– Ты бы поступила так же, если бы Ифигении там не было? – спрашивает она. – Если бы я одна это сделала?
– Конечно.
По лицу дочери Клитемнестра понимает, что та ей не верит.
– Отец, по крайней мере, обращается со всеми нами одинаково, – отвечает она и уходит прочь.
Однажды, несколько лет назад, гонец из Крита принялся восхвалять красоту Ифигении. Они ужинали в трапезной, окруженные блюдами с пряным мясом и сыром с медом.
– Ее красоте могут позавидовать даже богини, – сказал он. Ифигения заулыбалась, а гонец обратился к Клитемнестре: – Я полагаю, она ваша любимица.
– У меня нет любимцев, – ответила Клитемнестра, качая на руках Хрисофемиду. Орест спрятал голову под руку матери, а Электра, маленькая темноволосая девочка с серьезным взглядом и насупленными бровями, сидела неподвижно, как статуя.
Гонец улыбнулся, словно Клитемнестра пошутила, и драгоценные камни в его серьге сверкнули, поймав свет.
– У всех есть.
Клитемнестра прислоняет голову к нарисованным на стене внутреннего дворика грифонам. У ее ног точно змеиная шкура переливаются острые нарисованные травинки. Свет мягко обхватывает ее своими бледными пальцами. В душном воздухе летают мельчайшие частички пыли.
«Ты слишком сильно ко всему привязываешься, – говорит Кастор у нее в голове. – И когда теряешь что-то, теряешь и контроль над собой».
«Лучше было бы, если бы она позволила высечь своих дочерей, как простолюдинок?» – вмешивается Полидевк.
Она часто так делает: стои́т во внутреннем дворике и ведет мысленные споры с братьями. Их голоса точно тени – невозмутимые и далекие, ненастоящие, но приносящие ей ощутимое успокоение.
«Нас всех секли время от времени», – замечает Кастор.
«И что из этого вышло? – думает Клитемнестра. – Посмотрите на меня, я утопаю в ненависти».
«Твоя ненависть пожирает тебя, – вкрадчиво говорит Кастор. – Но благодаря ей ты жива».
Эти слова напоминают Клитемнестре о комнате мужа, светлой от многочисленных ламп и факелов, несмотря на ночную тьму за окном. Она вспоминает, как бесшумно вошла туда, не замеченная ни стражниками, ни псами, как ее тень скользила по стене. Лезвие кинжала сверкнуло в свете лампы, и, почувствовав холод металла на коже, Агамемнон тут же открыл глаза. Он мог бы оттолкнуть ее, если бы захотел, силы ему позволяли, но вместо этого он сказал: «Тебя пожирает твоя неутолимая ненависть. – Его горло мягко перекатывалось под лезвием кинжала. – Но ты ничего не сделаешь. Убьешь меня, и микенский народ тебя казнит». Он был прав. Она отошла от него, ее руки дрожали. Он склонил голову, примеряясь для удара. У нее даже не было времени подумать, как он схватил ее за волосы и ударил головой о стену. Когда зрение вернулось к ней, лев на стене оказался алым от ее крови. «Твоя жизнь со мной только начинается», – сказал Агамемнон, вытирая кровь с ее носа. На следующий день она проснулась от тошноты и узнала, что беременна Ифигенией.