Эти дети, к которым я так привязана, – единственная причина, по которой пятнадцать лет назад я не отсекла мужу голову.
19. Жестокий муж, мстительная жена
Время от времени она ловит себя на мыслях о Тантале и сыне, несмотря на то, что всеми силами старается не думать о них. Она вспоминает истории Тантала, то, как в его словах прятались все секреты мира, как малыш по ночам глядел на нее вытаращив глазки, вместо того чтобы спать. Как ее муж смеялся, когда сын начинал хныкать, как клубились в воздухе ароматы пряностей. Ее сердце сжимается, боль набегает, точно волна. Есть ли на свете большая мука, чем любовь, повстречавшая утрату?
Память странная вещь, жестокая. Чем сильнее хочешь что-то забыть, тем меньше можешь противиться воспоминаниям. Словно крыса вгрызается в кожу, медленно, мучительно, от такого не отмахнешься.
После того как Тантала и малыша убили, все вокруг повторяли ей: «Молись богам». Но от крысы не избавиться молитвами. Ты должна убить ее, отравить, и боги ничем тебе в этом не помогут.
– О чем ты думаешь?
Голос вырывает ее из воспоминаний. Клитемнестра оборачивается и видит Ифигению. Она стоит в саду, там же, где ее мать укрылась в свою первую ночь в Микенах. Внизу раскинулась долина, а наверху высится белый и безмолвный храм Геры. Клитемнестра редко заходит туда. Дела жриц и жрецов ее не касаются.
– Я думала о просителях, – отвечает Клитемнестра.
Ифигения подходит ближе.
– Ты думала о ребенке, которого потеряла, так ведь? Ты всегда приходишь сюда, когда думаешь о нем.
Клитемнестра хочет опустить взгляд, но не делает этого. Врать дочери нет смысла. Ей приходит мысль, что надо бы сказать Ифигении, чтобы набросила на себя что-нибудь – уже холодает, а они стоят на самой вершине акрополя, – но тут в сад вбегает Орест. Он кажется взбудораженным, темные упругие кудряшки подпрыгивают у него на голове в такт движениям.
– Мама, я должен тебе рассказать! – выпаливает он, задыхаясь. Заметив Ифигению, он замолкает и окидывает ее многозначительным взглядом. Заподозрив неладное, Ифигения сощуривается.
– Что случилось? – спрашивает Клитемнестра.
– Я видел ее с этим, – заговорщически шепчет Орест.
У Ифигении вспыхивают щеки.
– Ничего не было!
– Он прикладывал свой рот к твоему! – отвечает Орест, разрываясь между негодованием и озорством.
– Орест! – восклицает Ифигения.
Клитемнестре хочется засмеяться, но она сдерживается.
– Леон тебя поцеловал? – спрашивает она.
– Ах ты… – выпаливает Ифигения, угрожающе выпучив на брата глаза.
– Да-да! – вмешивается Орест. – Он засунул руки ей в волосы и сказал, что она самая красивая девушка из всех, что ходят по земле! – Он произносит эти слова так, будто бы они сами по себе заслуживают порки.
Ифигения начинает нервно шагать туда-сюда. Похоже, она не может решить, что делать: напуститься на брата или объясниться перед матерью.
– А ты что сделала, Ифигения? – спрашивает Клитемнестра. – Что ты ответила Леону?
Орест садится на мшистый камень. Он явно сконфужен.
– Ты разве не собираешься ее отругать? Она целовалась с мужчиной! – Орест специально делает ударение на слове «целовалась», чтобы мать точно поняла, о чем идет речь.
– Плохо подглядывать за сестрой, Орест.
Триумфальный вид Ореста меркнет, точно фреска, когда догорают факелы. Ифигения останавливается.
– Это больше не повторится, мама, – говорит она.
– А ты хотела бы, чтобы повторилось?
Ифигения закусывает губу. Краем глаза Клитемнестра замечает Электру, притаившуюся за деревом у границы сада. Она не сводит с них глаз, пытается различить, о чем они говорят. Кто знает, как долго она уже там стоит?
– Леон добр ко мне, – отвечает Ифигения. – И он сильный воин, так ведь?
– Да, – соглашается Клитемнестра. – Но ты не выйдешь за него.
Лицо Ореста светлеет в предчувствии неприятностей. Ему кажется, что спор обернулся в его пользу.
– Почему? – спрашивает Ифигения. Она выглядит огорченной, но не слишком – она вообще редко бывает в дурном расположении духа.
– Потому что ты царевна одного из самых великих городов, а он просто стражник.
Слышится шелест – Электра выбирается из своего укрытия.
– За кого же тогда мы выйдем? – не удержавшись, спрашивает она. Клитемнестра чувствует, как внутри разливается тепло. Ей так нравится, когда дочь сбрасывает свою серьезность и выдержку, не в силах сдержать любопытство.
– За царей, – отвечает она.
Ифигения подходит к сестре и с улыбкой берет ее за руку. Она уже позабыла и о Леоне, и о своем смущении от того, что ее застукали. Клитемнестра смотрит, как они усаживаются рядом, и Ифигения принимается оживленно говорить о мужьях, будто у нее их уже были сотни. Электра сосредоточенно слушает. Пусть ее дочери не умеют сражаться, думает Клитемнестра, но они не дурочки. Они умны и неукротимы – каждая по-своему – и без труда смогут управлять и мужьями, и городами. Цари будут молить отдать Ифигению им в жены – юнцы и мужи уже сворачивают шеи, когда она проходит мимо. А что же до Электры – она найдет того, кого не отпугнет ее серьезный, задумчивый взгляд.
Пусть они не знают, как держать в руках оружие, это не важно. Иной раз слова могут вонзиться глубже, чем любой меч.
Клитемнестра находит Леона в оружейной. Он стоит спиной к дверям и пересчитывает стрелы в бронзовом колчане. Мальчишки, которых он тренировал, уже разошлись по домам, и площадка опустела. Когда она входит, Леон оборачивается и кланяется.
– Моя госпожа.
Она облокачивается спиной на деревянную стену, вокруг поблескивают мечи. Она молчит, и Леон настороженно спрашивает:
– С детьми всё в порядке?
– Да. – Она видит смятение в его глазах и пытается подыскать нужные слова, чтобы сказать ему то, что собирается. Леон молчит, по его лицу расползается тревога.
– Несколько служанок с кухни спрашивали о тебе, – говорит она. – Ты знаешь ту темноволосую девицу, которая так нравится моему мужу? За ужином она глаз с тебя не сводит.
Похоже, он злится, но ничего не отвечает.
Клитемнестра вскидывает брови.
– Ты должен пойти к ней.
– Она мне не нравится, – отвечает Леон.
Не тебе решать, кто тебе нравится, а кто нет.
– Я понимаю. – Она дотрагивается до холодного лезвия меча. – Но иногда не к добру следовать за теми, кто нам нравится. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Леон склоняет голову. Он понимает, что ей известно о нем и Ифигении, но, похоже, совершенно не стесняется этого. Молчание затягивается, становясь неловким.
– Мне жаль, что он с вами так поступил, – говорит наконец Леон. Его голос звучит ласково, но в нем слышится грусть. – Я знаю о другом вашем муже и о том, что царь Агамемнон сделал с ним.
На мгновение она теряет дар речи. Ей не верится, что он говорит о Тантале. Никто никогда не упоминал ее покойного мужа – не решался. Как-то раз жена одного из воинов Агамемнона заговорила о нем, много лет назад. «Это правда, что вы были замужем за варваром?» – спросила она, и на ее лице отразилось явное отвращение.
Тогда Клитемнестра прижала свой кинжал к ее горлу и тихо сказала: «Я бы перерезала тебе горло, но что-то мне подсказывает, что это будет нечестный бой. Поэтому я советую тебе прикусить язык и больше никогда не раскрывать рот в моем присутствии».
Она глядит на Леона. Так вот что он думает? Что она не хочет, чтобы другие были счастливы, потому что у нее украли ее собственное счастье?
– Ты ничего не знаешь.
– Вы, должно быть, любили его, – говорит он. Она представляет, как могла бы вонзить нож себе в ладонь, чтобы показать ему свою боль. Он не смеет разговаривать с ней в таком тоне. Не смеет полагать, что понимает ее чувства.
– Ты ничего не знаешь, – повторяет она и уходит.
После ужина она приказывает Эйлин приготовить теплую ванну. Купальня в Микенах куда больше, чем в Спарте, с высокими окнами. Пока Эйлин наполняет ванну горячей водой с кухни, Клитемнестра наблюдает, как над дворцом разгорается закат, прорезая небо оранжевыми полосами. Отсюда не слышно ни пения женщин, ни болтовни детишек и торговцев, которые эхом разлетаются над всем акрополем. В купальню не проникают никакие звуки, и никакие звуки ее не покидают.
Когда вода готова, Клитемнестра забирается в ванну. Она вздрагивает от жара воды. Эйлин принимается мыть ей волосы, аккуратно прочесывая каждую сбившуюся прядь, и Клитемнестра успокаивается от ее прикосновений. Она помнит, какой напуганной была Эйлин, когда они впервые увиделись, – маленькая рыжая мышка, которая вечно прячется по углам. Один раз Клитемнестра обнаружила ее в темном коридоре рядом со своей спальней с тарелкой мяса в руках. Она должна была принести мясо ей, но слишком робела.
– Тебе не нужно бояться меня, – сказала тогда Клитемнестра.
– Почему? – спросила Эйлин.
– Потому что я тебя не обижу. Оставь свой страх для воинов, старейшин и царя.
Тогда Эйлин подняла на нее взгляд.
– А вы? Разве вы их не боитесь?
– Боюсь, – ответила Клитемнестра, – но мне хватает ума не показывать этого.
Она вспоминает тот день, глядя на отражение факела в воде, когда Эйлин вдруг сообщает:
– Царь Агамемнон просил меня прийти к нему сегодня.
Клитемнестра цепенеет. Эйлин передвигается, чтобы вымыть ей ноги, и Клитемнестра видит ее лицо в мерцающем свете – бесстрастное, как она и учила, но дрожь в голосе не спрячешь.
– Ты не пойдешь, – отвечает Клитемнестра. – Он может найти другую служанку для своих развлечений.
Эйлин вздыхает с облегчением, но тут же берет себя в руки, стараясь скрыть свои чувства.
– Но кого?
– В цитадели полно женщин, которые жаждут переспать с моим мужем.
Эйлин кивает, и некоторое время они обе не произносят ни слова.
– И что же мне тогда делать? – не сдержавшись, спрашивает Эйлин.
Столько лет прошло, а она всё еще его боится. Клитемнестра не может ее за это судить. Эйлин рассказывала ей, как отец Агамемнона, Атрей, частенько проводил ночи с ее матерью, пока его не убили; как его брат Фиест наводил ужас на слуг порками и казнями; как Агамемнон после возвращения города казнил всех, кто был недостаточно благонадежен. Долгими ночами, когда они укладывали детей спать, Эйлин рассказывала ей о жестокостях Атридов. Она с ужасом говорила о каждом из них – за исключением Эгисфа, изгнанного двоюродного брата Агамемнона.