– А вы троянский царевич, которому удалось заключить мир с данайцами.
– Мне ничего об этом не известно, – с улыбкой отвечает Парис. Улыбка у него дерзкая. Елена хлопает в ладоши, и в зал входят юноши с лирами и флейтами. Они начинают играть, каждая нота раскрывается тихо, точно крылья шелестят в темноте.
– В Трое никогда не трапезничают без музыки, – поясняет Елена. Парис одаривает ее улыбкой, и Елена улыбается в ответ. К своей еде она даже не прикасается: мед растекается по тарелке, пропитывая сыр.
– Вы хорошо проводите время в Спарте? – спрашивает Клитемнестра, потому что ей становится не по себе от того, как Парис глазеет на ее сестру.
– Наилучшим образом, – отвечает Парис. – Я всегда полагал, что Спарта просто крошечный дворец на скалистом холме. Но ваш город куда богаче, чем я думал, а люди здесь куда приветливее.
– И всё же Спарта наверняка не сравнится с вашим домом, – отвечает Клитемнестра. Она слышала, что Троя – величественная неприступная цитадель на морском берегу – размерами превосходит любой город Эллады. «Дворец из камня цвета пшеницы, – поведал как-то раз гонец. – Он тянется так высоко, что люди оказываются ближе к богам».
Парис пожимает плечами:
– С Троей – нет, не сравнится. Стены и башни нашего города выше, чем горы. Оттуда видно все земли, простирающиеся вокруг. Они как расплавленное золото. – Парис отпивает вина, и прядь волос падает ему на лицо. – Но я вырос не в Трое. Когда я родился, моей матери приснился сон, будто бы она произвела на свет пылающий факел. Провидец сказал, что это предупреждение, знамение, предвещающее падение Трои. – Он ухмыляется, словно потешаясь над словами провидца. – Он заявил, что Трою можно спасти только убив меня, и отец ему поверил. В наших краях люди всегда верят подобным вещам… Они готовы отрезать себе руки, лишь бы боги были довольны.
Музыка теперь звучит тише, голос Париса звучит так, точно он поет песню.
– Мать не могла меня убить. Она не могла отмахнуться от провидца, но и сына убить не решилась. Поэтому она оставила меня на горе Иде, уверенная, что я умру там сам. – По его лицу пробегает тень, но он быстро прячет ее за широкой улыбкой. – Но кому известно, что нам уготовили боги? Меня нашел пастух. На том же каменном выступе, где меня оставила мать. Пастух мог убить меня и сбросить в реку, но он принял меня как сына.
Клитемнестра всматривается в его ослепительные черты. Он не похож на того, кто вырос среди коз и овец. Любой другой царевич стыдился бы рассказывать об этом, но не Парис. Кажется, он гордится этим куда сильнее, чем своим царским происхождением. Или, быть может, это его способ проникнуть в сердца людей – не кичась красотой или богатством, а рассказывая свою историю.
– Если вы не выросли в Трое, почему же вас отправили сюда? – спрашивает Клитемнестра.
– Я не хотел состариться среди овец, – отвечает Парис так, словно объясняет очевидное. – Когда я стал совершеннолетним, пастух, что спас меня, открыл правду. Тогда я оставил знакомую жизнь и отправился в город. Я хотел, чтобы царь признал меня своим сыном.
Клитемнестра без труда представляет его в грязной тунике, входящим в могучий город и преклоняющим колени перед стариком. Должно быть, царь Приам быстро признал его – ведь боги дали ему шанс исправить былые ошибки.
– Говорят, что у вашего отца пятьдесят сыновей и пятьдесят дочерей, – говорит Клитемнестра. – Почему же он послал сюда именно вас?
Елена дотрагивается до ее руки, моля прекратить расспросы. Но Парис не кажется ни оскорбленным, ни разгневанным. Он отвечает без колебаний:
– Я сам попросил об этом. Я хотел доказать отцу, что я такой же достойный муж, как и другие его сыновья.
Музыка замолкает. Рядом с Клитемнестрой Феба и Гилайера рассказывают маленькой Гермионе какую-то сказку. Девочка хихикает, а Полидевк, рассеянно улыбаясь, слушает их болтовню и поглаживает племянницу по волосам. Кастор, погруженный в собственные мысли, поглощает еду и разглядывает оружие на стенах, но стоит Парису замолчать, он тут же поднимает голову.
– Знатный царевич, столько лет проживший на горе Иде среди скотоводов и пастухов… По вам наверняка сходили с ума все местные женщины.
Елена откашливается. Словно не желая дальше участвовать в беседе, она подзывает к себе дочь. Гермиона встает со своего места рядом с дядей и радостно бежит к матери.
– Я был женат, – говорит Парис, улыбаясь. – Но когда я вернулся во дворец, то не смог взять ее с собой. Она была из горного народа и не годилась для жизни при дворе.
Кастор смеется и продолжает сыпать вопросами. А все ли знатные дамы для этого годятся? Действительно ли троянские воины так сильны, как говорят? Клитемнестру не удивляет любопытство Кастора. Даже спустя столько лет он не в состоянии удержаться от колких, каверзных вопросов. Она сосредотачивается на еде и отдает беседу на откуп брату.
– Выходит, жрица вновь оказалась права, – тихо обращается к ней Елена, заплетая волосы дочери в косы. Музыка становится громче, Парис хохочет над расспросами Кастора.
– Похоже, мы ее недооценили.
– Сначала ты, потом Тимандра, – говорит Елена. – Скоро придет и мой черед.
Клитемнестра смеется.
– И так все мы покинем своих законных супругов. Хотя не уверена, что моя история идет в счет.
Лицо Елены озаряет надежда.
– Возможно, у тебя будет еще один муж. Ты помнишь, жрица сказала, что мы выйдем замуж дважды и трижды?
– Какая радость, – отвечает Клитемнестра.
Теперь уже смеется Елена. Она заканчивает плести косу, и дочь прислоняет голову к ее груди.
– Знаешь, Леда однажды сказала, что жизнь скоротечна и убога, но иногда нам выпадает удача найти того, кто скрасит наше одиночество.
Клитемнестра не уверена, что за всю жизнь хоть кому-то удалось скрасить одиночество матери, но вслух она этого не произносит. Елена берет ее за руку.
– Неважно, сколько у нас будет мужей. Нам и так уже повезло, ведь мы есть друг у друга.
На мгновение факелы словно начинают светить ярче, и в этот момент для Клитемнестры нет ничего важнее любви сестры.
Перед сном она идет в комнату матери в самой дальней части гинецея. Почти все факелы догорели, поэтому Клитемнестре приходится вести ладонью по стене, чтобы не споткнуться в темноте.
В покоях Леды тепло и пахнет пряным вином. Она видит силуэт матери, лежащей на боку на своей кровати, лицом к единственному в комнате окну.
– Клитемнестра, – произносит Леда, ее голос отчетливо разносится в гробовой тишине. – Зажги факел.
– Хорошо, мама.
Она приносит из коридора последний, уже угасающий факел и по очереди подносит его к остальным. Те начинают разгораться, мерцая и отбрасывая на коровью шкуру на полу длинные тени. Леда садится и всматривается в лицо дочери.
– Ты прекрасна как никогда, – говорит она. – Микены пошли тебе на пользу.
– Я бы так не сказала.
Леда улыбается.
– Подойди, присядь рядом со мной.
Клитемнестра усаживается на овечью шкуру. Вблизи она чувствует исходящее от матери тепло и едва уловимый аромат ее кожи, напоминающий запах земли после дождя.
– Что ты думаешь о девушках, которых твои братья так отчаянно любят?
Клитемнестра ищет в лице матери хоть какой-нибудь намек на правильный ответ, но Леде просто хочется знать ее мнение.
– Они мне понравились.
– Я так и знала. У Фебы крутой нрав. Им просто не повезло. – Она берет с пола выточенный из кварца кубок, отпивает немного вина, а затем устремляет взгляд на дочь. – Я знаю, что ты убила Киниску.
Клитемнестра молчит. Не похоже, что мать разгневана, просто опечалена. Между ними растягивается молчание, а затем вдруг схлопывается.
– Ты всегда была умной девочкой, – говорит Леда. – Умнее всех остальных. Я думала, ты это понимаешь. Твой ум давал тебе силы быть храброй и говорить открыто. – Она вздыхает и откидывает голову на подушку. Золотые листья, вытисненные на изголовье, обрамляют ее голову как венец. – Но ты не научилась принимать поражение и не поняла, что если хочешь добиться чего-то от мужчин, нужно позволить им поверить в то, что всё решают они.
– Если так должна поступать женщина, то я не хочу ею быть.
Леда глубже оседает в постели. На ее руках появились новые морщины, выпирающие вены тянутся точно реки.
– Но ты женщина. У кого еще есть столько же силы духа, как у тебя? С самого своего рождения ты была любимицей отца. Какой царь предпочтет дочь сыновьям?
– Хороший царь.
Леда берет ее руку в ладони, теплые, почти что жаркие.
– Мы возлагали на тебя большие надежды. Отец слишком сильно давил на тебя, стремясь с помощью твоего брака заключить влиятельный союз. И он тебя уничтожил.
Ее слова колют, точно жало.
– Он не уничтожил меня.
– Но ты несчастна. – Леда отставляет кубок, и ее голова падает на плечо. Она устала. – Мне нужно поспать, – говорит она, пока ее глаза медленно закрываются. Почти сразу же ее дыхание становится громче, а рука безвольно падает.
Клитемнестра еще долго сидит на кровати матери. Леда права. Всё детство она стремилась быть безупречной, одерживать верх во всех состязаниях, одновременно исправляя всё, что было не в порядке. Она делала так, потому что родители приучили ее так поступать. Но той девочки – необузданной и отважной, всегда испытывающей собственную храбрость и оберегающей своих любимых, – давно уже нет.
Как Леда может этого не видеть?
Коридоры смердят воспоминаниями.
Кому-то другому пришлось бы постараться, чтобы уловить запах, погребенный под ароматами масел из купальни и пряных трав из трапезной. Но только не Клитемнестре. Она хочет уйти в свои покои, зарыться лицом в овечьи шкуры и исчезнуть, но мертвые где-то здесь, отчаянно жаждут воззвать к ней.
Стены на ощупь холодные, безжизненные. Старинные темные камни хранят в себе кровь ее Тантала, его последние слова и вздохи. Последние крики и слезы ее сына. Его убили на руках у илотки – Марпесса, так ее звали. Он должен был быть на руках матери.