тобы он лежал ровно, и сама поражается тому, что у нее совсем не дрожат руки, что она так хорошо держится.
– Я только что узнала о смерти брата, – говорит она. – О чем бы я стала лгать?
Агамемнон подается вперед и со всей силы ударяет по столу кулаком. Теперь ей хорошо видно его лицо, изрезанное морщинами и пышущее гневом.
– Я сказал тебе приструнить свою семью! – взвивается он. – А ты что сделала? Позволила своей сестре лечь в постель с нашим врагом!
Клитемнестра вздрагивает. Откуда ему об этом известно? Она поворачивается к провидцу со всем возможным бесстрастием, на которое только способна. Он таращится на нее в ответ, его запавшие черты будто бы всасывают в себя всё ее нутро.
– Вы задаетесь вопросом, откуда царь знает о предательстве вашей сестры, – произносит он.
Агамемнон хватает свой кубок и сжимает его так крепко, что у него белеют пальцы.
– Расскажи ей, – приказывает он. – Расскажи моей жене, как очередная ее сестра стала шлюхой.
Клитемнестра чувствует, как Ифигения задерживает дыхание. На противоположной стороне стола побледневшая и напуганная Хрисофемида всё еще сжимает в руках свою критскую жрицу. Клитемнестра хочет сказать ей, чтобы она ушла, чтобы доела свой ужин в гинецее, но всё ее внимание сосредоточено на провидце. Его маленькие холодные глаза блестят, как оникс.
– Елена покинула Спарту вместе с царевичем Парисом, – сообщает он. – В этот самый момент они находятся на пути в Трою.
Его голос звучит слишком громко. Все взгляды устремляются на Клитемнестру. Ей хочется заплакать, хоть она и не опечалена. Охватившее ее чувство напоминает скорее удовлетворение или гордость. Она видит себя сидящей рядом с Еленой в Спарте, когда они вместе хохотали над тем, как Парис отбивался от вопросов Кастора. «Скоро придет и мой черед, – сказала тогда Елена. – И так все мы покинем своих законных супругов».
– Это правда? – спрашивает она.
– Троянцы обманули нас, – отвечает Агамемнон, – а твоя глупая сестра купилась на это.
– Но я думала, что Спарта наконец примирилась с Троей, – вмешивается Ифигения.
И в этом ее ошибка. Агамемнон швыряет в ее сторону свой кубок. Ифигения уворачивается, и бронза с грохотом ударяется о камень. Пролитое вино быстро растекается у них под ногами.
– Уведи моих дочерей, Эйлин, – невозмутимо просит Клитемнестра, – пока наш царь не опозорил себя.
Эйлин немедленно подскакивает со своего места, но Агамемнон в ярости плюет на пол.
– Дети останутся здесь. Они должны знать, что твоя сестра шлюха. Теперь мы вынуждены вступить в войну из-за одной шлюхи, которая не смогла остаться в постели мужа.
– Твой брат может найти другую жену, – говорит Клитемнестра. – Я сама слышала, как он однажды говорил, что женщины, как фрукты, хороши, когда они свежи и еще в соку.
– Мы заключили мир с Троей, – цедит Агамемнон сквозь стиснутые зубы.
– И этот мир может выстоять.
– Их царевич пришел в дом моего брата и взял его жену!
– Мой господин, – вмешивается Калхас. – Этой войне суждено было случиться.
– Вот и прекрасно, – говорит Клитемнестра, глядя Агамемнону прямо в глаза. – Последние пять лет ты только и искал повода развязать войну. Теперь он у тебя есть, но ты хочешь выставить виновными других.
Агамемнон подходит к ней. Он вскидывает руку, чтобы ударить ее, молниеносно, точно змея, но Клитемнестра отшатывается от него и хватает со стола нож. Его рука рассекает воздух, а изумленный взгляд замирает на ноже.
– Собираешься убить меня прямо перед детьми? – спрашивает он. – Собираешься убить царя? – Он резким движением руки сметает со стола тарелки. – Убирайся в свои покои, пока я не приказал стражникам оттащить тебя туда силой! И подумай о том, какую ошибку совершила твоя сестра!
Клитемнестра хватает Электру и Ифигению за руки и поднимает с лавки. Где-то позади Эйлин берет за руку Хрисофемиду и следует за ними. Девочка тихо плачет.
Клитемнестра вылетает из зала: ей не хватает воздуха, факелы вокруг нее вращаются, от запаха рыбы становится дурно. Оказавшись в безопасной темноте коридора, она оставляет дочерей и устремляется дальше, в сторону гинецея – и прочь из дворца.
Зимнее солнце давно зашло за горы, и небо окрасилось в цвет ночного моря. Она бродит по улицам акрополя, темнота успокаивает ее. Спящие на каждом углу собаки поднимают головы, когда она проходит мимо. В квартале ремесленников несколько мужчин пьют, собравшись тесным кружком у небольшого костра. Если бы она жила у моря, зашла бы в соленую воду и терла свою кожу до красноты. Но здесь, на узких улочках Микен, всё, чего ей хочется, это предать что-нибудь огню. Дерево, из тех, что растут на центральной улице, или амбар: пламя вздымалось бы всё выше и выше и в конце концов охватило бы небо. Одна лишь мысль об этом пьянит ее ощущением собственной власти.
«В тебе столько ярости, – сказала однажды Елена. – Она как погребальный костер, который, кажется, никогда не погаснет».
«А в тебе ее нет? – спросила Клитемнестра. – Разве тебя никогда не охватывает ярость?»
Елена пожала плечами. Ей было десять. Илот промывал раны на их плечах – милость жрицы и ее кнута. Когда слуга перешел к Елене, она поморщилась от боли, но не издала ни звука. Она никогда не говорила о своем гневе, но Клитемнестра знала, что он бурлит где-то внутри, под покровом ее доброты. Иногда во время ужинов ей удавалось его заметить, когда руки мужей забирались под туники служанок, подходивших налить им вина. Елена наблюдала, как мужи просили принести еще ягнятины, вынуждая девушек подойти к ним еще раз, и Клитемнестра видела, как в глазах сестры вспыхивает гнев. Елену всегда злили мелочи: неуместное замечание, больной щипок, невысказанная мысль. Клитемнестра же приберегала свой гнев для состязаний, порок, побоев и истязаний. Если ее гнев был пламенем, то гнев Елены походил, скорее, на лампу, источающую приглушенный теплый свет, но обжигающую, если подойти слишком близко.
И вот теперь Менелай разозлил Елену, и она ушла. Сбежала ли она до того, как Идас убил Кастора, или после? Как она могла бросить Полидевка и маленькую Гермиону? Она пытается представить сестру с Парисом на корабле, следующем в Трою, но образ ускользает, как морской бриз.
По улице, шатаясь, разбредаются по домам несколько мужей. Кроны деревьев сливаются с ночным небом, угасают последние звуки позднего вечера.
«А богини спят?» – спросил как-то раз Кастор.
Она хмыкнула. «Не думаю. Почему ты об этом спрашиваешь?»
«Хочу поймать одну. Хочу посмотреть, как они выглядят».
«А что ты будешь делать потом?»
«Соблазню ее, разумеется», – ответил он, и они расхохотались. В ту же ночь, когда все уснули, они улизнули из дворца и пошли к реке. Сидели там долго, пока в конце концов Клитемнестра не заснула на плече у брата. Артемида так и не появилась, а Кастор еще много лет со смехом вспоминал, как они всю ночь проторчали на холоде, мечтая увидеть богиню, которая всё равно не обратила бы на них никакого внимания.
Клитемнестра чувствует, как у нее сжимается сердце.
Его больше нет. Он умер, и ты должна жить с этим.
У двери, ведущей в гинецей, ее поджидает Калхас. В свете факела его голова похожа на скрюченный лист больного дерева. Ей хочется просто пройти мимо, но вместо этого она спрашивает:
– Пришли сообщить мне еще о чьей-нибудь смерти?
– Нет, – отвечает он. – Второй ваш брат и ваши сестры проживут еще долго.
– Приятно слышать.
Провидец склоняет голову, словно желая повнимательнее вглядеться в ее лицо.
– Я причиняю вам беспокойство?
– Мне не так-то просто причинить беспокойство.
– Я так и подумал. И всё же вы проявляете ко мне неуважение. Вам стоит быть осторожнее. Если вы не чтите меня, вы не чтите богов.
Она никогда прежде не слышала, чтобы кто-то произносил столь зловещие слова таким сладким голосом. Это как пить отравленное вино: наслаждаешься его вкусом на языке и лишь потом понимаешь, что это яд.
– Мы все по-своему служим богам. Вы убиваете овец и взрезаете им животы, чтобы посмотреть на печень, а я правлю городом и его людьми.
– Правит ваш муж.
– Мы оба правим. Я уверена, он с этим согласится.
Калхас вздыхает, и его вздох – точь-в-точь змеиное шипение.
– Занятная вещь – власть. Все мужи жаждут ее, но немногие добиваются.
– Готова поспорить, сейчас вы скажете что-то о богах.
– Боги не имеют к этому никакого отношения.
– Что же тогда? – спрашивает она. – Кто получает власть, а кто нет?
В свете факела на его испещренном шрамами лице движутся тени. Сейчас он выглядит как обычный человек, а в следующее мгновение кажется монстром.
– Если спросить микенский народ, кто им правит, – говорит провидец, – что они ответят?
– Царь Агамемнон, – отвечает Клитемнестра.
– И всё же вы утверждаете, что правите вместе с мужем.
– Есть правда, и есть ложь, на которой держится царство.
Губы Калхаса кривятся в улыбке.
– Да. И так же с властью. Некоторые мужи размахивают ею, точно мечом, а иные прячут ее в тени, как кинжал. Но важно то, что люди верят тому, кто ей владеет.
Их тени на полу удлиняются, превращаясь в две черные реки, сливающиеся в том месте, где пол встречается со стеной.
– Но вы так и не ответили, кто из людей получает власть, – замечает она.
– О, бывает по-разному. Кто-то рождается в правильной семье, а кто-то понимает, что страх – это ключ, отпирающий множество дверей.
– А есть подобные вам. Вы видите, что люди жаждут знания и боятся богов, и находите способ дать им то, что они ищут.
– Правду богов иногда сложно принять. Но их воля всегда превыше всего. В принятии этого тоже есть определенная власть.
В окно заглядывают первые рассветные лучи, и Клитемнестра поеживается. Нет времени холоднее, чем раннее зимнее утро.
– Я иду спать, провидец.
Она пытается протиснуться мимо него, но Калхас потной рукой хватает ее за запястье.