Клитемнестра вскидывает бровь.
– Мне не нужна власть, она у меня уже есть.
– Эгисф станет претендовать на трон, – продолжает Полидамант, выступая из тени. – Ликомед говорит верно. Ваши решения не делают вас хорошим правителем.
Клитемнестра встает и спускается с трона, поправляя шкуру у себя на плечах. Слева от нее Ликомед судорожно облизывает губы.
– Мне хочется спросить, – говорит она, – а как хороший правитель поступает с предателями?
– Берет их под стражу, – отвечает Ликомед. – Расправляется с ними.
– Я рада, что в этом мы единодушны, – улыбается Клитемнестра.
Ликомед открывает рот, но тут же с глупым видом закрывает его. Полидамант же успел почуять неладное.
– Есть разные виды предательства, – говорит он. – Одни идут во благо царству, а другие нет.
На всё-то у него есть ответ. Он называл ее моровой язвой, но он сам заражает всех вокруг, втягивая в свой заговор.
– Я бы с удовольствием обсудила с тобой разные виды предательства, Полидамант, – говорит она. Тот слегка поднимает брови, а Клитемнестра, глядя ему прямо в глаза, добавляет: – Но к сожалению, у Львиных ворот уже собралась толпа, чтобы посмотреть на вашу казнь.
Ликомед издает хриплый звук, словно ему вдруг резко перестало хватать воздуха. Все остальные старейшины вздрагивают. Их движения едва слышны, точно ветер в листве.
– Я вас не понимаю, – бесстрастно отвечает Полидамант.
– Вы планировали заговор. Вы с Ликомедом нашептывали другим, что ваша царица не годится для того, чтобы править Микенами. А хороший правитель, как вы сами сказали, не оставляет предателей безнаказанными.
Ликомед падает на колени.
– Мы не планировали заговора, моя госпожа. – Последние два слова он проглатывает. Она отворачивается, чтобы не видеть его растрескавшиеся губы.
Полидамант же продолжает стоять на своем.
– Я подчиняюсь приказам своего царя, а не вашим.
– Это прискорбно, потому что моим приказам подчиняются стражники. И даже если бы не подчинялись, это всё равно ничего не изменило бы, потому что я убью вас сама.
Ликомед начинает всхлипывать. Жалкое зрелище. Кадм тянется к нему, кладет руки на сгорбленные плечи и помогает ему подняться.
– Вам не обязательно делать это самой, – говорит Полидамант. Его скрипучий голос царапает воздух, как металл царапает камень. Она хотела бы, чтобы он молил ее о пощаде, он, а не Ликомед, но Полидамант не таков.
– Мой отец всегда говорил, что правитель должен сам исполнять приговор, который выносит, иначе народ не будет его уважать.
– Я уверен, ваш отец был мудрым человеком, – отвечает он. – Он прислушался бы к своим советникам, а не казнил бы их.
– Вы не знали Тиндарея, – отмахивается Клитемнестра. – Он никогда не слушал старейшин. Я же девять лет слушала вас, слушала ваши оскорбления и вероломные речи и, наконец, устала от этого.
Она приказывает вывести их к Львиным воротам, под холодное зимнее солнце. Народ наводнил улицы: все смотрят, шепчутся, матери придерживают детей за плечи, мужи не сводят глаз с Полидаманта и Ликомеда – так стадо смотрит на слабых соплеменников. Она замечает старуху с курицей под мышкой, двух мальчишек, пихающихся локтями, чтобы пробиться вперед. Собаки лают, мужи кричат, женщины вздыхают.
За воротами стражники образуют полукруг и выталкивают осужденных на середину дорожки. Люди стекаются даже из деревень у подножия гор, у них в руках корзины и тюки, головы склонены набок, на лицах любопытство.
Клитемнестра встает перед Полидамантом и Ликомедом, справа от нее Леон, слева – Орест. На хитоне Ликомеда осела уличная пыль, он отряхивает ее. Она вспоминает Ифигению, которой не дали даже стряхнуть песок с платья перед смертью. Откашлявшись, она обращается к собравшимся людям:
– Эти мужи обвиняются в предательстве и заговоре. – Толпа затихает, сотни лиц с вытаращенными глазами обращаются к ней. – Они ходили по улицам акрополя и распускали слухи о том, что их царица не годится для того, чтобы править этим городом. Они называли меня микенской язвой и строили заговор, как посадить на трон моего сына, пока мой муж сражается под Троей.
Ликомед что-то бормочет. Несмотря на холод, его бледный лоб покрылся испариной. Ветер царапает их лица, как лед. Полидамант в своем чистом дорогом хитоне смотрит ей прямо в глаза. Его жена и дочери, должно быть, стоят где-то в толпе, но никто не кричит, не умоляет пощадить его.
– Я верю, что можно явить милосердие тем, кто раскаивается в своих ошибках. У этих мужей было много возможностей покаяться, но они ими не воспользовались. Их непочтительность не останется безнаказанной.
Лицо Полидаманта непроницаемо. Она слышит звенящую тишину вокруг, слышит, как рядом с ней дышит Орест – так отчетливо, словно свое собственное дыхание. Она рада, что Электры и Хрисофемиды здесь нет. Она кладет ладонь на рукоять материнского кинжала и обращается к старейшинам:
– Своими же вероломными словами вы навлекли на себя смерть.
Колени Ликомеда начинают дрожать, он склоняется в молитве.
Посмотри, как нас слушают боги. Посмотри, сколько им до нас дела.
Полидамант глядит на Ликомеда, а затем переводит равнодушный взгляд на Клитемнестру. Он плюет ей под ноги и громогласно заявляет: «Ты не моя царица».
Кинжал взлетает в воздух и одним движением перерезает их мягкие глотки.
31. Оползень
Подобно отколовшемуся от вершины куску скалы, каждый сделанный выбор влечет за собой последствия.
Возможно, катясь вниз, он сломает несколько деревьев.
Или потянет за собой другие камни и превратится в оползень.
Сейчас, стоя у своего кресла в сводчатой трапезной, Клитемнестра наблюдает, как катится брошенный ею камень. Леон мерит комнату шагами, в глазах его нарастают изумление и бешенство. Когда Ликомед и Полидамант, задыхаясь, извивались на пыльной дороге, он даже не пошевелился, но она видела на его лице пламя, сжирающее его изнутри.
– Значит, теперь вы будете убивать своих советников, – говорит он.
– Они не были мне верными советниками. Они были предателями. – Ее руки всё еще в их крови, она пытается оттереть ее куском ткани.
– И если я буду перечить вам, со мной вы поступите так же?
– До сих пор ты мне не перечил.
Его лицо искажает гримаса. Он хватает со стола кувшин, и ей на мгновение кажется, что он собирается швырнуть его о стену, но Леон сдерживает себя и трясущейся рукой ставит кувшин на место.
– Вы сделали это ради Эгисфа? Вы сговорились с предателем?
– Я ни о чем с ним не сговаривалась.
– Тогда почему вы не сказали мне о своем решении? Я ваш стражник и защитник!
– Я не знала, могу ли я теперь доверять тебе, – прямо отвечает она. – Ты выказал неуважение, когда пришел ко мне и высказался о моих отношениях с Эгисфом.
– Ваших отношениях с Эгисфом? – с горечью повторяет Леон.
Она хочет присесть и съесть что-нибудь. Леон подходит к ней почти вплотную с таким страшным выражением лица, какого она прежде ни разу не видела. Он никогда не умел скрывать своих чувств, его всегда можно было прочесть, как открытую книгу.
– Эгисфа не было с вами, когда убили вашу дочь. Не он привез вас обратно в Микены. Его не было в Авлиде, когда воины пытались искалечить вас. – Леон задыхается от гнева и ожесточенно выплевывает каждое слово ей в лицо. – Там был я. Я много раз подставлял себя под их кулаки, лишь бы они не трогали вас. Я был с вами на пути в Микены, когда вы пытались лишить себя жизни, и потом, когда вы отказывались править городом. Вы использовали меня для своего удовольствия? Для вас я просто игрушка, которую теперь можно выбросить, потому что у вас появилась новая?
Она чувствует себя так, словно ее сбросили в океан, привязав к ней тяжелые камни.
– Ты не защитил мою дочь! – выкрикивает она ему в лицо.
Леон отвечает ей дерзким взглядом.
– Вы тоже ее не защитили. Вы так же виновны в ее смерти, как и я.
Как он смеет? Обуявшая ее ярость так сокрушительна, что она даже не может пошевелиться и лишь крепче стискивает кинжал в руке.
– Давайте, – говорит Леон. – Убьете меня за то, что я не был вам предан? Я едва не отдал за вас жизнь!
Едва.
– Этого недостаточно. – Слова вырываются прежде, чем она успевает их остановить. Она видит, как больно они ранят Леона. Он выпрямляется, выдыхает, стиснув кулаки.
– Тогда я найду другую царицу, которой буду служить, – отвечает он. Он говорит так же, как тогда, в Авлиде, когда его пытались задушить. – Ту, которой будет достаточно меня одного.
Он направляется к двери. Она бросает ему вслед кинжал. Лезвие вонзается в дерево, щепки брызгами разлетаются во все стороны. Леон вздрагивает и оборачивается. В его глазах застыло потрясение, как будто это она только что предала его.
– Ты не смеешь уходить от своей царицы, – говорит она. Их взгляды встречаются, и ей хочется закричать, сделать ему больно, сделать хоть что-то, лишь бы всё это прекратилось.
– Я знаю, какая вы на самом деле, – говорит он. – Вы не из тех тиранов, что убивают любого, кто поворачивается к ним спиной. – Леон сглатывает, голос его срывается. – Хоть вы и стали беспощадной и равнодушной, я знаю, что вы меня не убьете.
На этом он разворачивается и уходит. Ей нужно бежать за ним, но ноги внезапно отяжелели, словно приросли к полу. Она слышит, как громыхают по каменному полу его шаги, постепенно стихая, пока не воцаряется абсолютная тишина.
Она сидит на троне своего мужа. На своем троне. Мегарон пуст, на пол из окон падает угасающий свет. В воздухе едва уловимо пахнет обновленными фресками и еле живыми угольками в очаге. Красные колонны похожи на языки пламени, вздымающиеся к расписному потолку. В зал забредают собаки, устраиваются у ее ног и обращают к ней морды, словно спрашивая: «Где он?»
– Он вернется, – говорит она собакам, и себе, и всему пустому мегарону. – Он всегда возвращается.
А если не вернется?