Лицо Эгисфа скрывает тень, ей интересно, о чем он сейчас думает.
– Но Агамемнон пришел и убил его. Вырвал младенца из рук моего мужа и заколол его кинжалом. Это он совершил то, чему нет прощения. Всю мою жизнь люди были несправедливы ко мне. Меня секли, мной торговали, точно скотом. Мой собственный отец предал меня. Меня насиловали и унижали, избивали и калечили. Но я всё еще здесь. Всё, что я делала, я делала для того, чтобы защитить тех, кого люблю. Разве вы поступили бы иначе?
Долгое время никто ничего не говорит. Ожидание причиняет ей боль, она словно падает с неба, но у нее нет крыльев, чтобы взмахнуть ими и не разбиться. Наконец зал приходит в движение. Кадм выходит вперед и преклоняет колени. Его тонкие белые волосы похожи на перья.
– Моя госпожа, – обращается он. – Вы привели этот город к невиданному процветанию, вы доблестно правили нами твердой рукой. Что сделано, то сделано. Сейчас я могу лишь сделать выбор – и добровольно последовать за вами. За истинной хранительницей Микен.
Он смотрит вверх, она опускает взгляд вниз и кивает. Кадм поднимается на ноги.
Воин Агамемнона убирает меч.
– Для женщины вы очень отважны, и вы заслуживаете уважения. Но то, что вы сделали, нельзя простить.
– Я не прошу вашего прощения. Я прошу вас сделать выбор. Вы можете последовать за царицей, которая доказала, что достойна править, которая высоко ценит преданность и чтит справедливость, или же оставить город на растерзание стервятникам.
Мужи медлят в нерешительности. Они бы предложили трон Оресту, будь он здесь, но ее сын отправился царствовать в другом городе, Эгисф позаботился об этом.
– Наша госпожа, хранительница города, – говорит здоровяк, – мы будем служить вам.
Другие мужи следуют его примеру и повторяют те же слова. Они эхом разносятся по залу и постепенно растворяются в тишине.
– Соберите всех мужей, женщин и детей, – приказывает она. – Разнесите вести по акрополю.
Мужи выходят, их тени наперегонки следуют за ними по стенам. Солнце заходит за горы.
– Мама, – зовет Хрисофемида. Ее дочери стоят рядом, их лица купаются в свете факелов. Все остальные ушли: и воины, и старейшины, и Эгисф. Клитемнестра знает, что он будет преследовать людей Агамемнона, прислушиваться к каждому их слову, следить за каждым их шагом.
Она разводит руки, и Хрисофемида падает в ее объятия. Клитемнестра чувствует, как бьется рядом сердце ее дочери.
Отстранившись, Хрисофемида оборачивается к Электре, приглашая ее присоединиться, но та лишь сверкает глазами. Клитемнестра чувствует, как дочь стремительно ускользает от нее, точно горстка пепла на ветру.
– Ты получила их любовь и преданность, – тихо произносит Электра. – Но ты отняла у меня отца. – Гнев полыхает на ее лице, и не только гнев, его теснит злоба. – Ты говоришь о справедливости, но в том, что ты сделала, ее нет. Ты ничем не лучше, чем он. – Она разворачивается и уходит, оставляя за собой пустоту.
Хрисофемида дотрагивается до материнской руки.
– Дай ей время, – просит она чуть слышно, словно опасается говорить громче. – Она простит тебя.
Клитемнестра закрывает глаза. Она бы отдала всё на свете, чтобы поверить в ее слова, но она знает Электру. Ее дочь ничего не прощает.
Когда Клитемнестра выходит в сад, погребальный костер уже догорел и превратился в кучку пепла. Электра сидит на поваленном дереве, по небу над ее головой крадется луна. Она так остервенело заламывала пальцы, что теперь ее руки похожи на старушечьи.
– Уходи, – говорит она, заметив мать. Клитемнестра подходит ближе, но не спешит садиться. Она ощущает гнев дочери кожей – и это не обжигающее тепло пламени, а ледяное покалывание снежинок.
– Я не хочу говорить с тобой. – Голос Электры сочится скорбью, хоть она и пытается скрыть это.
– Мне всё равно.
Электра фыркает. Ее бледное лицо белее диких крокусов у них под ногами. Так хочется протянуть руку и коснуться щеки дочери.
– Ты не понимаешь, почему я совершила то, что совершила, – говорит Клитемнестра. – Но тебе придется жить с этим. Как и мне.
Электра вызывающе вздергивает подбородок.
– Почему я должна расплачиваться за то, чего не совершала?
– Такова жизнь.
– Жизнь не так проста, как ты пытаешься нас убедить. Существует разница между тем, что есть, – и чему следует быть.
С этими словами она не может не согласиться. Но не слова, а злоба в голосе дочери терзают ее, как зубная боль.
– Ты не можешь простить меня за то, что я убила отца, который мог причинить тебе боль? Человека, который убил твою сестру? Я любила тебя с того самого момента, как ты появилась на свет. Я прикладывала тебя к своей груди, я плакала вместе с тобой, смеялась вместе с тобой, понимала тебя, когда другие отказывались. – Ее глаза наполняются слезами, и она делает паузу, чтобы собраться с духом. – Если ты так сильно любила его, то убей меня. Но это не вернет его назад.
Воздух вокруг них пропитан горечью, словно дымом. Электра неумолима.
– Ты думаешь, Орест простит тебя? Ты думаешь, вы сможете отнять эти земли у Атридов и будете здесь править? – Электра качает головой, на лице ее играет жестокая усмешка. – Он не простит. Он вернется с мечом. И отомстит за своего отца.
Она еще долго стоит в саду, среди деревьев, утопающих в гаснущем свете луны. Кажется, будто травинки, извиваясь, ползут по ногам. Она наклоняется и вырывает их из земли, одну за одной. «Я никогда тебя не прощу», – сказала Электра. Клитемнестра знает, что в моменты боли и отчаяния слова могут звучать намного суровее, чем есть на самом деле. Но иной раз они всё равно пускают корни в сердце. Ты можешь засы́пать их землей, надеясь, что они зачахнут, но корешки всегда найдут способ разрастись.
Птица рассекает тени, перелетая с ветки на ветку, и в конце концов устремляется в сторону горных вершин. Клитемнестра срывает крокус и, прижав его к сердцу, возвращается во дворец.
Когда она входит в свои покои, Эйлин зажигает там факелы.
– Ваши пальцы сломаны, – ласково замечает она. – Нужно их перевязать.
Клитемнестра усаживается на табурет и протягивает руки служанке. Эйлин прикасается к ней осторожно, как к новорожденному.
– Тебя не удивляет, что я его убила, – замечает Клитемнестра.
Эйлин берет кусок льна и перевязывает ее пальцы так туго, как только может.
– Он был жестоким человеком, – отвечает она.
– Но Электра всё равно меня ненавидит.
– Нельзя одновременно добиться справедливости и всеобщего одобрения, – говорит Эйлин.
Мне не нужно всеобщее одобрение, только одобрение моих дочерей.
– Электра знает, каким был ее отец, – продолжает Эйлин. – Но, я думаю, она хотела бы, чтобы вы проявили к нему милосердие.
– А ты сама проявила бы к нему милосердие?
Эйлин туго завязывает узелок, чтобы повязка крепко держалась на руке.
– Я никогда не была на вашем месте. Из меня не вышло бы хорошей царицы.
В свете факелов волосы Эйлин так отливают бронзой, что кажется, будто ее голова охвачена огнем. Какое-то время они обе молчат, в теплом воздухе витает лишь шелест их дыхания.
– Сегодня прибыл гонец, – нарушает молчание Эйлин. – Вы были заняты со старейшинами, поэтому он передал вести мне.
– Из Спарты?
– Да, но не от Ореста, а от вашей сестры.
Клитемнестра глядит на нее в оцепенении.
– Она жива и здравствует, – говорит Эйлин. – Менелай простил ее.
Менелай ее простил.
Клитемнестра прижимает руки к груди и подходит к окну. Охватившее ее облегчение так сильно, что у нее перехватывает дыхание. Ее сестра, «опаляющая мужей своей красотой». Она слышала, как побывавшие на троянской земле воины говорили о ней: «сеятельница раздора», «бич всех данайцев».
Что теперь осталось от той девочки, которая боялась заговорить в присутствии отца? Которая везде следовала за Клитемнестрой по пятам. Которая не умела лгать, даже когда сестра просила ее об этом. Она пережила войну, разрушившую целый город, войну, которую сама же и начала, и теперь она дома, под надежным крылом брата. Клитемнестра хватается за этот образ, не желая его отпускать.
А что же Менелай?
Она слышит голос Елены, как бывало, когда они были девочками.
Не беспокойся обо мне, сестра. Я с ним справлюсь.
Клитемнестру разбирает смех. Цари и герои нынче мрут, как мухи, но царицы, как много лет назад предсказывала ее бабка, переживут их всех.
В мегарон заглядывает заря. Свет еще робок, как первые солнечные лучи на воде летним утром. Фрески безмятежно покоятся, запечатленные в вечности. Она обходит трон. Когда-то она задавалась вопросом: «Что значит быть царицей?» Теперь она знает. Быть царицей значит осмелиться сделать то, что не могут другие.
Она на многое осмелилась и за всё заплатила сполна. Ее называли гордячкой, дикаркой, женщиной себе на уме, опьяненной тщеславием. Как ее только не называли, но всё это не имеет значения. «Такова воля богов, – сказала однажды жрица. – Одни будут вас презирать, другие ненавидеть, и вы понесете наказание. Но в конце концов вы будете свободны». Она не знает, случилось ли это благодаря вмешательству богов или нет, но пророчество сбылось. Бóльшую часть своей жизни она носила на себе жажду отмщения, точно вторую кожу. Пришло время ее сбросить. Но кем она будет без своей ярости, без своей боли? Какова окажется на вкус эта свобода?
Человеческие жизни состоят из боли. Но благодаря редким моментам счастья, точно молнии рассекающим мрачные небеса, эти жизни стоят того, чтобы их жить.
Перед ней возникает картина: молодая спартанка стоит на террасе в ожидании чужеземного царя и размышляет о своем будущем. Когда я спросил о тебе у твоей сестры, она сказала, что ты всегда знаешь, чего хочешь.
Чего же она хочет?
У нее была своя война, и она ее выиграла. Теперь она может править.
Приходит Эгисф. Он молчалив, как воздух, но она научилась чувствовать его по-другому. В комнате всегда становится холоднее, когда он появляется, словно его мысли дрейфуют вокруг него, нагоняя темные волны.