— Что везут? Важную персону.
— Важную персону?
— Это вас удивляет?
— Еще бы… В багажном вагоне…
— Но так она пожелала.
— Прошу вас, господин Попов, предупредите меня, когда эта важная персона покинет вагон.
— Она его не покинет.
— Почему?..
— Потому что это покойник. Тело везут в Пекин, где оно будет похоронено со всеми подобающими почестями.
Наконец-то в нашем поезде появилась значительная личность! Правда, труп, но не все ли равно! Я обращаюсь к Попову с просьбой узнать имя покойного. Должно быть, это какой-нибудь мандарин высшего ранга. Как только это выясню — немедленно пошлю телеграмму «XX веку».
Неожиданно замечаю, что к вагону подходит какой-то пассажир и начинает его разглядывать с не меньшим любопытством, чем я.
Это молодцеватый мужчина, лет сорока, высокого роста, смуглый, с несколько мрачным немигающим взглядом и лихо закрученными мушкетерскими усами. На нем изящный костюм, какие носят обычно богатые монголы.
«Вот великолепный тип, — подумал я. — Не знаю, суждено ли ему стать главным действующим лицом, которого мне недостает, но на всякий случай отведу для него в реестре номер 12».
Вскоре узнаю от Попова, что новое действующее лицо носит имя Фарускиар. Его сопровождает другой монгол того же возраста, но низшего ранга, — некто Гангир.
Теперь уже оба, о чем-то разговаривая, вертятся возле вагона, который прицепляют в хвосте поезда, перед багажным. Когда маневрирование закончилось, монголы заняли места в вагоне второго класса, рядом с траурным, чтобы драгоценное тело всегда было под их наблюдением.
Вдруг на платформе раздаются вопли:
— Ловите!.. Держите!..
Я сразу узнаю крикуна. Так орать может только барон Вейсшнитцердерфер.
На сей раз нужно остановить не поезд, а улетающую шапку. Сильный порыв ветра сорвал с головы барона голубую шапку-каску, которая катится по платформе, по рельсам, вдоль стен и заборов, а ее владелец, задыхаясь, бежит за ней и никак не может поймать.
Должен вам сказать, что при этом уморительном зрелище супруги Катерна и молодой китаец Пан Шао держатся за бока от хохота, и лишь доктор Тио Кин остается невозмутимо-серьезным.
Немец, багровый, запыхавшийся, уже дважды касался рукой каски, но та снова ускользала. Кончилось тем, что барон растянулся во всю длину, запутавшись головою в складках широкого плаща. И это происшествие послужило для господина Катерна поводом, чтобы пропеть знаменитый мотив из оперетки «Мисс Эллиет»:
Вот неожиданный скандал,
Представьте, что я увидал…
Нет ничего досадней и комичней погони за шляпой, которую уносит сильный ветер. Она мечется из стороны в сторону, кружится, скачет, парит в воздухе и ускользает из-под рук как раз в ту минуту, когда вы думаете, что наконец схватили ее. Случись это со мной, я бы нисколько не обиделся на тех, кого рассмешила эта забавная сценка.
Но барон не понимает и не прощает шуток. Продолжая метаться и прыгать, он устремляется к железнодорожному полотну. В эту минуту к вокзалу подходит поезд из Мерва. Ему кричат: «Осторожно! Берегитесь!» И тут настает конец злополучной шапке-каске: локомотив ее безжалостно давит, превращая в растерзанный блин, который и вручают барону. А он в ответ разражается градом проклятий по адресу Великой Трансазиатской магистрали.
Но вот дается сигнал к отправлению. Все торопятся на свои места. Среди вновь прибывших пассажиров замечаю трех монголов, которые производят на меня очень странное впечатление. Они садятся в вагон второго класса.
Поднимаясь на площадку, слышу, как молодой китаец обращается к своему компаньону по-французски:
— Доктор Тио Кин, вы обратили внимание на этого немца с его потешной шляпой? Вот когда я вволю посмеялся!
Я изумлен — Пан Шао говорит как настоящий парижанин! При первом же удобном случае непременно заведу с ним разговор.
ГЛАВА IX
Поезд отошел точно по расписанию. На этот раз барону не на что было жаловаться. Впрочем, мне вполне понятно его нетерпение: одна минута опоздания, и он пропустит пароход из Тяньцзиня в Японию.
Поначалу день обещал быть прекрасным. А потом вдруг поднялся такой сильный ветер, что, казалось, он способен потушить солнце, как простую свечу. Это начинался один из тех ураганов, которые, как я слышал, останавливают поезда на Великой Трансазиатской магистрали. Сегодня, к счастью, ветер дует с запада, вслед поезду, и потому опасаться нечего.
Теперь я должен завязать знакомство с молодым Пан Шао. Попов был прав: он, как видно, из богатой семьи, прожил несколько лет в Париже, учась и развлекаясь. Вероятно, ему частенько приходилось бывать и на «файф-о-клоках»[40] «XX века».
Нужно заняться и другими делами и прежде всего человеком в ящике. Воображаю, как он беспокоится! Но пробираться в багажный вагон днем было бы слишком опасно. Придется подождать до ночи, чтобы избавить его от тревоги.
Кроме того, у меня намечена в программе беседа с супругами Катерна. Впрочем, это будет делом несложным.
Куда труднее завязать отношения с номером двенадцатым, великолепнейшим Фарускиаром. Этот восточный человек «застегнут на все пуговицы». Не так-то просто к нему подступиться!
Да! Надо еще поскорее узнать имя мандарина, который возвращается в свою Поднебесную империю, чтобы принять погребальные почести. Думаю, что Попову удастся это выведать у одного из стражников, приставленных к телу его превосходительства. Будет просто замечательно, если покойник окажется каким-нибудь важным государственным деятелем — китайским принцем или хотя бы министром!..
Вот уже час, как поезд перерезает обширный оазис. Потом пойдет сплошная пустыня. Почву там образуют аллювиальные наносы[41], и тянутся они вплоть до окрестностей Мерва. И так будет до границы Туркестана — оазис и пустыня, пустыня и оазис. Пора уже привыкнуть к однообразию и монолитности путешествия. Правда, по мере приближения к Памирскому плоскогорью пойдут живописнейшие пейзажи. Этот горный узел русские «разрубили» совершенно так же, как Александр Македонский разрубил узел, связывавший в колеснице Гордия ярмо с дышлом, установив после этого, как известно, господство над Азией[42].
А по ту сторону Памирского плато расстилаются бесконечные равнины китайского Туркестана и пески, пески, пески громадной пустыни Гоби. И снова потянется монотонная, однообразная дорога.
Половина одиннадцатого. В вагоне-ресторане скоро будет завтрак. А пока, вместо утренней прогулки, пройдусь по поезду.
Где же Фульк Эфринель? Я не вижу американца на его посту подле мисс Горации Блуэтт. Вежливо с ней раскланиваюсь и осведомляюсь о ее спутнике.
— Мистер Фульк пошел взглянуть на свой багаж.
Вот как, он уже «мистер Фульк»! Подождем немного, и будет просто «Фульк».
Величественный Фарускиар с самого начала забился с Гангиром в задний конец второго вагона. Здесь я застаю их и сейчас. Они сидят вдвоем и тихо разговаривают.
На обратном пути встречаю Фулька Эфринеля, спешащего к своей спутнице. По американской привычке он протягивает мне руку. Я признаюсь ему, что от мисс Горации Блуэтт уже знаю о его тревоге за багаж.
— О! — восклицает он. — Какая деловая женщина, какая выдающаяся негоциантка! Это одна из тех англичанок…
— Которые вполне достойны быть американками! — заканчиваю я.
— Wait a bit! — отвечает он, многозначительно улыбаясь.
Китайцев на месте не оказалось. Значит, они ушли завтракать. Проходя мимо, вижу на вагонном столике книжку, оставленную доктором Тио Кином.
Сочинение Людовика Корнаро, благородного венецианца.
С прибавлением советов, как исправить дурной характер, как пользоваться совершенным счастьем до самого преклонного возраста и умереть только в глубокой старости, вследствие полного истощения жизненных соков.
Так вот каково любимое чтение доктора Тио Кина! Теперь мне понятно, почему непочтительный ученик иногда в насмешку называет его Корнаро!
Кроме заглавия, успеваю прочесть еще девиз благородного венецианца:
Но я отнюдь не собираюсь следовать ему, по крайней мере, за завтраком.
В вагоне-ресторане застаю всех на обычных местах. Сажусь рядом с майором Нольтицем, который внимательно наблюдает за сидящим на противоположном конце стола господином Фарускиаром и его компаньоном. Нас обоих очень занимает этот неприступный монгол. Интересно, кто он такой?
— А что, если бы это был…
— Кто же? — спрашивает майор.
— Атаман разбойничьей шайки… тот самый знаменитый Ки Цзан… — отвечаю я, и самому становится смешно от такой вздорной мысли.
— Шутъте, шутъте, господин Бомбарнак, только, прошу вас, не так громко!
— Однако согласитесь, майор, это была бы одна из интереснейших личностей, вполне достойная самого подробного интервью.
Продолжая болтать, мы с аппетитом поглощаем завтрак. Приготовлен он очень вкусно. В Ашхабаде и Душаке успели запастись свежими продуктами. Из напитков нам предложили чай, крымское вино и казанское пиво; из мясных блюд — бараньи котлеты и превосходные консервы; на десерт — сочную дыню, груши и отборный виноград.
После завтрака выхожу на заднюю площадку вагона-ресторана выкурить сигарету. Туда же является и господин Катерна, который, видимо, сам ищет случая со мной заговорить.
Его гладко выбритое лицо, привыкшее к фальшивым бакенбардам, усам; голова — к черным, рыжим, седым, лысым или косматым парикам, в зависимости от роли, — все выдает в нем комедианта, созданного для жизни на подмостках. Но при этом у него такой веселый взгляд, такая прямодушная манера держаться, что сразу узнаешь в нем славного, искреннего человека.